Дети белой богини

– Вы проходите, - посторонилась Ирина Ми­хайловна.
– Милости просим.

Он вошел в тесную прихожую и стал снимать ботинки. Хозяйка прошла на кухню, откуда и плыл аппетитный запах. Квартирка была неболь­шая, двушка, со смежными комнатами и крохот­ной кухней. Стол был накрыт в большой, а дверь в маленькую прикрыта. Кроме Павла, старшего брата и его крикливой жены за столом сидели еще пять человек. Три женщины средних лет в пест­рых платьях и два абсолютно пьяных мужика. Брат Павла был немного трезвее их.

– Тесновато у нас, - пожаловалась Ирина Ми­хайловна, внося в комнату блюдо с мясом, и ра­душно пригласила: - Да вы проходите, присажи­вайтесь за стол.

– Мать, тарелку гостю! И рюмку!
– скомандо­вал старший Павнов.

– Да я на минутку. Мне к Павлу. По делу.

– Садись, садись! Не обижай!
– загудел Василий.

Пришлось присесть. Стол был обильный, мос­ковские гости не поскупились. Колбаса, разло­женная на тарелке, явно не местного производ­ства. В N колбасу покупали так редко, что от вку­са ее отвыкли. Да и вид ее был не слишком при­влекательный. Консервы, видимо, тоже привезли из Москвы: в банке лоснились жирные, целень­кие шпроты, в другой розовел аппетитный лосось. То что продавалось в N, чаще всего бывало про­сроченным. Но вот огромные котлеты, уж точно, лепила Ирина Михайловна. И соленые помидо­ры были свои, родные. Любимый сорт местных женщин.

Павнов-старший тут же наполнил рюмки.

– Нет, я не пью.
– Александр покачал голо­вой.

– Обижаешь!

– По болезни.
– И он тронул шрам на голове.

— Понимаю. Не пьешь, так не пьешь. Ну, бу­дем!
– скомандовал Василий, и гости послушно опрокинули рюмки.

Павел тоже не пил. Насчет подозрительной компании и злоупотребления спиртным Герман, похоже, погорячился. Уединиться с новым гостем Павнов-младший не спешил. Косился на неждан­ного гостя, но из-за стола не поднимался. Меж тем Павнов-старший продолжая начатый разго­вор, басил:

– Вот вы говорите: Москва, Москва. А Моск­ва, она - столица! Народ там богатый. Я вот работаю в автосервисе. Тыщ пятнадцать в месяц имею.

– Иди ты!
– ахнули гости.

– Квартиру снимаем. Но баба у меня не рабо­тает. Сынок ходит на эту... Как там ее, Валька?

– Ай-ки-до, — по слогам сказала жена, поджав губы.

– Во! В отпуск в этом году не ходил, зато ку­пил машину. Новую. «Жигуль» взял, четверку.

– Ах, молодец!
– закивали гости.

– А как там, вообще, в Москве?
– поинтересо­вался усатый мужик, по виду ровесник Павнова-старшего.

– Москва - это... Москва! Во! — поднял вверх большой палец Василий.
– Здесь что? Дыра! Ни культуры, ни понятия.

– А я с вами не согласен, - сказал вдруг Завь­ялов.
– Родину любить надо. Почему все должны жить в Москве? Разве у нас не красиво? Какая река, а леса какие! Воздух чистый, земля плодо­родная. А люди? Хорошие у нас люди. И приез­жаете вы к нам потому что здесь люди хорошие. Ну, живут они бедно. Может, потому вы хорошо живете. Разве не так?

– Мать! Это кто?
– оторопел Василий.

– Это к Паше, Васенька. Павнов-младший тут же поднялся из-за сто­ла. Кивнул Завьялову:

– Пойдемте на кухню.

Там, придвинув гостю табуретку, сказал:

– Вы на Василия не обижайтесь. Это он на людях такой, да еще и выпил. А на самом деле тяжело ему. Жена на работу никак не может уст­роиться, не берут. Ни прописки, ни образования. За квартиру платят семь с половиной тысяч. За однокомнатную. У самого работа не сахар. В ка­кой автосервис возьмут без регистрации? Да еще за такие деньги? Они не просто машины чинят. Там явный криминал. Это он матери говорит, что все хорошо. И родственники, которые в гости пришли, верят. Но хорошо там, где нас нет. Пра­вильно?

– Наверно, так, - кивнул Александр.

– И вы правильно сказали: родину любить надо. Здесь тихо, спокойно. Красиво у нас очень. И хорошо.

Парень нравился Завьялову все больше и боль­ше. Сколько ему? Двадцать два?

– Ты знаешь, кто я?
– спросил он.

– Да, - кивнул Павел.
– Машин муж. Мне жаль, что так вышло. То есть, что ее...
– Запнул­ся, посмотрел виновато.

– Ты ведь часто с ней беседовал, когда лежал в больнице. О чем?

– О Веронике. Это моя девушка. Маша... Она была... Только не обижайтесь. Тоже одинокая.

– Маша тебе рассказывала о том, как мы ссо­рились?
– Завьялов внимательно глянул на Павла.

– Она рассказывала о том, какой вы больной. И что не вы в этом виноваты.

– А скажи мне, только честно, у вас с ней ни­чего не было?

– В каком смысле?
– не понял Павел.

– В смысле любви.

– Да что вы! Я люблю Веронику. Очень, А Маша любила вас.

– Это она тебе сказала?

– А разве не видно, когда любят?

– Послушай, Паша. В ту ночь, когда ее убили, ты где был?

– Дома. Спал.

– Кроме матери, кто может это подтвердить?

– Да никто. Мы вдвоем живем.

– А соседи?

– Соседи ночью спят. Часов в одиннадцать вечера я ходил в сарай. Мама вспомнила, что у нас дома кончилась картошка, а с утра - на ры­нок, некогда с ней возиться. Надо же в погреб лезть, потом накрывать, чтоб не померзла. Я взял сумки и пошел.

– Вернулся во сколько?

– Ну около полуночи. Встретился с прияте­лем, из Мамонова. Он шел на Пятачок. Мы пого­ворили минут десять-пятнадцать.

– Значит, ночью тебя видели на улице. Так?

– А почему вы спрашиваете?

– Ты не боишься, что тебя обвинят в убийстве Маши?

– Меня?
– искренне удивился Павел.

– Ты ходил к ней по вечерам.

– Это и было-то всего один раз. Когда Веро­ника вернулась в город. Маша сама мне позво­нила.

– Постой... Значит, в тот вечер Маша расска­зала тебе, как у Германа Горанина встретилась с Вероникой! Так? Я ведь знаю, что ты даже предложение ей делал. Но она всерьез увлечена Гораниным.

– Ненавижу его!
– скрипнул зубами Павел.
– Если бы она была ему нужна, я бы понял. Но он же со всеми женщинами... У него их столько было! А она такая хорошая, чистая. Просто никто не знает, какая она. А красится так ярко и одевается просто назло.

– Назло кому?

– Да всем! Что бы она ни делала, ее все равно I будут ненавидеть. За мать, за отца, за Долину Бед­ных.

– Ты знаешь, что они любовники? Горанин и Вероника.

– Так весь город об этом говорит, - пожал пле­чами Павел.