Дети, сотканные ветром. Часть 3

— Сам неси свою лопату!

— Эй, Лев, подсоби! С меня медовый пряник в честь твоего выпуска!

Сорока, не дожидаясь согласия, улетел прочь. Ребята некоторое время поскребли загоны и тоже засобирались в башню. Клим и Вий пытались разговорить Льва, но по его отвлечённому настрою поняли о напрасности стараний. Трубочист спешно распрощался с ними. Нудящее желание поскорей покончить с бумажными проволочками не выходило из головы.

После весеннего тепла коридор башни вызывал мурашки по всему телу. Только вступив на шаткий пол подъёмника, Лев вспомнил, что не имеет понятия, как сообщить Кагорте о своём прибытии. Вероятно, Каспар знал о таких сложностях. В кабинке не было ни рычагов, ни слуховых трубок.

— Прошу простить за беспокойства, госпожа! Каспар велел отнести вам грамоту о моём обучении!

«Пусть и ключнику достанется от потревоженной Главы», — замыслил месть трубочист.

Подъёмник оставался недвижим. Тогда Лев поклонился на всякий случай, и механизм заскрипел, отправляя его на самую вершину.

По залу носились заблудившиеся пичужки. Они залетели в открытые настежь окна. Изменение жилища и мастерской Кагорты ошарашило Льва, сам он готовился к обычной мрачности.

Зал освещался хитроумным расположением зеркал — солнечный свет попадал через люк в крыше и ломаным путём обтекал все забитые стеллажи, верстаки с блестящим оборудованием и алхимические столы, застеленные паутиной. Народная молва права, Кагорта с пренебрежением относится к волхованию.

Громкой поступью на трубочиста выдвинулся неожиданный гость верхнего этажа. Чучело, постоялец корпуса Ветра, поднял руки, преграждая путь Льву.

— Стою, стою, — примирительно сказал Лев. Необычный автоматон всегда вызывал в нём непонятные чувства. — Ничего плохого у меня в мыслях нет.

Чучело услужливо указал на ноги Льва.

— А-а! — догадался мальчик. — Извини.

На сапогах трубочист принёс солидную порцию весенней грязи, часть которой к недовольству человекоподобного механизма осталась на разноцветном плетении ковра.

— Я бы не злила его, — донеслось замечание хозяйки.

Лев, сойдя с ковра, пробрался на голос Кагорты. Та сидела под лучами солнца на кушетке у телескопа. На невысоком столике ветерок игрался с пачкой распечатанных конвертов.

— Не правда ли, занимательный образец зодческой мысли? — Кагорта кивнула за спину Льва, где замер Чучело. — Каждый год беру его к себе: меняю сервомасло, латаю износившиеся сочленения. И испытываю на разные чары. Умели же раньше зодчие, а теперича всё их мастерство и воображение сошлось в конвейерных поделках, управлением, которых осилят даже детишки.

Чучело уставилось неживым лицом на Кагорту, а та смотрела на него словно на человека.

— Хотелось бы открыть тайны, которые запечатал в своё творение неизвестный мастер. Не удивлюсь, если он однажды начнёт писать похабные стишки по примеру виршеплёта Завирушки. Или же вздумает крушить всё, что попадёт под руку. Не зря я держу его подальше от всех.

Лев хотел напомнить Кагорте, что подвал, куда она упрятала Чучело, населяют два десятка вьюнов, но старуха глянула на него так, что его мысли спутались.

— Вижу, Каспар отправил тебя ко мне с намерением, будто твой приход развлечёт меня. Ведь когда-то он боялся имя называть моё. В первое время с Каспара, его связей и не общепринятых наклонностей был толк. Нынче клыки его затупились. Так бывает, когда людишки обрастают корнями и жирком. У них появляются негодные мыслишки, будто рука, что их кормит, захирела, дабы крепко держать плеть… Так с чем пожаловал?

Лев неловко помял в руках свёрток. Сама бумага показалась ему дешёвой и жухлой на ощупь. Обидно, что на такой грамоте содержится итог долгих месяцев его мучений.

— Ага, Бор что-то болтал о завершении твоего обучения.

— Нужна ваша подпись, госпожа.

Кагорта указала неуверенному трубочисту на стопку писем на столике, ожидающей своей очереди. Руки у неё занимала тонкая лента бумаги, прочитать которую помешало появление трубочиста. Лев положил грамоту на столик и, так как иных приказов не последовало, замер у стены.

— Говорят, бумага стерпит всё, — огорчённо выдохнула Кагорта, прочитав послание в какой раз. — Как же воняет трусостью этот клочок. Почерк на нём принадлежит богатейшему человеку. Куда бы он ни заявился, перед ним тут же выстилают дорожку из лести и подхалимства.

Запиской Кагорта забила свою изящную трубку и плавным движением вытащила из широкого рукава пламя. Буквально голое дрожащее пламя. Как будто сорванный со свечи огонёк всё это время грелся в просторном балахоне и ждал своего выхода. Старуха запалила им трубку, подождала, пока записка истлеет, и глубоко затянулась.

— М-да, чистая трусость, — посмаковав дым, сказала Кагорта. — Без налёта каких-либо хитросплетений.

Глянув на Льва, старуха довольно оскалилась.

— Эй, что за порицание на твоём лице? Вы с Бабой Ярой недаром прижились под одной крышей. Она раз за разом наставляла меня в том, что нельзя из каждой вещи тянуть чувства. Твердила, что неприлично залезать к другому человеку в голову в поисках скрытых намерений. Сама-то она в то время походила на открытую книгу. Вычитывать мысли из её чар, словно встать навстречу лавине чувств. И она не чуралась этого ни в бою, ни в деле, ни в любви… и ненависти. Да, моя подруга была такой до того… до того, как покинула Собор. Скажи, трубочист, она говорит ещё обо мне?

Лев нервно сглотнул, живо перебирая в голове нужные слова:

— Говорила, что вы, госпожа, защитите меня. То есть защитите тех, кого примите за стены башни.

— Защита неразумных детишек — это то, ради чего создавался нами Собор. Мы вдохнули в пустые руины жизнь, выстроили на её основании сильную организацию, которой и царь не указ. Равенство и свобода мысли Трезубца вызывают зуд у многих дворцовых интриганов. Как же мы обожали их злить! Антонина своей неуёмной любовью вдохновляла нас каждый день. Но она ушла, а за ней Фока. И я осталась в одиночку бороться за наши общие идеалы. Как думаешь, справедливо?!

— Не знаю, госпожа.

— Она посылает тебя сюда для защиты. Взваливает труд, который уже не осилит или же боится. Это справедливо?

Кагорта настойчиво выжимала изо Льва ответ, и мальчик искал тот, что не обидит её:

— Госпожа, моя мама учила меня, что справедливость для каждого своя.

— Мудрая женщина, какой гордились бы в доме Праматерей. Справедливость — вещь искусственная и чуждая всем мирам. Наши предки ваяли её несметное количество жизней и оставляют сей труд на своих детях, и он неизменно остаётся незавершённым. Справедливость — вещь хрупкая. И тебе выпадет случай подлатать её трещины. Дюжая работа даже для такого трудолюбивого трубочиста. Чем планируешь заняться в моём доме?

— Надеюсь служить вам исправно, госпожа, — осторожно сказал трубочист.

— Похвальное стремление. Однако тебе следует поднажать. Если ремонт камина в кабинете Киноварного сложен для тебя, то почему бы не вызвать более сноровистых ремесленников.

— Госпожа, я почти закончил с заданием сударя Феоктиста.

— Вовремя, ведь после ярмарки Поверенный надолго покинет Трезубец. С каждым годом башню всё сложней наполнять даровитыми детишками. Мир на Осколках меняется, раньше в нём правили умельцы чар. В мою молодость перед Мастером почтительно расступалась многолюдная толпа. Они входили без приглашения к царским наместникам. К их речам прислушивались. Ныне же за управу взялись хитрые дельцы, которые поставили дешёвые чары на конвейер. Под благочестивые лозунги «Волшбу в народ» фабричные подделки расходятся по всем Осколкам. Простой чаровник вдруг понял, что обучаться чарам легко. Для того не нужно тащиться в Собор, достаточно будет школы при Совете Цехов. Тем временем благородные семьи вдруг осознали, что для процветания нет необходимости становиться Старцем-Ткачом.