Девушка с экрана. История экстремальной любви

— Сейчас, Алешенька, сейчас, молю!..

Едва я вхожу, как она кончает, едва я начинаю двигаться, как она кончает опять, через минуту сливаясь со мной в третьем моментальном оргазме.

— Алешенька, ты мое чудо! — Она целует губами висок и шепчет в ухо: — У меня никогда такого в жизни не было: три раза подряд.

Счастливая, сексуальная, удовлетворенная улыбка разливается на ее лице.

— …а ты можешь сделать так, чтобы я пять раз кончила?!

— Это зависит от твоего организма.

— И от моего любимого фелацио! Которому, по-моему, очень нравится, когда он внутри меня. Дай я его поцелую…

Она наклоняется и целует.

— Алешенька. — Она ложится мне на руку шеей и шепчет в ухо: — Я много думала и мало спала…

— И что же ты надумала, когда с кем-то… то есть мало спала.

— Я хочу от тебя малыша.

— То есть?

— Мальчика. Живого малыша.

— Ты это серьезно?

— Ты мой бог, я тебя безумно люблю и хочу иметь тебя всегда, в виде маленького принца.

— Ты вообще представляешь, что такое вырастить ребенка?

— Да! Я буду его безумно любить.

— И как тебе это видится: ты здесь, я там?

— Не волнуйся, мне от тебя ничего не нужно. Я сама все сделаю и его выращу.

— Ты хотя бы представляешь, сколько стоит ребенок и как дорого…

Деньги — это шестое чувство, без которого вы не можете пользоваться остальными пятью.

— Не волнуйся, я у тебя денег не попрошу.

— Хорош отец, который не будет содержать своего ребенка.

— Ты мне его только сделай, а выращу я его одна.

— На зарплату актрисы? А как ты в театре будешь играть — беременная? Или с набухшей грудью? Станешь играть голую героиню-любовницу, у которой из сисек молоко брызжет?!

— Я все сделаю, я справлюсь, только подари мне ангела. Я так мечтаю иметь сынулю от тебя.

Я вздрогнул.

— И где вы будете жить — с мужем-алкоголиком, импотентом, который поднимает на тебя руку?

— Откуда ты знаешь? — она искренне удивлена.

— Догадался.

— Ах да, ты же писатель. Наблюдательный.

— И потом, я никогда не соглашусь, чтобы моего ребенка рожали в этом рабском государстве.

— Хорошо, я рожу в Америке.

— Ты знаешь, сколько стоят роды в Америке, хотя бы примерно?

— Не знаю.

— Доктор, госпиталь, анестезиолог, препараты — как минимум десять тысяч долларов. Это если ты рожаешь естественно. И не считая стоимости пребывания малыша в новорожденной комнате. А если у него осложнения и он должен провести больше дней на родильном этаже, то это разорение.

— Как же у вас рожают? Ужас!

— Нормально, медицинская страховка все оплачивает.

— А я могу получить такую?

— Нет, у тебя муж — советский поданный.

— Российский теперь.

— Что в лоб, что по лбу.

— Алешенька, придумай что-нибудь, ты такой умный.

— Я придумал: я позвоню своему издателю и узнаю, вышла ли моя книга.

Она, сложив губки, встает и, маршируя упругими ножками, уходит в душ. Я поражаюсь крепости ее ног и бедер. Видимо, легко бы родила… И тут же выбрасываю эту шальную мысль из головы.

— Добрый день, Алексей.

— Здравствуйте, Нина Александровна.

— Давно прилетели?

— Три часа назад.

— Прямо с корабля на бал!

— А будет бал?

— Я знаю, вам не терпится узнать. Книга ваша только что вышла и уже в продаже.

— Как непривычно и прекрасно звучит!

— У нас запланированы для вас три интервью на радио, одно на телевидении, а также подписывание книг в нескольких крупных магазинах.

— Спасибо большое. Когда мы увидимся?

— Когда вы хотите, вы теперь важная персона.

— Завтра…

— Жду вас в двенадцать дня.

Арина остается ночевать у меня, придумывая очередную басню для мужа, и до утра не дает мне спать. Но три — ее лучший рекорд…

Ровно в двенадцать я вхожу в кабинет своей издательницы Литвиновой и целую ей руку. Потом выгружаю все подарки на стол.

— Не стоило, не стоило, — улыбается она, — но раз уж привезли…

Она точная копия Нонны Мордюковой в молодости: крупная, симпатичная, с литыми формами, и характером, написанным на лице. Она прячет подарки в письменный стол. И берет что-то с его поверхности.

— Вот ваш первый ребенок у нас, посмотрите!

(Я вздрагиваю при слове «ребенок»). Это моя книга. На голубой обложке написано: Алексей Сирин, а красным выведено «После Натальи». Все! Прорвался! Пробился! Проскочил! Я — опубликованный в Империи автор. Этого уже никто не изменит. (Только бы издательницу не посадили…) Что бы ни произошло, что бы ни случилось, это уже навсегда: в их стране вышла моя книга. В августе 1993 года. Неужели наверху и срок и день были написаны? И определены?

Прежде всего я нюхаю книгу, я обожаю запах свежий типографской краски. Потом смотрю на переплет, где стоит имя автора и название романа. Переплет, где сходятся все переплетения моей книги. И моей когда-то юной жизни. Потом вижу свой портрет на последней обложке: не так угробили, как могли бы. Смотрю на последнюю страницу с выходными данными и замираю: тираж 50 000. Ура! Таких тиражей больше нет в Империи. Читаю имена Сабош и других редакторов и корректоров: неужели все эти люди работали над одной книгой?

Потом опять смотрю на обложку и нежно целую своего «ребенка». Издательница мило улыбается.

— Как вам ваше детище?

— Еще не понял. Должен разглядеть.

— Разглядывайте, разглядывайте. У нас есть час, потом у вас будут брать интервью для «Книжного обозревателя». А в два мы пойдем перекусим в наше кафе внизу и выпьем по стопке…

— Нужно было бы дать крупнее заглавие романа, более кровавой красной краской. Не загружать так картинку панорамой Москвы…

— Алексей, книга уже вышла! Даже вы, с вашей американской настойчивостью и скрупулезностью, ничего не можете изменить!

Мы вместе неожиданно смеемся. И только тут до меня доходит, что книга уже на прилавках и ее продают людям. Но я не сдаюсь:

— А если дойдем до второго тиража?

— Тогда и говорить будем.

— Можно будет улучшить обложку?!

— Алексей, вы неисправимы, давайте пока эту продадим.

В час дня у меня впервые берут интервью — для книжной газеты-еженедельника.

Мы обедаем с Ниной Александровной за длинным столом вдвоем. Мимо проходят и вежливо кланяются сотрудники, желая «приятного аппетита». Мне положительно нравится это издательство. Я не хочу уходить из него.