Девушка с экрана. История экстремальной любви

— Думаешь о них ты. Нет, я должен быть таким же безмозглым, как Ариночка. И жить на поводу у сексуальных инстинктов.

— Не смей меня называть «безмозглой», я тебе не твои шлюхи. Я начитанная.

— У меня только одна шлюха — это ты.

Она ухмыляется сексуально. Видимо, такая похвала ей по душе.

— Не нравится, найди себе другую, кто тебе будет за бесплатно давать.

— И это говорит известная актриса театра и кино.

— Да, я актриса. А ты мне завидуешь.

— Чему? Что ты в третьесортном театре играешь второстепенные роли полуголой на сцене? А в зале сидят двадцать пять человек.

— Отстань, к черту, надоел уже. Какая я дура, что вообще сюда приехала, потратила целый месяц своего летнего отпуска. Ведь звали ж в Париж…

— Еще не поздно, можешь завтра улететь.

— Не твое собачье дело, радость моя!

— Ты, видимо, давно по губам не получала?

— Продемонстрируй, как ты слабую девушку можешь ударить.

— По-моему, ты не девушка, а мужлан. И рот у тебя — помойка. Сколько гадостей из него выливается.

— А ты жмот, самый скупой мужчина, которого я встречала.

— Но все-таки для тебя еще мужчина?

— Вот только что. Да и то это все он, мой фелацио, которого я люблю, а ты здесь вовсе ни при чем.

— Святой дух.

— И не мудрено, что у тебя нету постоянной девушки, кто с тобой захочет быть, с таким скупердяем.

— Иди тогда отсюда, чтоб я тебя не видел и не слышал. Пока ты меня не довела.

— Хам, кому ты нужен! Видеть тебя не могу!

Последняя фраза, как и предыдущие, больно ударила в душу и засела в сердце.

Я опять сплю на диване. Ноги упираются в боковую спинку. Этих оскорблений я ей никогда не прощу. Что со мной происходит, я ведь тряпкой стал. Что я ей позволяю?..

На следующий день она не выходит из большой спальни. Там своя ванная и свой туалет. А спустя ночь она вышла к столу с голой грудью и в трусиках бикини, которые я ей купил. Она теперь с ног до головы (или с ног до п…) была полностью одета в то, что мы купили.

Уперла руки в выступающие бедра и дико заорала:

— Я умру от голода в твоем доме!!!

— Как жаль, что этого не произойдет. Холодильник полон еды, в Америке есть такой обычай: любой открывает и берет.

— Я из России, а не из Америки. Я твоя гостья! Ты обязан меня кормить!.. Если я умру с голода, это будет твоя вина.

— Такие, как ты, не умирают. Ты не гостья, а исчадье.

— Подлец, какой же ты мерзавец! Мамочка, — заголосила она, — зачем же я такого полюбила!

— Послушай, актриса, ты не на сцене, прекрати сейчас же эту мерзкую истерику.

Она начала полоумно кричать, топать ногами, биться в истерике. Сиськи ее крутились, она упала на пол. Завертелась в припадке и забила своими атлетическими ножками по ковру.

Я метнулся на кухню, схватил острый нож — хотел прирезать ее. Вовремя опомнился и выметнулся из квартиры. К вечеру я нагружался водкой в баре, совершенно не зная, что делать.

Она пила кровь из меня еще две недели, потом, в десятый день июля, улетела. Я считал, что этот безумный, сумасшедший роман закончен навсегда. Слава, слава Богу!

Через два дня мне пришел факс из издательства «Факел», что роман «После Натальи» выходит первого августа.

Не прошло и двух дней, как Риночка, которую я стал называть «Ирвочкой», трезвонила мне как ни в чем не бывало, говорила, что любит меня и фелацио, и умоляла не обижаться.

Я вконец запутался и ничего не мог понять. Неужели у кого-нибудь на земле были такие патологические, ненормальные отношения? Она ведь казалась такой милой. Но я же нашел себе не женщину, а актрису.

Она продолжала звонить, я вешал трубку, не желая ничего прощать.

Но если долго пытаться — даже вода размывает каменные стены.

Через десять дней он встал по ней скучать. А владелец стал слушать голос по телефону, все ее просьбы, мольбы и прошения — о прощении. Я чувствовал, что сдаюсь.

И самое страшное: я знал, что хочу ее…

В Москву я летел на крыльях… «Delta». Наконец-таки открыли беспосадочную линию. Кому сказать, спустя годы, после того как исчез «Pan Am»! Летел новый «Боинг-757», ветер дул нам в хвост, а не в голову, и мы долетели за восемь с половиной часов. Невероятно, почти что чкаловский рекорд!

Мой родственник, которому я должен был за все, встречал меня в аэропорту, чтобы отвезти на «Аэропорт». Я привез ему галстуки, виски, кашне, детям — конфеты и печенье. Я опять жил в квартире поэта, чувствуя, что это моя последняя остановка — в пустыне.

Расцеловавшись с Лизой, его женой, мы пошли в гараж, заводить и забирать машину. В ней все время что-то не стартовало, не открывалось, не запиралось, не включалось, не работало, и каждый раз местные механики радовались моему приезду: машина чинилась во время моих приездов.

Через час я вернулся домой, чтобы принять душ и вручить Лизе ее сладкие сувениры. И большую головку голландского сыра, это были ее слабости: сыр и сласти.

Не успела она закрыть за собой дверь, как раздался звонок.

— А я знала, что ты прилетишь сегодня!

— Откуда?

— Ты мне приснился.

— Какие странные сны вам снятся.

— Наоборот, прекрасные! Когда мы увидимся?

— Я не уверен, что хочу вас видеть.

— Не выдумывай, ты хочешь — я сейчас к тебе приеду? Я уже собрана.

— Не хочу, — сказал я и повесил трубку.

Через полчаса в дверь раздался звонок. Она прыгнула мне на шею.

— Любимый, я так ждала тебя! Как хорошо, что ты раздетый!..

— Я принимал душ…

— Какая разница, пойдем в постельку. Я думала, не доживу до того момента, как ты обнимешь меня и мы ляжем…

Я отстраняюсь от нее:

— А что-нибудь, кроме «ляжем», тебя интересует?

— С тобой — нет. Ты бесподобен в постели. И то, что ты в ней делаешь, лучше всех твоих романов!

— Какая глубокая литературоведческая оценка моих произведений.

Она в своем знаменитом комбинезоне. Красиво накрашенная, вымытая, свежая, воздушная. Уникальная талия, лобок дразняще выступает и обрисовывается. Голые руки поднимаются, обнажая нежные подмышки. Я наклоняюсь и целую ее подмышку. Она начинает трепетать, ее мгновенно повлажневшие пальчики водят по моей коже.

— Пойдем, Алешенька, ляжем. Я сейчас не выдержку стоя и растерзаю тебя.

Я переворачиваю ее на живот. Смотрю на ее выточенную спину, талию и не могу поверить, что Бог мог создать такое совершенство. Она уже стонет — от моего колена, вдвинутого между ее половинок, и поворачивает ко мне лицо, не понимая, почему я не вхожу.