Девушка с экрана. История экстремальной любви

— Но мы пока в России.

— Надо заимствовать лучшее.

Она очаровательно улыбается и только обещает прочитать. Мы договариваемся об ужине на послезавтра — отмечать выход книги. Я пригласил ее с дочерью Александрой. Которая, правда, не любит встречаться с писателями, как мне таинственно сообщили, но для меня сделано исключение. Хотя она и будет первой читать «Факультет», так как учится в университете.

На следующий день Риночка потащила меня на базар покупать вишню, черешню, абрикосы, яблоки и дыни. А к вечеру она приготовила очень вкусный суп, который мы, обсуждая и восхищаясь, ели. Я улетал послезавтра, и она уже умоляюще выспрашивала, когда сможет приехать в Нью-Йорк.

— Вам там скучно и неинтересно.

— Мне там интересен только один человек — это ты. И только один предмет — фелацио. Впрочем, он не предмет, он живой и одушевленный.

Ее съемки в Минске перенеслись на двадцатое сентября. Она была счастлива, что наконец-таки будет сниматься опять. И объясняла мне, как невозможно, невероятно сейчас получить роль в кино, если не ложишься с режиссерами. Она, конечно, такого «никогда не делала».

В последний день у меня была встреча с одним театральным режиссером, прямо напротив редакции «Совершенно откровенно». Я не поверил, но на углу, распахнув объятия, стоял и улыбался Алексей Наумович, заместитель главного.

Он буквально силой затащил меня в редакцию, успокоив, что главного редактора Ядовика нет в городе. И стал упрашивать дать хоть что-нибудь, хоть какое-нибудь из моих интервью на любых условиях. Когда я ему сказал, что у меня есть большое интервью с режиссером Панаевым, он просто обомлел.

— Алешенька, проси что хочешь. Только дай почитать.

— Не могу, у меня договор с Панаевым, что только с его согласия — в России, это делалось для публикации в Америке.

— Тем более! Я тебе клянусь и обещаю, что ни одна живая душа не увидит и завтра я все тебе верну. Одним глазком!

— Завтра я улетаю. — Неловко было, что пожилой человек так лебезил и упрашивал меня, масло таяло в его глазах. — Ладно, так и быть. Но в понедельник заедет девушка и заберет его. А вы мне позвоните в Нью-Йорк, чтобы я решил, говорить с Панаевым или нет.

— Все что хочешь и как пожелаешь! Алешенька, чаю, коньяка, твоих любимых сушек?!

— У меня через десять минут встреча.

— Где?

— В театре.

— Напротив нас?

— Да.

— Надеюсь, позовешь на премьеру.

— До этого еще далеко.

— Как скажешь! Но не забывай, что мы вторые в истории России, кто опубликовал тебя. Два раза. И очень гордимся этим.

Я встал, пожал ему руку и, перебежав по диагонали улицу, вошел в театр. Меня уже ждала ассистент главного режиссера. Довольно молодая и симпатичная девушка. Но… я улетал завтра и знал, что в этот вечер буду под Ариночкиным магнитным полем.

В аэропорт Арина отвозила меня на машине поэта, которую потом должна была поставить в гараж. Пожалуй, август был лучшим месяцем и отрезком в наших отношениях. Почти что идиллия. И я думал, что следующий ее приезд в Америку будет необыкновенным. Кто это сказал: человеку свойственно ошибаться?

Прилипчивый, как банный лист, таможенник дал ей пройти со мной к регистрационной стойке. Когда Ариночка включала свой шарм и обаяние, даже таможенники были не в силах устоять. После регистрации она провожала меня до «границы». Была нежна и покорна, в платье, потрясающе облегающем ее фигуру, которое мы купили во французском магазине «Галери Лафайет», недавно открывшемся в центре города. Ласково уткнувшись мне в ключицу, она всхлипывала.

— Ариночка, не забудь забрать интервью Панаева.

— Да, обязательно. Я тебя не увижу теперь целый месяц.

— Могли бы вообще никогда не встретиться.

— Не говори таких ужасных вещей. Алеша, а как я куплю авиабилет? Он теперь стоит очень дорого.

Я достаю деньги и отсчитываю ей украдкой.

— Не бойся, мой милый, теперь это никого не волнует.

— Раньше такое называлось валютными операциями и за это могли посадить на пятнадцать лет.

— Сейчас все расплачиваются долларами.

— С визами все в порядке? — спрашиваю я.

— Да. И даже канадская на год. Алешенька, я хочу тебя, я люблю тебя.

Я обнимаю ее тонкую талию и гибкую спину. Мы нежно целуемся.

— Я тебе позвоню сегодня вечером.

— А я сомневался…

Она улыбается сквозь две слезы.

— Ты всегда шутишь…

— А жизнь — грустная штука.

— Не улетай, вернемся… Я тебя убаюкаю и ублажу…

Я слышу название своего рейса. Если б они только знали, как я люблю летать! Распустили бы всю авиацию. Представляете, мир без авиации, небо без самолетов. Ура! Какие буйные фантазии…

Она трется щекой о мою небритую щеку, и я выскальзываю из ее объятий. Она хочет перейти со мной границу, но ее не пускают.

В валютном магазине, где я закупаю водку, виски, шоколад, чтобы привезти хоть что-то тем, кому я должен привезти, я натыкаюсь на одного нью-йоркского знакомого, крупного дельца, который прилетает сюда для общения только с министрами и президентами больших компаний. Я уже знаю, что сейчас на борту с ним наклюкаюсь, чтобы забыть этот бред, называемый перелетом из Империи в Америку.

«Delta» летит, приземляется и не разбивается. Будет возможность написать еще пару книг… для избалованных читателей.

Ариночка звонит спустя полчаса, как я переступаю порог своего дома.

В понедельник я прохожу через кучу писем, бумаг, посланий, депеш, через весь этот бред, называемый работой.

В среду, когда я возвращаюсь домой, на моем автоответчике записано не одно, а целых два послания от Ардалиона Панаева, который срочно просит ему перезвонить.

Я сразу же набираю номер его дачи под Москвой, там уже ночь. Он мог звонить только по одному поводу — кино…

— Можно к телефону Ардалиона Панаева?

— Здравствуй, Алеша, это я.

Я не узнаю его изменившийся голос.

— Получил ваше послание, чем могу быть…

Он не дает договорить:

— Мне звонил некто Ядовик из «Совершенно откровенно» и сказал, что на столе у него лежит мое интервью, сделанное вами. Как оно у него очутилось?

— Меня упросил его седой заместитель дать только прочитать, а потом…

— Вы знаете, что сказал этот Ядовик? «Ардалион Нектарьевич, вы действительно собираетесь это интервью публиковать?!»