Девятая жизнь кошки. Прелюдия

А. притягивает меня к себе, нежно гладит по голове и шепчет: 'Бедная моя, какой же я дурак, идиот, скотина!' Я чувствую у себя на шее его горячие слезы. Он отодвигается и смотрит мне прямо в глаза, а потом целует мое лицо, и шепчет:

– Прости, пожалуйста, прости меня.

Меня не трогают его слова, меня не трогает ничего.

Жила-была железная леди. Железная не потому, что умела держать себя в руках. А потому что ее чувства так крепко спрессовались, и все ее тело выглядело, как крепкая железная бочка. И она правда была очень крепка снаружи. Не единой бреши. Попасть внутрь было немыслимо. А ведь каждому прежде чем оказаться снаружи, сначала нужно попасть внутрь.

Она жила так много лет, неуязвимой для внешнего мира. Но внутри нее остался один желобок, о котором не знала даже она сама. Там скопилась вода. Однажды она шла так долго и так бесчувственно, как не заметила, что пришла зима. Ее тело не чувствовало холода, и она не успела одеться, будучи очень рассеянной. Одеться, чтобы быть как все, а вовсе не заботясь о себе, как вам могло бы показаться. Железу было все равно, какая температура за окном. И вот эта крупица воды замерзла. Крррррак! И в очень прочном железе образовалась крошечная трещина. Именно через нее я и проникла внутрь, спасаясь от мороза.

За толстым железным панцирем пылал жар, мне было очень сложно отыскать такое местечко, чтобы не замерзнуть и не сгореть. Я стремительно двигалась, а потом мне как-то внезапно стало хорошо. И я поняла, что сейчас мое место здесь.

Я питалась ее теплом, а она не замечала меня к моему большому счастью. Если бы она заподозрила, что не одна, то могла бы даже убить себя, но не допустить, чтобы жизнь зародилась внутри нее.

Пришел день, я окрепла настолько, что холод снаружи больше не угрожал мне. Я дождалась, когда она уснет, выбралась наружу и полетела... Больше мы никогда не виделись, но я всегда буду ей благодарна. Такие как я могут выжить лишь за такой крепкой броней.

– За что я должна тебя простить?

– Я действительно думал только о себе, я и понятия не имел, что именно тебе пришлось пережить в этой Игре. Я не знал об этом, о том, что случилось с тобой. Я думал, что ты застряла в прошлом, но ведь это почти настоящее. Ты должно быть смертельно напугана происходящим, - эти слова прорывают какую-то ледяную, но очень основательную плотину, река с бешеным ревом устремляется вперед. Я рыдаю так, что мне сложно дышать, и совершенно невозможно остановиться. Я почти рычу от боли, ужаса, одиночества и несправедливости. Поток крушит все на своем пути. Могучие некогда деревья выкорчеваны с корнями, и кажутся щепками перед натиском стихии. Недавно зеленые берега покрыты мутной водой. Река сметает все на своем пути, пытаясь вернуться в свое естественное русло. А пока половодье.

Сейчас А. становится моими берегами: он изо всех сил прижимает меня к себе. Каждая новая волна сотрясает и его тело, но не разрушает его. Я слышу его шепот, чувствую его горячее дыхание и ощущаю силу и крепость его объятий. Лавина ужаса проносится мимо, а мы продолжаем стоять - две устойчивые фигурки в атмосфере тотального разрушения. Я утихаю. Он предлагает мне прилечь. Мы идем в комнату, его голос чарующе баюкает меня. Обессилев, я проваливаюсь в манящую бездну забвения. Под лед

Рыбак приносит с собой подкормку. Приманку для голодных рыб. Особенно актуально это зимой. Чтобы рыба не заметила за наживой крючка, она должна доверять процессу, в котором еда появляется ниоткуда. 'Это место безопасно', - вот что транслируется рыбаком. И вот самые голодные рыбы сначала робко, а потом все спокойнее подплывают за новой порцией. Рыбаку важно филигранно поймать момент, где рыбе уже достаточно безопасно, но она еще недостаточно сыта. И тогда в ход идет наживка, которая гораздо привлекательнее сухого корма. Червяк извивается на крючке, все внимание рыбы сосредоточено только на нем. Где уж разглядеть блеск металла?

Если рыба будет приближаться медленно, то у нее есть шансы заметить подвох. Опасность. Укол железа. И тогда еще не поздно рвануться в сторону. Пожертвовать частью тела, но сохранить жизнь. Но искусство рыбака в том, чтобы оставить ее достаточно голодной, и заставить ее нестись к червяку на всех парах. Болевой сигнал настигает рыбу позже невозможности сорваться с крючка.

Окончание жизни далеко не самая страшная кара за попытку удовлетворить свой голод. Некоторые рыбаки наслаждаются пляской поплавка, отчаянными попытками рыбы спасти свою жизнь, и ощущением собственной власти. Когда-то они сами были в роли такой рыбы, и пытаются справиться с ней, занимая другую сторону. Ту, которая готовит крючок. Не понимая, что охотник и жертва находятся в одном процессе. В приторно сладком отвращении насилия. Когда рыба, нанизанная таким рыбаком на железо собственной боли, затихает, он пугается от утраты ощущения власти и контроля. И подергивает за леску, жива ли ты еще? Рыба под действием инстинкта вновь продолжает попытки спасти свою жизнь, пусть достаточно хаотичные, но для рыбака это не имеет никакого значения. Он не выносит только одного: когда за речной гладью появляется тишина.

Мне кажется, когда я была рыбой, то приняла важное для себя решение о том, что никогда и ничего я больше не буду есть из чужих рук. Ни еды и ни любви. Только это может уберечь меня от отчаянного танца смерти.

Я вздрагиваю, резко проснувшись, очень сильно болит голова, нос почти не дышит. А. не спит.

– Ты как?
– озабоченно спрашивает он.

– Не очень хорошо, очень хочу пить и болит голова

– Я сейчас, - через минуту он протягивает мне стакан воды и таблетку, -я кладу в гот горькое лекарство и жадно пью.

– Я долго спала?

– Тридцать минут.

– Удивительно, а ощущение, что уже скоро утро.

– Ты меня напугала, я хотел тебя разбудить, но боялся потревожить. Ты просто выключилась, будто потеряла сознание.

– Мне самой страшно. Я никогда прежде так не плакала. Тем более при других.

– Ну ничего. Все живы, - говорит он и тут же осекается, - я хотел сказать, сейчас живы. Я точно не планирую умирать.

– Думаешь, он планировал?

– Я не знаю, но я очень хочу жить. Жить с тобой, - добавляет он.

– Я тоже этого хочу, - я отвечаю ему и понимаю, что сейчас я действительно готова. Что неважно время нашего общения. Что я верю ему. Вновь верю другому человеку, - но и очень боюсь. Боюсь самого этого перехода. Больше всего на свете я хотела бы завершить эту Игру, оставить ее, но всю жизнь платить неустойку я не готова.

– Это же всего один месяц.

– Это целый месяц. Огромный месяц жизни. Месяц фальши, а, значит, месяц ужаса. Мне иногда, кажется, что я на грани. Я хочу быть с тобой, но вдруг это все потому, что я хватаюсь за соломинку, и у меня просто нет сил быть вообще. Одной. Самой.

Он смотрит на меня внимательно, и на его лице отражается сомнение.

– Я помню, что я настаивал на каком-то ответе, но сейчас это не обязательно, ответь, когда сама будешь готова. И я думаю, что прежде тоже должен тебе кое-что рассказать. То есть я как раз не должен об этом тебе рассказывать, - он с усилием продолжает, - но я хочу. Ты имеешь право знать. Я хочу открыть тебе тайну.

– Тайну?
– внутри меня все вновь на мгновение каменеет, я ненавижу тайны.

– Доверив ее, я серьезно рискую. Я должен быть уверен, что ты никому не скажешь, что узнала об этом.

– Ты уверен, что я хочу ее знать?

– Не знаю, но я не в силах больше смотреть, как ты мучаешься.

– А, узнав ее, я перестану?

– Тоже не знаю. Но мне бы стало легче.

Я вновь набираю внутрь воздуха, и задерживаю дыхание.

– Говори!

– Это касается Игры, - он говорит очень медленно и нерешительно.

– ?

– Там нет никаких неустоек.

– Что?! Откуда ты об этом знаешь? И что это вообще значит?

– Сейчас я попробую объяснить, если ты не будешь меня перебивать. Мне и так очень непросто.