Девятая жизнь кошки. Прелюдия

В соседнем доме, в доме моей подруги, живет Козлова. Кажется, никто не знает ее имени. Козлова и точка. Я еще обладаю детской чувствительностью и буквально чую облако всеобщего презрения, которое ее окутывает. Все несчастья в доме происходят из-за нее, но за это никто даже не удостаивает ее ругани.

Козлова часто забывает на плите сковородку с семечками, и весь подъезд пропитывается едким дымом. Даже на первом этаже невозможно дышать. Что уж говорить про ее, четвертый.

Лет ей непонятно сколько. Она уже не женщина, но еще не бабушка.

У Козловой есть сарай за домом, и там постоянно что-то пищит. Однажды с подругой, мы выследили, что она держит там кур. Нам было очень их жаль, и мы прорезали дыру в проволоке, прикрывающей отверстие для воздуха и света. Куры рассыпались на волю. Далеко они, впрочем, не ушли, мир вне сарая был для них также опасен, как и для меня мир вне дома. Куры были умнее меня, они прислушивались больше к своему ужасу, чем к интересу.

Козлова как-то догадалась, кто именно в этом дворе мог настолько заботиться о курах, и пошла жаловаться маме. Отрицать вину было бессмысленно, мое лицо беззастенчиво выдает все мои мысли даже сейчас. Мама стала рассказывать мне о тяжелой жизни Козловой, о том, как она девочкой попала на войну. О том, как лишилась всех близких. О том, насколько она одинока.

С тех пор я обходила ее сарай стороной. И, хотя, кур мне по-прежнему было жалко, но я была преисполнена сочувствием и к их владелице.

А потом по двору пошел новый, но уже последний шепоток про Козлову. Она повесилась в том самом сарае. Это был мой первый опыт встречи с человеческой смертью. С запахом куриного помета. С отвратительным липким ужасом.

Все эти истории хранит моя память. Истории, из которых рано или поздно, я сплету свое жизненное полотно. Истории, в которых пока есть лишь один герой - это Я. Любила ли я кого-нибудь в своей жизни? Иногда мне кажется, что за ворохом памяти есть дверь. Есть потайное место, которое укрыто от меня занавесом непрожитых воспоминаний. Дверь не закрыта на замок. И ручки на ней нет. Она просто может распахнуться только передо мной.

И открыть мне мою половинку, заточенную в темницу. Или в холодильник, ведь все время, проведенное там, я оставалась неизменной. Любящей, сопереживающей, вовлеченной, а, самое главное, живой! Спрятанной от себя самой. Только та я, которая живет за дверью, знает, что боль потери никогда не остановит любящее сердце. Что смерти нет пока есть крошечная крупица нежности. Что жизнь нельзя втиснуть в категории, нельзя описать, нельзя назвать, ее можно только прожить всей собой или отказаться от нее. И что этот опыт, это знание нельзя передать никому. Даже тому, кого любишь. Даже себе нелюбящей.

Я бережно ощупываю занавески. Их можно исследовать кончиками пальцев, и тогда между ними окажется проход. Но их нельзя яростно сорвать или сжечь, от таких попыток они станут еще плотнее. Уже не ткань, а непроходимые джунгли, растущие быстрее, чем движется мачете.

Мои пальцы движутся очень медленно. Мне предстоит заменить их. На сплетенные из собственной ткани. Те, старые, были однотонно черными. Мои станут разноцветными. Местами кружевными, местами бархатными. Ни одна живая душа не сможет повторить этого узора. Даже я.

Они теперь нужны мне не для того, чтобы что-то прятать. Они просто украшают мой дом, делая его особенным. Кто-то захочет ими полюбоваться, я заварю чай с пахучим чабрецом, и мы вместе будем делить этот момент в тишине. При разном освещении.

Кто-то сочтет их отвратительными и совершенно безвкусными. Кто-то захочет их уничтожить, такую боль они разбудят внутри. Но это никому не под силу. Можно лишь оставаться рядом. Или отойти в сторону. Но это место принадлежит им, они его вечная часть.

За ними уже нет двери. Вместо нее окна с ярким солнечным или тусклым лунным светом. А я здесь, по эту сторону. Я тут вся, с моими радостями и печалями, стыдом и гордостью, счастьем и отчаянием, слабостью и силой, телом и душой. Я здесь целая, и моя прошлое уже не хранится в пыльных сундуках и заброшенных фотоальбомах. Я - единственная его хранительница. Того, каким оно было, и того, каким ему не стать.

Я уныло иду по промозглой улице: сгорбленная десятилетняя девочка. Девчонки этого возраста должны бы передвигаться вприпрыжку, и везде совать свой нос, но многократно услышанное: 'Любопытной Варваре на базаре нос оторвали' приглушает мое природное любопытство. Моросит дождь, я поскальзываюсь на ступеньках и едва не падаю. Толкаю тяжелую дверь. Внутри привычно пахнет сценой: занавесом и костюмерной. Пробегаю мимо вахтера, направо, вверх по лестнице. Чем ближе второй этаж, тем явственнее проступает другой запах: смеси пота, резины и кожи. На втором этаже спортзал. Ныряю в крошечную раздевалку, натягиваю шорты, футболку, носки, кеды. И я готова. Еще один день в спортзале, как две капли воды похожий на уже прошедшие и будущие. Крашеный пол. Волейбольная сетка. Отдельная комната с инвентарем. Я пришла рано, и можно выбрать себе мяч. Есть новые и очень красивые, но каждый контакт с ними причиняет боль, такие они жесткие. Другие, ободранные и истертые, но ощущающиеся продолжением руки. И третьи, ни рыба, ни мясо, вздувшиеся, перекачанные, непривлекательные во всех отношениях и неудобные в использовании. Я выбираю грязно-белый мяч, один из немногих, с которым мне удается подача.

Я хожу сюда уже три года. Трижды в неделю. В любую погоду. С перерывом на летние и зимние каникулы. Каждая тренировка вызывает у меня массу неприятных эмоций. Руки и ноги не слушаются меня, навыки волейболиста не закрепляются, в команде меня не жалуют, хотя я максимально стремлюсь быть незаметной. Почти каждый раз я ухожу со слезами на глазах, но всегда возвращаюсь. Я не задаюсь вопросом, зачем? Я просто начала ходить сюда, а как уходят откуда-то, я не знаю. Я прихожу в знакомое место, и чувствую себя в безопасности. Я знаю, что при разминке на беге у меня начнет колоть в боку. Что из десяти подач мне удастся одна. Что во время игры мне не спасуют ни один мяч. И что все это точно будет. В моей жизни так мало определенности, что я использую любой шанс, чтобы создать ее.

На физкультуре мне ставят пятерки просто так, потому что я хожу на волейбол. По факту я не в силах пробежать даже километровый кросс. Я ненавижу физкультуру. Я люблю математику, я готова целыми днями заниматься ей. Но я хожу на волейбол. Не на шахматы, не хотя бы в драмкружок, на волейбол.

Главный тренер секции - папа моей лучшей подруги. Да что уж там, моей единственной подруги. Я хочу быть с ней всегда. Куда она, туда и я. У нее получаются подачи, и она любит бегать. Она любит волейбол, а я люблю ее.

А. яростно трусит меня: 'Вставаааай!', я пробираюсь через туман и выныриваю из своего наполненного образами забытья. Шея затекла, и одна рука с трудом слушается меня. Я кручу головой, стараясь вернуть себе бодрость. Краски вокруг вновь потускнели, но все равно отличаются от прежней тотальной серости. Мы плетемся в конце очереди на выход, а автобусе только стоячие места, а ноги отказываются держать меня. Я почти вишу на руках, стараясь не упасть. Усталость словно поджидала меня у трапа, и теперь заявляла о себе во весь голос, истошно крича. Мы забираем багаж. Мы садимся в такси. Мы едем по городу, который я не узнаю. Мы останавливаемся у дома, А. спрашивает, дойду ли я сама? Я захожу в мой незнакомый подъезд, рюкзак волочу по полу, вваливаюсь в открывшийся лифт: он несется вверх, а я считаю про себя, успеваю дочитать до 25, как двери вновь открываются. Чужая площадка, на которой квартира с моим номером. Ключ подходит к замку. Я вновь в своем одиночестве, отложенном на пять бесконечных дней. Было бы неплохо разобрать вещи, принять душ, выпить чая, но вместо этого я прямо в дорожной одежде падаю на кровать. Свою кровать. И она принимает меня в объятья.

29

Я открываю глаза и мне требуется значительное время, чтобы понять, где я нахожусь, какое сейчас время суток, число. И некоторое время, чтобы понять, кто я.

Я беру ватный диск, обильно смачиваю его и смываю с себя лицо. Сначала бурыми разводами на вату переносится кукольная натянутая улыбка. И когда на нем не остается ни единого белого пятна, я беру второй. Теперь на лице растворяется нахмуренный лоб и плотно сжатые губы. Диск пропитывается грязно-серым. Третий диск вбирает в себя остаток напряжения: опущенные уголки глаз и губ. На процедуру у меня уходит больше десяти минут. И требуется лишь одно мгновение, чтоб слой за слоем лицо вновь стало чужим. Одно мгновение и одна пара глаз, направленных на него.