Девятая жизнь кошки. Прелюдия

– Да. Но через неделю я спрошу тебя снова.

– Спроси.

Мы приходим к соглашению, но напряжение никуда не девается. К счастью, в холодильнике достаточно пива.

А. включает телевизор, и, кажется, забывает о моем присутствии. Я слишком пьяна, чтобы меня это волновало. Я смотрю на сменяющиеся картинки, мелькающие у меня перед глазами и медленно проваливаюсь в дремоту.

Я выхожу во двор, съедаю несколько упавших с дерева за ночь абрикосов, и отправляюсь искать себе компанию. Двор пуст, будто не было вчерашнего вечернего оживления с казаками-разбойниками, колечком, обязанным выйти на крылечко, бадминтоном и испорченным телефоном на закуску. Я слишком рано просыпаюсь даже в дни летних каникул, и минимум до полудня слоняюсь в одиночестве, иногда моей компанией становятся дворовые кошки или, даже, куры, нашедшие лазейку из сарая. Так начинался и сегодняшний день. Коты, утомленные моим навязчивым вниманием, уже разбежались кто куда, а подруги не спешат появляться. Я сажусь в беседку и погружаюсь в свои мысли о предстоящем дне. Вскоре я оказываюсь не одна. Компанию мне составляет Люба. У Любы добрые глаза, и она единственный взрослый в этом дворе, который не прочь поболтать с ребенком вроде меня на равных. Сейчас она именно в таком настроении. Хочет знать обо всем происходящем со мной, о моем настроении и моих планах. Ей правда интересно. Она не поучает, не посмеивается, не умиляется, она просто внимательна. Иногда она рассказывает о себе, но сегодня лишь спрашивает. А потом достает из кармана домашнего халата засаленную колоду карт и учит меня играть в пьяницу.

Время до выхода Кристины, моей лучшей подруги, пролетает незаметно. И вот мы уже втроем перебираем колоду, внимательно следя, чтобы нас не застукал никто из взрослых. Азартные игры ими не поощряются. А потом мы с Любой секретничаем, обсуждаем дворовых мальчишек, а она трогательно вспоминает свои истории первой любви.

'Любка, ты где?!', - раздается пьяный голос Кристинкиного соседа. Люба - его подружка. Он всегда очень груб с ней, и редко бывает трезвым. Кричит то на свою мать, то на Любу. Мне обидно до слез, когда она уходит от нас по его первому требованию. И удивительно, что она ни капельки не боится ее криков.

Но вот уже просыпаются и высыпают на улицу и Ленка, и Сергей, и Толик, и Анька. И Люба оказывается забытой. Вчерашняя кутерьма полностью захватывает меня. И лишь мамин голос, зовущий обедать, ненадолго отрывает меня от веселья. Сейчас мы играем в козла. Мяч нужно кинуть в стенку и перепрыгнуть через него, когда он отскочит. Моя очередь прыгать, но к стенке не подойти: к подъезду подъезжает скорая. Двое бегут на третий этаж, и медленно спускаются с носилками на руках. На них бледная Люба с робкой, будто извиняющейся улыбкой. Доносятся обрывки разговора: '.... Ножевое.... Реанимация.... Заявление писать не буду... я сама....'

Стукают дверцы. Кричит мигалка. Машина уносится со двора. Я больше не хочу прыгать. Шумная компания кажется мне насмешкой над добротой Любы. Дома я забиваюсь в шкаф - самое укромное свое местечко, там я прячу свои непонятные предательские слезы.

Сквозь сон я чувствую, как он укрывает меня пледом. Я открываю глаза посреди ночи. Ужасно хочется пить. Иду на кухню и чувствую резь в животе, от воды становится немного легче. А. храпит на разложенном, но не застеленном диване. Я ложусь рядом и плотно прижимаюсь к нему, стараясь его теплом облегчить собственную боль, но сейчас нужно средство посильнее. Спазмы то затихают, то снова погружают меня в пучину страдания. Я не решаюсь разбудить его, да и не знаю, чем он может мне помочь. Боль воюет с моей дремотой: как только она подступает, спазм оказывается тут как тут, и гонит ее всей своей силой прочь. На часах пять утра, я выхожу на балкон ждать рассвета. Холод оказывается куда лучшим обезболивающим, чем тепло. Я смотрю на медленно светлеющее небо, на узнаваемый по своему поясу Орион, и с нетерпением жду нового дня.

33

Тянущиеся возле моря минуты резко контрастируют с городскими. Утром я отрываю голову от подушки, совершаю ряд стереотипных действий, и оказываюсь на работе. Три часа кем-то съедены. В обеденный перерыв обнаруживаю утрату еще четырех. Уходя с работы, теряю еще пять. Весь вечер сулит быть моим. Я готовлюсь погружаться в каждую секунду с головой, возвращать себе ощущение полноты жизни, но уже не в силах остановить привычную суету. Набрав ускорение, невозможно мгновенно замедлиться. Пора ложиться спать, когда напряжение судорожной гонки отпускает меня.

Дни рабочей недели затуманены призрачной чередой дел: неоконченных и только предстоящих. Каждое новое утро оставляет все меньше веры в Леду, Пророка, Шута, Рона и, даже, Герду. Каждый новый рассвет рассеивает их едва уловимые тени в моей памяти.

Наша жизнь с А. предсказуема и скучна. Тающие тени растворяют тепло, переполняющее нас на морском берегу. Вторник, среда, четверг, пятница неотличимо похожи друг на друга. Мы встречаемся в разных местах, пытаясь внешним разнообразием заменить внутреннюю скудность. Разные места оказываются одинаково бесцветны. Мы избегаем говорить друг о друге. В нашем 'мы' нет энергии. После возвращения она сложена в крепкий сундук, пропахший нафталином. Крышка сундука для верности завалена всяким хламом - мой любимый способ. Нам предстоит расставание: я предпочитаю сама расправиться с чувствами до того, как они завладеют мной. На опережение.

Он послушно следует за мной. Или просто устал подбрасывать дров в костер, который я заливаю водой с ослиным упорством.

Впереди еще одни выходные. И последняя неделя вместе.

34

Она отмечает мою растерянность, пропавшие краски лица, плотно сжатые губы, взгляд в пол. Она обеспокоена моим состоянием. Быть может, я хочу, наконец, поговорить об И.? Она считает, что мне важно разделить это с кем-то понимающим. Я молчу. Своим участием она взламывает киркой бетон, в который закатан мой ужас. Я молчу: ей никогда не пробраться к тому, что я так надежно похоронила.

Я - лабораторная крыса, добровольно запрыгнувшая в беличье колесо. Всем очень интересно, чем отличается поведение крыс от поведения белок. Всем, кроме самих крыс.

Мне отвратительна она, отвратительно это место, куда я прихожу регулярно вот уже два месяца. Но больше всего отвратительна та я, которая загнала себя в эту ловушку. Страстно желая жизни, я умертвила себя еще сильнее. Мечтая об отношениях, погрузилась в горькое одиночество.

Бесконечные два часа все же истекают. И я снова бесцельно брожу по улицам, только теперь город мало интересует меня. Я смотрю лишь себе под ноги. Я не хочу любоваться его красотами. Я не хочу привязываться к нему. Полюбив, слишком больно терять.

35

Я втянулась в работу, и меня удивляет мое столь недавнее желание бегства. Я думаю о том, насколько предсказуем мой рабочий день, и как это важно для меня. Исчезающие часы больше не вызывают у меня сожаления, а вызывают спокойствие. Так было вчера, так будет завтра. Жизнь, лишенная стабильности, вновь ужасает меня.

Стоит один из тех чудесных осенних дней, когда уже нет истошной летней жары, но и дождливая пора еще не заявляла о себе. Прогулка напрашивается сама собой. Родители, тоже не желая упускать удачную погоду, собираются в лес. Я слишком мала, меня с собой не берут. Ну ничего, я умею достойно проводить время в своей обиде. Этот день вы запомните надолго!

У нас есть сарай с небольшим двориком перед ним. Всякая рухлядь получше отправляется за дверь постройки, а похуже - просто за забор. Совсем недавно во дворе сарая поселился тяжелый дубовый шифоньер. И даже успел стать опорой для неведомо откуда взявшихся досок. Они временно навалены сверху. Со временем он раскис бы под дождем, и тогда отправился бы на мусорку. Но так кардинально в нашей семье с вещами не расправлялись. Сарай был неким отстойником, чистилищем для того, что некогда было ценным и важным.

Шкаф раньше стоял в бабушкиной комнате и был набит пальто с меховыми воротниками и шариками нафталина. Одним из моих любимых развлечений было незамеченной пробраться внутрь, дождаться как бабушка вернется в комнату, ляжет, начнет читать, и представлять, что я принцесса, скрывающаяся от старой ведьмы. Бабушку я любила, но другого претендента на роль ведьмы у меня не было. Иногда я часами ждала пока она задремлет, и старалась выйти на свободу, почти не дыша. Мне это удавалось.

Сейчас в бабушкиной комнате остался лишь комод с кроватью, и игра закончилась. Шкаф сменил дислокацию, но продолжал манить меня.