Девятая жизнь кошки. Прелюдия

Я сопровождаю ее на свидания. Прямо до встречи с парнем. Они постоянно менялись и ни один, честно говоря, не был достоин ее. Мне позволено было взглянуть одним глазком, а потом нужно было идти, ничем не выдавая своего интереса.

Я покупаю для нее сигареты. Это - особая честь. И, иногда, она разрешает мне докурить. Окурок в ее помаде - что-то священное для меня. Курить мне не нравится, я кашляю и задыхаюсь, но продолжать за ней начатое вызывает сладкую смесь дрожи, смущения и восторга.

Однажды я увязываюсь за ней в церковь. Я никогда не была там прежде, и в непривычной духоте теряю сознание. Сердобольные прихожане решают изгнать из меня дьявола и сбрасываются на крестины, которые происходят, как можно быстрее, пока я не обрела дара речи. Так она становится моей матерью. Моей крестной феей.

Я по-прежнему уверена, что в ней было какое-то волшебство. Она умела думать только о себе. Жить, не испытывая вины ни за один поступок.

Она решает, что я на фотографиях буду мила, особенно рядом с ней. Мы идем в условленное место. Там нас ждет фотограф. Дедушка-божий одуванчик. Моя жизнь научила бояться меня ровесников, бояться пьяных людей, бояться решительных бабуль, но дедушки никогда меня не пугали. В моих глазах они были совершенно безобидными. До того дня.

Щелчки затвора. Береза, которую я обнимаю. Улыбка, почти как у нее. Я быстро учусь. Я еще не ношу лифчика. Он подходит показать, как мне удачнее встать. Его губы что-то говорят, а его руки ведут отдельную жизнь. Он нисколько не меняется в лице пока руки мнут все мои едва намечающиеся выпуклости. Теперь здесь два существа, вкопанных в землю и белых как мел. Быть может, эта береза тоже когда-то была девушкой, я не знаю.

У меня остались фотографии, на них моя улыбка, пожалуй, превзошла ее. Именно тогда я научилась улыбаться что бы не происходило вокруг, и как бы не сжималось от ужаса мое тело.

***

Мои волосы вьются, хотя еще прошлым летом были прямыми, как солома. Ресницы и брови приобрели угольную черноту. Я замечаю лишь меняющееся лицо, не обнаруживая своего тела, живущего отдельной жизнью. Мое любимое платье украшено оборками, цветами и бабочками. Я замечаю их лишь на ткани, продолжая в себе упорно видеть противную гусеницу. Мне сложно поверить, что происходящее случается именно со мной. Внешние события слишком разнятся с внутренними ощущениями.

Наш двор разбух, войдя в сезон каникул, наполнился сданными на лето бабушкам подростками. В учебный год здесь всего один парень, и пятеро девчонок. Сейчас парней трое, но перевес все равно разительный, девочек уже семеро. Самая важная среди них для меня Алена, стройная питерская лань, принадлежащая к такому миру, о котором пишут лишь в книгах. Миру, свидетелем существования которого я никогда не была. Она старше меня лишь на три года, но на каждый вечер у нее есть новая история об очередном поклоннике. Она занимается спортивными танцами, и от нее невозможно отвести глаз. Меня не интересуют мальчики, меня интересует она. Все, чего я хочу, это быть ее благодатным слушателем, и она иногда позволяет мне это. Пока не выйдет Оля. Оля младше ее на пять, но они не разлей вода. Многие принимают их за сестер. Они часто шепчут что-то друг другу на ухо, и переглядываются.

Мне обидно, но я не подаю вида. Мне нельзя проявлять и толику недовольства, я боюсь быть исключенной из ее свиты. Оля местная, но живет в другом районе города, летом она с братом все чаще у бабушки. У ее брата загадочная улыбка, он и сам очень загадочный, потому что больше молчит, чем говорит. Я ничего о нем не знаю, но мне интересно рядом с ним. Он никогда не смотрит в глаза. Мне очень хочется узнать, каково это: встретиться с ним взглядом. Он старше сестры на три года и на одну букву имени: Толя.

Еще есть Генка. Откуда-то из центра России. По всей видимости, из столь же маленького городка, что и наш. Он очень сильно отличается своей речью, окающей и торопливой. Они с Толиком также неразлучны, как и Оля и Аленой. Остальные дети: Сергей, две Марины, Анька, и Таня, живут здесь постоянно, и возможно поэтому, бродят то поодиночке, то собираются в компании по двое, трое или четверо.

Сергей, мой приятель уходящего детства, почти не появляется во дворе. Он старше нас и осваивает весь район, метит его своим ежедневным хаотичным присутствием подобно молодому псу.

Я опасаюсь парней, они для меня - существа с другой планеты, я кокетничаю из своей тревоги, не понимая, как привлекательна в своем смущении. Почти каждый вечер мы проводим втроем: Генка, Толик и я. Все остальные испаряются, или я просто не замечаю их. Никого больше нет, и это неважно. Мальчики сидят по сторонам от меня, я - в самом центре, и это создает непонятное, невиданное прежде волнение. Мы говорим обо всем. Инициатива в разговоре принадлежит Генке, он способен заговорить и черта, Толик больше привычно помалкивает, но если решает говорить, то я ловлю каждое его слово, так это бывает редко. На меня тоже иногда нападает болтливость, чем мне тревожнее, тем экспрессивнее моя речь.

Днем мы вновь соединяемся в общую компанию, ходим в кино, играем в карты, хохочем, сплетничаем, ругаемся, а на следующий день собираемся, как ни в чем не бывало.

Еще рано и во дворе никого нет. Я наблюдаю за солнцем через резную крону грецкого ореха. Ко мне подлетают Оля с Аленой. Таинственно улыбаясь, они ставят вопрос ребром: 'Ну скажи, а кто тебе больше нравится, Толик или Генка?' Мне почему-то противно. Я не хочу отвечать, я не хочу выбирать.

С Генкой я чувствую себя свободно и легко, с ним можно часами болтать, не замечая, как пролетает время. Рядом с ним проходит мое смущение перед незнакомцами, с ним не страшно пойти куда угодно. Мне приятно его внимание, это что-то совсем необычное для меня. Но рядом с Толиком совсем иначе, по-новому, необыкновенно, у меня сжимается все внутри, и останавливается дыхание. Однажды мы остались вдвоем, и просто молчали. Никто не мог вымолвить не слова. Мы оба вздохнули с облегчением с приходом Генки.

Я долго молчу, отнекиваюсь, говорю, что никто. Но настойчивости этих двоих можно только позавидовать, я сдаюсь. Сложность лишь в том, чтобы выбрать внутри себя. Почему бы не признаться им, не разделить свой только что открытый секрет. 'Толик!', - говорю я, предварительно вбирая в себя побольше воздуха как перед нырянием, и замираю. У Алены в глазах торжество: 'Смотри, я же говорила!' Оля смотрит на меня недобро, с братом у нее сложные отношения. Они подхватывают эту новость горяченькой, и несутся со всех ног, чтобы она не успела остыть. Они зажигают лучину от моего горящего сердца, и размахивают ей перед всем двором. К вечеру все знают об этом, и я остаюсь в одиночестве. До меня доносятся сполохи пожара, разожженного этой лучиной. Пожара, в котором сгорает мое доверие.

Я нравилась Генке и очень сильно, Толик ходил с ним за компанию. Я лишаюсь обоих. Генка со мной не разговаривает, и сидя на своем любимом подоконнике, я слушаю взрывы смеха, доносящиеся со двора каждый вечер. Он направляет все свое остроумие на Алену, на Олю, на Марин и, даже, на Аньку с Танькой.

Еще вчера я была окружена двумя парнями, и настырным вниманием девочек по этому поводу. Сегодня я демонстративно забыта всеми. Я погружена в потустороннее одиночество. И лишь открытая форточка соединяет меня с миром, к которому я прежде принадлежала.

Я понимаю, что уже не гусеница, но жизнь в теле бабочки не кажется мне привлекательной. Этой жизни не подходит моя ползучая неуклюжесть. Мне еще предстоит научиться использовать свои крылья.

***

Смерть - всего лишь часть жизни, ее обратная сторона. Факт, придающий жизни ценность. Наши встречи со смертью - это всегда развилка, вниз или вверх, но на дороге назад появляется шлагбаум. Некоторые тратят остаток жизни не на то, чтобы выбрать развилку, а на то, чтобы проникнуть за шлагбаум. Я именно из таких, но так было не в этот раз.