Девятая жизнь кошки. Прелюдия

Я вспоминаю все свои расставания: подготовленные и неожиданные, желанные и нежеланные, бегство и брошенность, невыполненные обещания звонить и писать, извинения и сомнения. И не нахожу среди них хотя бы единственного, с которым бы я смирилась. Я иду вперед, а сама привязана к прошлому тысячей нитей и десятком канатов. Бурлак на Волге, тащащий из последних сил баржу с грузом своего прошлого. Я так ясно вижу собственную опутанность этими нитями, что мне хочется зажечь факел, и уничтожать их огнем, пусть даже вместе с кожей.

Рвутся нитки,

От старости крошатся.

Со второй попытки

Вспарываю ножницами.

Намечаю окошко

Хрупкой свободы.

Я с тобой понарошку

Под влиянием моды.

Паутина повержена,

Но крылья липучи.

Не с тобой, не отвержена

И мрачнее я тучи.

Нитки жгу едким пламенем,

Пепел ветру бросаю.

В его сильном дыхании

Я тебя забываю.

– Знаете, я действительно стала здесь немного другой, - мой собственный голос кажется мне неузнаваемо-чужим, - рядом с вами я была какой-то себе известной, но давно забытой. Но сейчас я представила себе еще один день здесь, и еще. И уже через неделю это стало бы утомительно и также повседневно, как и все остальное. Я рада, что мы прощаемся сейчас. Когда я вас только распробовала, но все еще не наелась. Я действительно уже хочу вернуться, тут ты права, - я смотрю на Леду, - но я не знаю, сохранится ли это желание. Быть может, мне просто очень тяжело уходить. Тяжело признавать, как мне было необычно здесь. Что это кончается. Я буду скучать. И буду помнить вас.

– Только давай ты будешь помнить нас людьми, - дружески похлопывает меня по плечу Рон.

– Если только, и вы меня тоже, - почти умоляюще прошу я.

27

Тягучая ночь кажется вечной. Бутылка давно опустела, но я не чувствую даже налета опьянения. Паузы между диалогами удлиняются, постепенно превращаясь в символическую минуту молчания. Меня всегда удивляли кошачьи компании: существование неведомого языка, на котором они молча ведут диалог, сидя рядом, не вызывает сомнений, но проникнуть в его суть кажется невозможным для человека. А сейчас мы - именно такое скопище котов и кошек в потоке безмолвной речи.

Я тесно прижимаюсь к А., и вдыхаю мизансцену во всей ее полноте. Внутри меня еще остались укромные уголки, которые она могла бы украсить. Мне важно, чтобы она уютно устроилась внутри меня. Чтобы у нее не возникло соблазна сбежать с первым же выдохом. Звезды тают, растворяясь в пробивающемся рассвете. Становится зябко. Усталость дает о себе знать. Свет вновь делает нас отдельными. Жизнь, на какое-то время сошедшаяся в общей точке, распадается на части, совсем другие, чем целое, которым мы были.

Превозмогая холод, бросаюсь в море, обжигающее меня льдом. Оно слишком темное для того, чтобы разглядеть, как краска с моего тела отправляется в свободное плавание.

– Леда!
– зову я.

Она резко срывается с места, будто ожидая приглашения, и через минуту дрожит рядом.

– Самое главное оттереть лицо, - и ее пальцы нещадно трут мои щеки, лоб, подбородок.

– Я думала, что ты не мерзнешь почти никогда, - с удивлением я смотрю на ее посиневшие губы.

– Ты очень многого обо мне не знаешь. Да что там обо мне. Ты многого не знаешь о себе. Давай, я ототру твою спину, а дальше ты сама. И кстати на берегу нет полотенца.

– Поплаваем вместе? Заодно согреемся. И я никогда еще не плавала на рассвете.

Вместо ответа Леда ныряет, и ее голова показывается над водой уже в нескольких метрах от меня. Я все еще в остатках краски пытаюсь догнать ее, и вскоре моя дрожь утихает. Море становится нежно-ласковым, и с каждой минутой обретает все больше цвета. Из серого превращается в голубое, затем в лазурное. Леда возвращается, она гораздо лучший пловец, чем я. Вслед за ней я разворачиваюсь к берегу. Небо за горами пронзительно-синее, разбавленное молочно-белыми шапками облаков. Кажется, именно в такую погоду мы приехали сюда целую вечность назад. Я и А.

Яростно стираю остатки краски, и, набираясь духа, выскакиваю из теплой воды в контрастно-ледяной воздух. На берегу меня ждет А. с полотенцем. Укутывает и растирает меня одновременно, так что совсем скоро моя кожа горит. Впереди новый день. На берегу начинают появляться заспанные люди.

– Нам пора, - говорит Пророк, - пока не прощаемся.

Я плетусь за ним в сторону палатки. Утреннее купание взбодрило меня, будто не было бессонной ночи, но какая-то иная, совсем не физическая усталость, не подпускает ко мне ни единой мысли. Бодрое тело - обессиленная душа.

Мы последний раз пьем здесь чай, и завтракаем растворимой кашей. Молча собираем вещи, вынимаем колышки из земли, отряхиваем палатку от мусора и плотно скатываем в рулон. Наш временный дом вновь становится крошеным. Мы одеты и причесаны. Нас ждет катер, такси и самолет. Нас ждет привычная устроенная жизнь.

Леда, Рон и Шут ждут нас на берегу. Я обнимаю каждого по очереди, а потом всех вместе, на мгновение вернув себе ощущение самой богатой в моей жизни ночи. А. забрасывает в катер наши вещи и подает мне руку. Я стараюсь не прикасаться больше к морю, я уже попрощалась с ним, но мотор ревет и брызги окатывают меня. Я смотрю на берег, на три удаляющиеся фигурки, потом на А., на его загорелое и расслабленное лицо. И, наконец, мой взгляд устремляется вперед, по ходу движения. В новый день.

28

В самолете я примеряю полузабытое имя. Местами оно жмет, местами - болтается на мне. Я решаю оставить себе Герду, как альтернативу. Как что-то очень интимное, известное в городе лишь нам двоим. Было бы здорово сшить из лоскутков Т. И Герды что-то третье. 'Трагедия', - приходит изнутри ответ. Ну уж нет! Пусть остаются отдельными.

А. дремлет рядом, бессонная ночь догнала его, а я в удивительно ясном сознании. Предметы вокруг кажутся необычайно четкими, цвета - яркими. Я погружаюсь в облака, и они кажутся мне бескрайним морем, которое не хочет отпускать нас надолго. Щемящее ощущение растворения в Красоте настигает меня, и тут я понимаю, что везу назад внушительный багаж, помещающийся всего лишь в одном моем неуловимо изменившемся взгляде на мир. Мы плывем по небу, иногда разыгрывается шторм: мы катаемся на волнах, замирая от смеси ужаса и восторга.

Впереди неизвестность. Никогда не знаешь, как поступишь в привычных обстоятельствах, когда ты сам неумолимо изменился. Быть может, моя новизна лишь иллюзия, лишь реакция на происходящее, а в кандалах работа-дом утихнет разбуженное сном на жесткой земле волнение. Я готовлюсь наблюдать. Я прислоняю голову к плечу спящего А., он что-то бормочет во сне, и склоняет свою голову к моей. Я больше не смотрю в окно, я разглядываю облака внутри себя. Я - между двумя своими жизнями: краткой по времени, и содержательной по глубине и продолжительной, но пустой и скучной. Быть может, именно потому, что я не нахожусь ни в одной из них, я вспоминаю о третьей, из которой убежала физически, и думала, что забыла ее. Жизнь тихо-тихо стучит в унисон с сердцем. Перед глазами начинают мелькать картинки: облака - титры в фильме, который я давно сдала в архив. В многосерийном фильме с отсутствующим финалом.

Я жду ее. С нетерпением, с воодушевлением, с восхищением. Смотрю на нее снизу-вверх, и внутри меня что-то лопается. Что-то похожее на пузыри сладкой газировки. От нее веет легкомыслием, она пропахла им насквозь. Зеленоватые глаза бросают вызов. Она показывает мне фотографии. Каждая подсвечена ее улыбкой. Я хочу такие же.

Этого никто не замечает, но я ужасно ей завидую. Мои волосы невзрачно пепельные, а ее - нежно соломенные. Моя фигура угловата, ее же плавно-холмистая. Но, главное, конечно не в этом. Она открыта и рада миру, а я маленький напуганный зверек, готовый следовать с ней на край света, чтобы хоть на минуту стать похожей на нее.