Дневник травницы

— Держись, моя хорошая!

Раздался истошный, полный боли крик, граничащий близко с визгом. К счастью или нет, но через каких-то пару минут на свет показался мертвецки-бледный младенец, так и не издавшего первого крика. Сил у Ялики не хватило больше ни на что. Она благополучно обмякла в руках мужа, едва успев вытолкать на свет младенца, а следом в пару потуг и плаценту, всё это время находясь в изменённом состоянии сознания.

Есения же, воспользовавшись случаем, наскоро перерезала пуповину скальпелем, отошла подальше, держа ребёнка и принявшись лихорадочно осматривать столь желанного паре первенца, мальчика, и думать, что делать. Закутанный в передник матери, он был похож на восковую куклу, просто заснувшего младенца, отчего голову девушки посетила грешная мысль. За такой грех гореть ей в аду, но она была готова это сделать. Она соврёт всем, что малыш родился живым, но умер вскоре после появления на свет. Это такой же тяжкий грех, как и скрывать добровольный отход из жизни кого-то из своих близких, подстраивая как несчастную гибель.

Владимир уже бережно уложил потерявшую сознание Ялику и сидел у её кровати, пока к нему не подошла Есения с младенцем на руках.

— Зови отца Евлампия, — сказала она, передавая тело малыша его отцу. — Нужно проводить его в иной мир достойно…

Тот понял её слова и лишь начал молча плакать, прижимая сына к груди, что-то тихо приговаривая. На этот раз он отошёл подальше, позволив девушке заниматься здоровьем его жены. Нужно было привести Ялику в порядок, дать ей хорошенько выспаться и выпить некоторые отвары, в том числе и для прекращения лактации.

***

Отец Евлампий прибыл тогда, когда Ялика провалилась в глубокий магический сон, а Есения вместе с Владимиром успели сделать уборку и, омыв новорожденного, уложили его в небольшую корзину. Подвешенную заранее люльку нельзя было занимать. Её аккуратно сняли и спрятали в дальний угол дома. Ничто не должно напоминать о смерти первенца, дом должен лишь ожидать появление следующей жизни.

Священник был грузным, едва передвигающийся с ноги на ногу мужчиной давно за четвёртый десяток. Его потливое, краснеющее от жара лицо наводило Есению на мысли о проблемах у него с сосудами и давлением. На его фоне среднего телосложения молодой достаточно дьякон, его помощник, смотрелся в разы выигрышнее.

— Ну что ж… — отдыхиваясь произнёс отец Евлампий, оглядывая обитателей и гостей дома своими маленькими, неприятными глазами. — Умер, говорите, едва родившись?

— Да, отец Евлампий, — старалась убедительно лгать девушка. — При рождении он лишь успел сделать пару вздохов и умер у меня на руках.

— Кх-кхм… — откашлялся священник и недовольно сдвинул брови. — Владимир, подтверждаешь?

Муж Ялики встрепенулся и немного неуверенно кивнул. Он не мог знать точно, так как дитём занималась Есения, а первый крик тот так и не издал. Девушка чуть приосанилась, мол, я же говорила. При этом слегка прикусила себе язык, мысленно повторяя: «Грешишь, идиотка!»

— Что ж… Несите его, — пробормотал отец Евлампий.

Есения медленно поднесла корзинку с ребёнком, облачённого в кипенно-белую рубашечку, в которой его нужно было бы на сороковой день жизни принести в местную церквушку. Таинство крещения для подобных детей проходило быстро. Лицо умывали святой водой, произносили краткую молитву, надевали маленький нательный крестик, а после двое, мужчина и женщина, не связанных с умершим кровным родством, становились на короткое время малышу крёстными отцом и матерью. Прощались молча, каждый про себя желая что-то обязательно светлое и доброе, а после укрывали белым полотном полностью. Утром, когда гроб будет готов, пройдут тихие похороны, на которых будут лишь родители. Скорбеть о маленьких детях не было принято.

Когда за всеми мужчинами закрылась дверь, Владимир отправился к плотнику, а священник с дьяком обратно, к себе, Есения тихо и горько разрыдалась, сидя на кровати и держа спящую от лекарств Ялику за руку. У её подруги ещё будут дети, и не один. Но терять первого, как и каждого последующего, чудовищно больно. И единственное, что она могла сделать для подруги — это дать достойно проводить, а не закапывать под сенями.

***

Солнце уже почти скрылось на западе, когда Есения подъехала к своему дому. Настроение за время поездки ни капли не улучшилось, она на протяжении всего пути понуро смотрела куда-то в пустоту, думая о чём-то своём. Изредка отвлекалась и корректировала движения Ворона. Во дворе первым, кто её встретили были сидящие на порожках сеней Святогор и Ночка. Мальчик что-то говорил кошке, а та лишь мяукала, как бы отвечая. А, может, и правда понимала и отвечала?..

Увидев вернувшуюся хозяйку, фамильяр с призывным и немного злым «Мяф» спрыгнула на землю и помчалась к Есении. Забравшись по дублёнке вверх, устроилась на плече словно какой-то попугай и принялась громко урчать. Девушка натянуто улыбнулась, почёсывая любимицу и передавая поводья Святогору. Сил у неё почти не осталось, переживания буквально высосали из неё всё живое.

— Есения? — в сенях показался Яромир, медленно подходящий к ней и осматривающий её с ног до головы. — Ты в порядке? Выглядишь не очень.

— Угу, — только и произнесла с кивком девушка.

Она неспешным шагом подошла к нему и… обняла. Уткнулась носом в пахнущую теплом рубаху и зарыдала. Громко скуля, выплёскивая все накопившиеся эмоции и сжимая его одежду на спине в своих ладонях цепкой хваткой. Она почувствовала лишь через время, как мужчина крепко обнял её, пытаясь будто закрыть от всего, дать выплакаться. Это ей и нужно было…

Глава 25

Яромир на протяжении уже почти трёх месяцев каждое утро просыпался с болью. Если по началу она была невыносимая, и единственное, что помогало как-то её облегчить — это загадочные для него отвары от Есении, то сейчас же, когда наконец-то он начал передвигаться самостоятельно почти без боли и прихрамывания, разве что до сих пор использовал трость. Всё ещё к вечеру, если за день много ходил, случались судороги, которые он научился разрабатывать теми движениями, которые ему показала целительница. Есения была достаточно безжалостной девушкой, заставляя его по доброму часу, а то и двум гулять по едва просыхающей земле, тем самым позволяя и ему, и Ворону размяться. На коня девушка пока что запрещала даже пытаться сесть.

Также раньше Яромир спал большую часть суток. Просыпался около полудня и засыпал вскоре после заката. Но в последнее время из-за отсутствия сонного отвара, поднимался чуть позже Есении, а засыпал примерно тогда же, когда и она. Она или только приносила всё для приготовления утренней трапезы, или вовсю кашеварила, когда мужчина открывал глаза. Но сегодня был какой-то необычный от привычного распорядка день.

Это было необычайно солнечное утро третьего дня месяца Холодных ветров. Яромир проснулся спозаранку, солнце едва выплыло на небо, в доме витал густой запах свежеиспечённых блинов, а готовившая их Есения что-то весело напевала, слегка пританцовывая. Мужчина в очередной раз поразился смене её настроения. Всего несколько дней назад она уткнулась ему в плечо и истошно зарыдала, не говоря ни слова, а сейчас веселится так, словно ничего и не было.

— Доброе утро, — продрав заспанные глаза и широко зевнув произнёс Яромир.

— О! Доброе! Собирайся! — восторженно сказала девушка.

— Куда? — слегка ошарашенно спросил мужчина, неспешно отбрасывая одеяло. — К чему такая спешка?

— Масленица же! — Есения виртуозно завернула в блин немного того, что назвала когда-то повидлом, и внаглую запихнула его в приоткрытый рот Яромира. — Мой любимый праздник, между прочим!

Блин оказался тончайшим, лёгким, словно ничего не весили, а ещё мягким и невероятно сладким. С удовольствием проглотив его, мужчина встал и потянулся было за ещё одним, как получил быстрый и лёгкий удар по ладони.

— Ещё распробуешь, это будет на общем столе, — девушка накрыла внушительную стопку блинов непонятной для Яромира широкой и высокой посудиной, чем-то напоминающей ведро.

Мужчина пожал плечами, мол, ладно, распробую позже, и, прихрамывая, при помощи трости поспешил в ванную, приводить себя в порядок, как обычно делал по утрам. Сняв через голову рубаху, он невольно засмотрелся на неё ненадолго, а после положил в ушат, для дальнейшей стирки. Всю одежду с момента, как оказался в этой деревне, покупала Есения, как-то понимая нужный размер и даже отчасти его вкусы в одежде, а любил он простую и невычурную: белая рубаха с вышивкой на выход и тёмно-серые для обычной жизни, простые тёмные штаны и даже один мастер изготовил ему лапти для прогулок. Сапоги, в которых он приехал, дожидались лишь периода, когда можно будет ходить без опоры и уехать обратно, в стольный град.