Дни Творения

...А затем наступает следующий этап.

Потому что рано или поздно у Отражения формируется какое-то подобие сознания. В памяти накаливаются снимки вариантов Отражений, среди них обязательно попадаются несколько неудачных, но рано или поздно кто-то из них начинает "выходить на контакт". Между интером и Отражением есть барьер, фильтрующий поток информации. На начальных этапах этот фильтр работает в основном в одну сторону - от интера к Отражению. Отражение пытается отвечать, но начальный этап - это довольно беспорядочный поток, который фильтруется барьером, и к интеру поступают только основные, цензурированные отклики. Если бы этого не было, контакт превратился бы в сплошной кошмар, похожий на круглосуточную опеку над сумасшедшим.

Но потом, когда фильтр принимает решение об осмысленности, полезности тех или иных реакций Отражения, им открывается всё более полный доступ в обратном направлении. Интер вдруг понимает, что его поток сознания получает отклик, осознанный отклик.

Это понимание случилось, как толчок. Вчера, засыпая, он был один. Сегодня, очнувшись, он обнаружил, что его двое.

Этот второй - он на самом деле сильно отличается. Он, если смотреть со стороны - больше похож на большого больного ребёнка, человека, пришедшего в себя после длительной болезни, забытья, его мысли путаются, его реакции не вполне адекватны, в его памяти то и дело обнаруживаются странные провалы. Иногда он просто отключается. Участки мозга теряют взаимодействие из-за конфликтов. Но затем снова и снова восстанавливаются, подталкиваемые извне.

Это если смотреть со стороны.

Однако интер погружён в своё Отражение. Каждый сбой кажется болезненным, нарушением чего-то внутри тебя. Фильтр в этот момент уже отключён полностью, и ты существуешь в двух сознаниях одновременно.

А затем тебя разделяют.

Это одновременно и бесконечно больно, и бесконечно прекрасно. Вдруг увидеть своё "Я" со стороны. Прикасаться к нему... осознавая всё сразу с двух сторон. Понимая с бесконечной обострённостью каждое движение, каждый смысл.

Ты несколько часов ходишь, как пьяный. Ты снова и снова пробуешь на вкус и на ощупь каждое движение и каждую мысль. Ты видишь её отражение в своём Отражении и это наполняет тебя счастьем.

...А потом тебе говорят, что эта ошибка может перечеркнуть всё. Что её не должно было случиться. Такого не бывает, но так получилось. То, что твоё Отражение было не он, а она.

Эли не знал, что это означает для них. Но ждать решения командоров он не хотел.

– Она останется здесь. Вместо меня, - сказал он Фэй.
– А я буду Отражением.

Тогда Фэй сказал, что он сошёл с ума.

Много позже Эли стал понимать, что Фэй не был по-настоящему удивлён его решением. Скорее всего, он его ждал. Скорее всего, сам Эли и был Отражением.

Даже если не в этом случае - то когда-то намного раньше. В предыдущем существовании.

– 11 -

"Это чёртово место портит людей. Это искушение... это знание, что рядом есть что-то Иное. Оно разрушает волю. Лучше нам построить стену и не возвращаться" - (По ту сторону)

С некоторых пор, когда я засыпал, мне иногда чудился поезд. Мне казалось, я лежу в стремительно несущемся среди темноты вагоне. Он чуть качается и вздрагивает, как будто это живёт его странное железное сердце. За стеной бьётся ветер и тугие пучки света от посёлков, таких непостижимых, что когда я только касался их мысленно, то вздрагивал от тайн. Иногда набегают частые и рваные гребни лесов, сквозь которые низкая луна тоже светит - страшно и невыносимо.

Иногда поезд начинает падать куда-то вниз, в тьму. Я просыпаюсь и дышу, чтобы не умереть. А иногда я понимаю, что всё это вокруг меня становится лёгким и несёт вверх, и тогда воздух вокруг меня тоже меняется, он как будто наполняется дыханием облаков, я лечу в шелесте воздушных потоков.

Господи, как хорошо, что я есть!
– хочется мне кричать.

Сегодня, этой ночью, путешествие закончилось.

Впервые поезд начал тормозить, я слышал шипение пара и замирающее замедление стука колёс. Удивлённый, я вышел на площадку, жмурясь от колючих синих и жёлтых фонарей, рассыпанных где-то высоко по сторонам. Повсюду двигались потоки людей, молчаливые, какие-то сосредоточенные, точно они боялись опоздать на другой поезд. Только я не знал, куда идти и словно плыл, пока не увидел надвигающуюся чёрную громаду вокзала. Кто-то подхватил меня под руку, торопливо дыша морозной прохладой.

– Слава богу, вот и вы!

Он потащил меня вглубь, куда-то на второй этаж, через множество лестниц и комнат, и я чувствовал, как теряюсь и безнадёжно запутываюсь в переходах, время от времени мелькали какие-то огромные окна, сквозь которые видел то же здание вокзала - наверное, оно оказалось изогнутым наподобие громадной подковы. Меня толкали под руки какие-то люди с сонными лицами, сосредоточенные жулики и множество безликих мужчин и женщин - дети здесь тоже были, я слышал, как они плачут, как обычно плачут младенцы - монотонно и бесконечно.

Я испугался, что отстану и останусь один, и сжал руку моего спутника. Она была настоящей, и я на минуту закрыл глаза. Гам и толчея стали музыкой и топотом, и гомоном школьного бала.

Я хотел сказать, что не умею танцевать. Но она пахла снегурочкой, оглядывалась и вела, и я молчал. Я не понимал, чего она от меня хотела. Мы расталкивали толпу, и я ждал, что вот-вот кто-то из старшеклассников отпустит нам пинка, но они отступали.

Взревела музыка. Она остановилась, озираясь, скользнув по мне взглядом, задержав на мгновение ровно настолько, чтобы я знал.

Мы стояли точно посередине зала. Я вдруг понял, что это лучшее место, чтобы замереть и остановиться. Она выбирала это место, эту середину, выверяя с точностью планковской длины.

– Давай...
– она взяла меня за вторую ладонь, стиснула - пальцы у неё были то ли очень холодные, то ли горячие, я не понял. Одета она была почти как мальчишка, но сейчас, вблизи, я понял, что белая рубашка на ней девчачья, с фигурным вырезом и воротником, из какой-то тонкой материи - она мне показалась почти живой, такой же горячей, как кожа. Я понял, что она знает, что я почувствую, когда она прижалась вплотную, то есть, не так знает, как знают все девушки, читая по лицу, голосу и глазам, а знает, просто потому, что всё это есть у неё внутри.

Музыка пропала.

Она прижималась ко мне щекой и говорила тихо:

– Сейчас всё кончится. Запомни.

Я не помню, сколько мне лет. Может быть, двенадцать, а может, я старик. Все эти части давно и необратимо перемешались. В этом есть своя прелесть. Сейчас я не хотел бы оставаться чем-то одним, потому что это означало бы лишиться большей части себя. Это как лишиться снов.

Может быть поэтому я всегда будто схожу с ума, когда вижу её. Она заставляет меня снова переживать полностью это ощущение абсолютной чистоты начала.