Дни Творения

– Я... понимаю. Это должно быть какое-то прямое взаимодействие с материей, так?

– Какое-то ОЧЕНЬ СИЛЬНОЕ взаимодействие...

– Что-то вроде броска в Чёрную дыру или... столкновение?

Кажется, в этот момент я даже почувствовала, как Феликс "вздрогнул". Дело не в его страхе. Но я поняла, что он думал об этом. Раньше.

Он будто прочитал мои мысли.

– Это... ощущения... Я не знаю, как их описать. Сформулировать. Это не то, что у землян называется аналогами самоуничтожения, конечно. Но это взаимодействие Меня с Пространством. Я знаю это по тем слабым подобиям, когда мы перемещаемся между системами звёзд, но в этом случае мы находимся внутри трансферного кокона.

...Потом они об этом больше не говорили. В этой теме было что-то запретное. Как будто вопросы сами по себе подбивали Феликса совершить эксперимент. Нарушить одно из важнейших правил.

И лишь однажды...

– Я просчитывал трансферу, - сказал Феликс утром, за чаем.
– Есть интересная альтернатива, она не включена в перечень запрещённых зон, системы Сюзеренов пропустили это возмущение сверхновой, но по-хорошему я его должен учесть и обойти по другому треку. Если же мы будем перемещаться так... это создаст некоторые... интересные искажения.

Она молчала.

– Странно, правда... Выходит, Сюзерены были правы? Я действительно стала опасной... Я испортила и тебя.

Она улыбнулась.

– Чувствуешь? Ты не можешь не чувствовать!

– Да. Твоё сердце работает так, что я бы сказал... в другое время... что тебе необходимы срочные диагностирующие процедуры.

– А!..

– И ещё...

– Что, Феликс?

– Я слышал об этом, но... сейчас я первый раз вижу, как ты улыбаешься, Майка...

– 6 -

"Его ум требовал живой сказки; душа просила покоя"– (ЗЦ)

Нет, это была не тишина.

– Идёмте, мальчики, - сказал он.

Пожилой профессор, классический профессор, благородные черты лица, седина, идеально вы...

Если зелень бывает ослепительной до того, что слепит глаза, то это выглядит именно так. Дорожки между кустов и газонов, как будто нарочито кривые, с булыжниками, чуть неровно подогнанными, чтобы создать гармонию неидеальности. Где-то близко есть ручей и пруд, их не видно, но то ли звук плещущейся воды, то ли запах уверяют в этом их существовании.

С деревьями отдельная странность - они не то есть, не то их нет, скорее всего, они прячутся за кустами, играют в расстояния, подступают и отступают, словно раздумывая, достаточно ли жаркий сегодня день, чтобы создавать для гостей тень.

Но день был, видимо, не жарким.

В самой середине парка должен быть дом. Если бы Альку спросили, он уверенно сказал бы, что дом деревянный. Если бы спросили Силити, он бы ответил, что каменный. Нижняя его часть как-то плавно стекала в землю, как будто фундамент обрастал мхом и лишайниками, наслаивался веками, и был пушистым, словно обёрнутый воротником зелёного меха.

Внутри дома было прохладно. Впрочем, скорее, это снаружи было жарко, но заметно это стало только здесь, в полутьме, сочившейся от тяжёлых портьер каких-то лесных тонов - от коричнево-бурых до тёмно-малахитовых. На миг у вошедших возникло ощущение, что стоят они на дне озера, в толще всколыхнувшейся воды.

Справа и слева - похожие на подводные, обомшелые валуны кресла, в которых утонешь, непременно, и они утонут чуть позже, исчезнут, так что их не видно будет - интересно, скольких уже проглотили эти омуты покоя?

Стол - не очень большой, но на вид неимоверно тяжёлый, как будто он впитал в себя века времени. Несколько книжных шкафов - не очень много, но непонятно, сколько. Шкафы чуть отступают в глубину, и корешки книг видятся там, словно в мутноватой пелене, из которой кое-где чуть проблёскивают искры позолоты.

Подсвечники и чашки, очень тяжёлые на вид, и одновременно удивительно изящные, они звенят тишиной - все звуки внешнего пространства прячутся в них.

– В детстве множество раз, и позже, в молодости, меня тревожил один особенный сон. Наверное, всякому нормальному человеку снились сны, в которых он мог летать, и многим, думаю, снились сны, подобные моему. Этот сон не совсем о полёте, но кое в чём он даже важнее тех, настоящих, с полётами. Этот сон о беге. О том состоянии, когда бегущий ещё не летит - но от полёта его отделяет почти незаметная капелька отличия. Ты вроде бы бежишь, но твои касания земли вдруг становятся настолько редкими и лёгкими, что бег этот - и есть самый настоящий полёт. И когда ты просыпаешься, ты долгие мгновения уверен, что это состояние не то что возможно, но его абсолютно необходимо повторить наяву. Ты понимаешь в эти мгновения, что в твоём теле сейчас есть всё необходимое для этого. Единственно, что ты, разумеется, должен быть легко одет, и бежать желательно хотя бы чуть-чуть под горку, и, конечно же, на улице должно быть лето... Кстати, вот здесь очень важный момент - возможно, именно воздух, воздух лета как-то принимает участие в твоём полёте...

И ещё, конечно, тоже очень важно - почему именно этот сон? Потому что только он способен оставаться в тебе надолго после пробуждения. Собственно, я всегда был уверен, что осталось лишь суметь сохранить его до момента, когда ты будешь готов попробовать. Мне это ни разу не удалось. Я всякий раз лежал в постели и упивался подаренной мне возможностью, не пытаясь тут же бежать и пробовать. Есть тут и вера, есть тут и неверие. Вера давала возможность провести эти минуты в блаженстве, неверие удерживало от немедленного испытания своих сил...

Другие сны, конечно, бывали и более прекрасны - но они не могли удержать меня надолго в плену веры. Они мгновенно становились лишь воспоминанием. А этот - длился.

Прошло много лет, и много возможностей испытать эту силу - но всякий раз страх проиграть удерживал меня. Однажды - я был уже стариком - я снова увидел этот сон, и очнувшись, был уверен несколько минут, что у меня юное тело. Затем я пошевелился и понял, что всё кончено. Я очень долго радовался обещаниям самому себе - но теперь обман уже был невозможен, даже если всё это правда - она не годится для взрослого, слишком уж тяжелое тело и медленные движения. Той силе, что являлась мне во сне, может быть, и дано было преодолеть законы материи, но лишь на грани, в самом высшем сосредоточении.

...А потом я купил этот Дом. Я долго выбирал его, Дом на вершине холма. Дом в средоточии лета. Дом, из окна которого можно сразу же выпрыгнуть на склон, залитый солнечными лучами - и побежать. Я думал: может быть, я ещё успею... один-единственный раз, в тот момент, когда плоть в одно прекрасное утро вдруг истончится и в конце бега всё будет кончено - так или иначе.

Однако Дом сыграл со мною странную шутку. Я ведь так долго искал его, что стал мечтать о нём уже не только как о средстве. Я хотел, чтобы это было совершенное место - ведь оно будет последним в моём мире. Вначале я пытался что-то улучшать в нём, что-то доделывать - но затем постепенно замечал, что на самом деле ничего не меняю, но Дом всё же меняется для меня. Раз за разом, с каждым новым утром он срастался со мной, менялся со мной, окружал меня деревьями и тишиной, запустением и светом, смешанным с тьмой. Однажды я увидел, что этот Дом находится вовсе даже не на вершине холма - наоборот, он погрузился в самый низ окружённой холмами долины...

Он поймал меня, он оказался сильнее. Хотя мне трудно его в этом винить - ведь и у Дома кроме меня никого больше не будет - я уверен, что он рассыплется вместе со мной в одно из тех мгновений, когда кончится вечность.

Странно, что я почти не расстроился. Я снова как-то незаметно смирился. Лишь сны изменились - теперь я в них всё чаще начинал блуждать по Дому в поисках очередной Двери, отворяя новые и новые, открывая комнаты, подполья и чердаки. Иногда в конце пути мне встречались окна и двери наружу. Я ни разу не выходил - точно так же, как наяву я испугался возможности испытать свою способность к полёту - так и во сне я проявил странную осмотрительность и осторожность. Из окон и дверей всякий раз открывались удивительные миры... Но дело в том, что я прекрасно знал - возврата из них не будет.