Дочь поэта

– Несколько недель?! И только сейчас мне это говоришь? Вот так, при всех, объявляешь?

Алекс хмыкнула и, не отрывая взгляда от сестры, плавно сплела ноги. Валя переводила всполошенный взгляд с нее на ссорящуюся парочку за столом.

– Может быть, я при всех это объявляю, потому что знала, как ты отреагируешь? – Анна сомкнула брови и вдруг стала очень похожа на Двинского.

– А может быть, ты понимаешь, что лишаешься карьеры, которую строила всю жизнь?! Что у тебя есть, кроме работы?

– Дай-ка подумать… Семья? Любящий муж?

Анна на секунду прикрыла глаза, и я вдруг почувствовала ее мягкую руку, взявшую мою под столом. И тихонько пожала в ответ: я тут. Чувство вины сжало горло – не сглотнуть. Зачем ты делала то, что делала? – спросила я себя. Освобождала себе место под ныне погасшим солнцем. А если этим ты разрушила ей жизнь? Все мои прошлые маленькие игры казались мне теперь такой бессмысленной подлой чушью.

– Каждый имеет право делать со своей жизнью что хочет. – Алекс внимательно посмотрела на Валю. – Особенно сейчас.

Казалось, этот пассаж обращен не к Алексею, но он приник взглядом к губам Алекс, будто услышал не банальность, а открыл для себя великую мудрость.

– Я знаю… – Анна встала, будто не услышала последней сентенции. С грохотом отодвинула стул. – Что тебе на меня абсолютно плевать, и давно…

– Глупости… – начал Алексей.

Анна, вся дрожа, подняла руку:

– Не оправдывайся, это уже никому не интересно. Ты меня не любишь, – губы Анны задрожали.

Алекс преувеличенно громко вздохнула, наколола на вилку розовый полупрозрачный кусочек семги.

– Бога ради, Аня! Сядь. Хоть ты-то не устраивай греческих трагедий.

Анна на секунду замерла, будто раздумывая, вылететь ли опрометью за дверь или все-таки послушаться сестру.

– Черт! – с видом нерасторопной хозяюшки, я вскочила и бросилась к плите. Мельком вновь дотронулась до Аниной руки: садись-садись, будет мясо, будет новая жизнь. Но тут, взвизгнув стулом, вскочил уже Алексей.

– Я, пожалуй, пойду. – Он вновь посмотрел на Алекс, и та лишь равнодушно кивнула.

– Прекрасная мысль. А мы, пожалуй, поедим. – И, уже не обращая внимания на исчезнувшего за дверью зятя, Алекс светски повернулась ко мне. – Что там у вас, Ника? Свинья, плавающая в порто и каштанах?

– Там еще паприка, – это Валя решила поддержать беседу. Молодец, девочка. Анна, ни на кого не глядя, медленно опустилась обратно на свой стул.

Алекс же продолжила тем же светским тоном:

– Никто никого не любит, Аня. Неужели ты еще не поняла? Разве что мы все любили одного человека. Но он, к счастью, сдох.

Глава 22 Литсекретарь. Лето

«Недостаток эгоизма есть недостаток таланта», – говаривал Бродский. Талант требует к себе повышенного внимания – он производит контент. Предназначение бездарных остальных, его, талант, обихаживать. Все просто.

После той беседы с Двинским я уехала на пару дней в город. Позвонила Славе и предложила ему подъехать. Я боялась в последний момент дать деру, и, чтобы не оставить своему малодушию ни единого шанса, выдула в одно лицо бутылку красного вина, потом разделась, чуть качаясь, предложила свое отражение пыльному зеркалу в прихожей.

После определенного количества алкоголя мы все к себе более снисходительны. Внутренне корчась от стыда, я впервые заставила себя взглянуть на собственное тело. И сказала себе: пусть оно неидеальных пропорций, но это молодое тело, а молодость – самый главный афродизиак, не так ли? Это физическое тело все равно никак не отправить туда и к тому, кого я на самом деле люблю, – заторможенно размышляла я. Застряв в этом времени, оно может послужить мне хоть чем-то. Эротического белья у меня не имелось, и слава богу – в сложные конструкции из пояса с чулками или корсета я бы в нынешнем состоянии и не влезла. А вот в папин старый махровый халат – легко. И, когда Славик позвонил в дверь, а я открыла, халат услужливо распахнулся, тем самым объявив ему программу сегодняшнего вечера.

– Ну, привет, – сказала я.

– Привет, – сглотнул он. – А я – вот – пиццу принес.

– Молодец. – Я взяла у него коробку и пошла было на кухню, но он настиг меня в коридоре. Обнял сзади и схватил за грудь.

– Боже, Ника, – зашептал он мне на ухо. – Наконец-то. Наконец-то.

Это нормально, не понять, хорошо ли тебе было? – думала я через полчаса, лежа в позе морской звезды в родительской постели. Надо мной колыхался потолок с мутной хрустальной люстрой. Это была страсть? Или торопливость и неопытность? Славик толкнул дверь спиной и вошел, неся в руках пиццу и два бокала. Вина осталось едва на глоток каждому. Прости, Славик. Я с трудом села и запахнула халат.

– Я разогрел пиццу в духовке. – Он устроился по-турецки рядом. Протянул мне кусок.

– Отлично.

– Проголодался, как волк. – Он и правда по-звериному вгрызся в свой кусок, скосил взгляд в мою сторону. – Ты как вообще?

– Нормально.

– Прости, я не понял, что ты… ну, девочка. Простынь, вон, испортили. Хочешь, я замою?

– Не надо. Тут все равно никто не спит. И не будет.

– Как не будет? А мы с тобой? – он улыбнулся, каким-то новым, хозяйским жестом провел пальцем мне по подбородку, стирая оставшийся там томатный соус, облизнул палец. Сама естественность. Я усмехнулась: вот он, новый уровень интимности. Привыкай, дорогуша.

– А мы будем еще вместе спать?

Он замер.

– Честно говоря, я рассчитывал еще на пару-тройку раз прямо сейчас. Но если тебе больно…

Мне не больно, хотелось мне сказать. Мне по большому счету даже не противно. Я просто пытаюсь оценить, что поменяют в моей жизни эти возвратно-поступательные движения. А то, что они поменяют, сомнений не вызывало. Но я была слишком пьяна, чтобы об этом серьезно поразмыслить. Я закинула в рот остатки пиццы, запила последним глотком вина. Протянула ему пустой бокал и опрокинулась на спину.

– Глубины стонут. В путь, друзья,Еще не поздно новый мир искать.Садитесь и отталкивайтесь смело [6] .

– Ну ты даешь! – Славик на секунду исчез из моего поля зрения, – очевидно, пристраивал на полу бокалы. А потом его непропорциональная голова и узкие плечи вновь закачались надо мной. – Ты уверена, что в тебя можно кончать?

Я кивнула. Закрыла глаза.

– А надо – чтобы оставалась управляемой? – вновь раздался эхом мой собственный вопрос.

6

Теннисон А. Улисс. Перевод И. Манделя.

И совсем другое лицо встало из темноты под прикрытыми веками. Это лицо казалось знакомым и чужим одновременно: было ли дело в вертикальных зрачках? Что-то из распространенного детского кошмара, в котором ближайший родственник и монстр, живущий под кроватью, оказываются одним существом и вдруг ненароком выдают себя?

«…Мы все управляем друг другом, Ника, – звучит в моей голове родной голос, а желтые вертикальные зрачки схлопываются и снова распахиваются, как диафрагма фотокамеры. – Вот, например, судя по вашим рассказам, вашим отцом управляла мать. Просто потому, что он ее любил, а она его – нет. Впрочем, на вас ей тоже, я так понимаю, было начхать. Отсюда посреди сердца у вас огромная дыра, и вы готовы ее заткнуть чем и кем угодно. Осторожнее, Ника, это ведет к зависимости».