Дочь поэта
Шрифт:
– А Нина? Они же продолжают общаться?
– К женщинам он относится, боюсь, с большим снисхождением. Отсюда и все проблемы.
– Неужели простил?
Анна пожала плечами.
– Он отходчив. Приятельствуют. Пересекаются на дачных тусовках.
Я притормозила у обочины.
– Высокие отношения.
Анна повернулась ко мне:
– Высока только поэзия. Отношения, увы, грязнее некуда. – Она открыла дверь машины. – Спасибо вам, Ника. Вы меня очень выручили.
И, не дождавшись моего «до свидания», вышла из машины.
Секунда – и, задравшись чуть выше пристойного, взметнулась легкая юбка. Анна мгновенно ее
Почему, подумала я, отъезжая от бровки тротуара, Анна казалась мне самой нормальной в этом семействе?
Глава 25
Архивариус. Осень
– Привет.
– И тебе не хворать. – Он явно еще спал. – Что-то срочное?
– Я тут кое о чем подумала…
– Если это не новая теория относительности, то вряд ли срочное, Ника. – Я услышала, как он потянулся.
– Очень смешно.
– Ну прости.
Щелкнула зажигалка.
– Ты куришь?
А я-то держала парня за поборника здорового образа жизни!
– Только не говори маме.
– Я – могила.
– Не до такой степени мрачно. Так о чем ты подумала?
– В машине, на лобовом стекле есть след, как от круглой присоски. Я не очень разбираюсь в автомобильных делах, но подумала, что это может быть видеорегистратор…
– Я впечатлен, мой дорогой Ватсон.
– Поэтому я залезла в ящик, где Двинский хранил старую технику, которую уже давно никто не использует. Фотоаппараты и видеокамеры, диктофоны… Короче, все, что умерло с появлением качественных смартфонов.
– Старый скупердяй ничего не выбрасывал, – вставил Костя.
– Главное, он очень плохо разбирался в технике. И я очень плохо разбираюсь в технике. Но я нашла что-то похожее на видеорегистратор и погуглила.
– И?
– И это таки он. На сайте объясняется, что обычно информация стирается в тот момент, когда поступает новая. – Я крутила в руках черную камеру с присоской. – Теперь представим, что Двинский после аварии просто снял видеорегистратор. И спрятал в ящик стола.
– И тогда все последние записи могли сохраниться…
– Именно. Только я сама боюсь его трогать. Будет обидно все стереть, просто нажав не на ту кнопку.
– Хорошо. Я найду человечка. Заеду через полчаса. – И через паузу добавил: – Ты умница, Ника.
– Я в курсе, – ответила я сухо. Но триумфально улыбнулась, едва повесив трубку.
Если бы не этот кружочек, оставшийся на стекле… Будто мишень для слабого осеннего луча. Ленивые мойщики машин вечно забывают там протереть.
…Иногда осторожность и жадность стоят нам много дороже, чем лень и раздолбайство. У Двинского было уже не такое хорошее зрение, чтобы приметить след от присоски на ветровом стекле. И никто ничего бы не узнал, оставь он ту несчастную камеру там, где ей положено быть. Я бы наезжала свои километры по его поручениям, отвозила бы Анну на работу… А видеозаписи бы сменяли друг друга, дорожная реальность наслаивалась, день за днем, пряча в своей банальности тот самый вечер, который Двинский хотел утаить. Но старик и правда не умел ничего выбрасывать – хаял свое нищее послевоенное
детство. Плюс для него, гуманитария, черная коробочка оставалась непроницаемым агрегатом. Блэк Бокс par excellence [7] .7
Блэк Бокс par excellence – идеальный (фр.).
Тем же вечером я присоединилась к Костику где-то за километр по сельской дороге от нашей дачки (конспирация!). Костик припарковался на обочине – за редким сосновым леском серел залив – и открыл ноутбук прямо на руле авто.
– Мой приятель просканировал информацию с носителя – то есть с мини-флешки камеры. Дальше скачал одну программку, ну, тебе это неинтересно (я согласно кивнула). И вуаля – можно наслаждаться кином. Многочасовым. Что я, собственно, практически весь день и делал. Но для тебя, Ника, оставил только самое интересное. Гляди.
Он развернул окошко на весь экран. На нем появилась ночная дорога: тьма изредка прерывалась фонарями или светящейся в темноте зеброй на переходах. Вот машина свернула с шоссе на узкую дорогу через лес, но скорость не сбросила, и вдруг в картинку ворвался ствол дерева: текстура в деталях и – темнота. Потом дерево вновь становилось стволом, одним из прочих, скорость нарастала и пум! – картинка сотрясалась.
Я повернулась к Косте. Что это было? Тот загадочно улыбнулся: лучшее впереди. Вскоре в свете фар появился Двинский. Морщась от боли, он удовлетворенно оглядел невидимый нам капот. Конец фильма.
– Понравилось?
– Ничего не понимаю.
– Чего ж тут неясного, Ника? Не было никакой аварии у девушки Вали. Не было вообще никакой аварии, точка. Было вот это действо с целью покалечить машину.
Я продолжала смотреть на него как баран.
– Какой ты, Ника, светлый и наивный человечек. Аж противно.
– Но… Зачем ему это?
– Ну как же? Кто психованный в этой истории?
– Двинский?
– Ошибаешься. Совсем другой персонаж. Тот, кто согласился на больницу и тяжелые препараты. А потом – на любые условия. Помнишь, как она встала перед ним на колени в больнице? А как на Алекс кричала у ГАИ – он меня спас?
– У Вали расшатанная психика, и она очень не уверена в себе. Все так. Но убедить саму себя, что она убила человека?
– Почему саму себя? Ее убедил в этом собственный супруг. Если ты живешь с человеком, который тебя много старше и мудрее. Он как бы твой отец, но еще и твой муж: руководит тобой и делит с тобой постель. Он, как бог отец, сын и дух святой: повсюду. Сам воздух, которым ты дышишь. Как можно не поверить человеку, который для тебя – как воздух?
Я отвернулась от Костика, попыталась проглотить застывший в горле комок. Конечно же. Как?
– Ты сама-то, пока он был еще жив, ничего не замечала? – Костик открыл окошко. Зажег сигарету.
Я пожала плечами.
– Валю действительно все держали за малахольную. Она жила, знаешь, как бы на отшибе семьи. – Я все смотрела в окно на залитый дождем мокрый пляж за вертикалями сосен. – Ей не давали пить. Двинский говорил, что у нее алкоголизм. Что-то наследственное.
– Что-то наследственное. Вы ее когда-нибудь видели пьяной?
Я качнула головой: нет.
– Конечно нет. Просто еще одна грань версии: ты же не в себе, мало ли что может случиться?