Дочь поэта

– Это уже ваши догадки. – Зачем я только побежала сегодня на пляж?

– Положим. А сына бросил, который по нему ужасно скучал? Сказал ему, семилетнему, – мне тяжело тебя сейчас видеть, ты тут ни при чем, прости. Сколько часов мой Коля с ним провел, плачущим, пытаясь объяснить необъяснимое: если он ни при чем, то почему отец о нем элементарно забыл?

Некоторое время мы шли молча. Палки Нины волоклись за ней по влажному песку.

– Как же мы все, Ника, сопротивляемся очевидному, когда нам не хочется знать правду? Сколько энергии тратишь на это, бессмысленное по сути, сопротивление. Много лет прошло, пока я не поняла, что меня элементарно подставили. Ревность, любовь, измена, страсти… Ерунда, Ника! Подкладка у всей этой истории такая простая! Прозаическая, а вовсе не поэтическая, хотя, казалось бы…

Когда бегаешь в первый раз, тело сопротивляется нагрузке. Вот и у меня заломило в затылке, к горлу подступила тошнота. Я сглотнула.

– Я вам не верю, – сказала я, глядя Нине прямо в глаза.

– Ерунда, – повторила она. – Вы для этого слишком умны. Конечно верите.

Глава 39 Архивариус. Осень

Схватка золотого и серого подходила к концу – золото сдалось, облетело, гнило под ногами. По такой опасно-скользкой дорожке мы шли с Костиком в сторону похожего на подсвеченный аквариум кафе-стекляшки на берегу. Народу почти не было – конец сезона, конец всему. Заняли лучший столик у окна, и сразу пожалели: вид на мутную хмарь, тянущуюся от залива, оказался слишком тосклив. Лучше уж смотреть в свою чашку с шоколадом – вот где облегчение.

– Держи. – Костик положил на стол картонную папку, прикрыв рукой, заговорщицки прошептал: – Копия дела, которое ты запрашивала.

Я равнодушно скользнула взглядом по папке – надо же, даже давно выросшие мальчики любят поиграть в шпионов. Кого, как он думает, эта папка может здесь заинтересовать? Ковыряющую стразы на своем облупленном маникюре официантку в углу? Даже мне ее содержание было уже почти безразлично.

– И что там?

– Как я и говорил. – Костика передернуло. – Из нового – только присутствие тримипрамина и теанептина в крови.

– Дай-ка угадаю – антидепрессанты?

– Бинго! Один – более продвинутый.

– Получается, она мешала оба?

Он кивнул.

– Или меняла терапию. Первый сейчас запрещен: высокая токсичность, риск передозировки с появлением суицидальных намерений… Кстати, из-за этого она и могла быть сонной.

– Да. Это многое объясняет. – Я глотнула еще шоколаду.

– Так что скажешь? – Костик покачал ногой в «Мартенсе».

Все-таки невероятно, до какой степени мужчины способны ходить в любое время года в одной, не слишком элегантной, обуви. Впрочем, возможно, это не проблема вкуса. Просто наш Костик очень экономен, и я, с моим расследованием, оказалась единственным безумством в его выверенном месячном бюджете? В таком случае пора вернуть все на круги своя.

– Я пас. – Моя улыбка лучилась доброжелательностью – будь рядом Аня, она бы точно мною гордилась.

– Не понял?

– Умываю руки. Слагаю с себя ответственность соглядатая. Надоели мне Двинские хуже горькой редьки.

– Ты забыла на секундочку, что на меня работаешь? – он сделал ударение на последнем слове.

– Уже нет. – Я вновь лучисто улыбнулась. – С дачи меня выгнали. Рай, так сказать, утерян. И вовремя. Иначе я предъявила бы обвинения каждому из членов семьи.

– Хочешь сказать, у всех был мотив?

– Еще какой. Минус алиби. Плюс возможность. Громкая музыка. Уединение ванной комнаты. Сравнительная простота исполнения.

Я допила свой шоколад. Как поставила точку. Но Костику моя речь пришлась не по душе. Я вздохнула.

– Ну что еще?

– Крючок на двери.

– И?

– У тебя есть объяснение? – он смотрел на меня с вызовом.

Ты ж мой славный. Деньги уплачены, и я обязана тебе ответить на все вопросы до последнего, так, Костик?

Я на секунду задержала взгляд на густых сомкнутых бровях. Ну, раз работодатель хочет…

– Есть. Но оно тебе не понравится.

– Ничего. Как-нибудь переживу.

– Это был ты.

– Что, прости?

– Это ты стоял тогда в саду. – Я достала мобильник, покопалась в фотографиях. И положила телефон на стол. – Видишь, след из сада? Явно мужской. Ботинок рядом – мой собственный. У тебя какой размер?

Он с трудом оторвался от фотографии на моем телефоне, разлепил губы:

– Сорок четвертый.

– Вполне сходится. И еще – приглядись к рисунку на каблуке. – Я стукнула его по коленке, и та взлетела вверх – тебе пора к невропатологу, дружок. – Переверни-ка свои «Мартенсы».

Он сглотнул, послушно положил ногу на колено, подошвой ко мне. Я взяла телефон со стола, и сфотографировала. Склонила голову на плечо.

– Что это, как думаешь? Четырехлистник?

Он оттолкнул телефон.

– Что за бред!

– Ну, можешь заказать экспертизу. Сравнить свой ботинок с деталями фотографии – она довольно четкая. Но зачем? Ты знаешь, что это ты. Я знаю, что это ты.

Он выдохнул, отвернулся.

– Значит, ты все это время… И молчала?

– А что тут скажешь? Что ты спортсмен и мог легко перемахнуть через подоконник? Забраться в ванную, убить старика. И никаких проблем с крючком на двери.

Я смотрела на дно своей чашки, будто гадала парню на судьбу. Хотя что гадать-то? И почему он с самого начала внушал мне такую скуку?

– Двинский предал тебя. Бросил твою мать, и это бы полбеды. Но он забыл о тебе. Сыне. Да, старик вполне был достоин всеобщей ненависти. – Я подняла на Костю глаза. Он отвернулся к окну – красивый, мужественный профиль. – Но дело ведь не в ненависти, правда?

– Нет, – глухо сказал он.

Я кивнула. Конечно нет. У всех у нас, кроме ненависти, была еще одна проблема. Любовь. Парадоксально, но факт: если посмотреть статистику, люди много чаще убивают тех, кого любят, чем тех, кого ненавидят. Ведь чем сильнее любовь, тем фатальнее последствия пренебрежения этим чувством. Он не любит, и ты не можешь соединиться с ним в жизни. Но в смерти… В смерти ты наконец имеешь над ним власть.

– Я не убивал. Только вытоптал его гребаные лилии, – тихо произнес Костик. – Он так над ними трясся. Ты мне веришь?

Я кивнула.

– Только это были не лилии. – Мне очень хотелось как-то его поддержать. Погладить по мускулистому плечу. Но я боялась, что при любом жесте сочувствия он просто разрыдается у меня на глазах. – А махровые астры.

Он махнул рукой – какая разница? И правда уже никакой.

– «Человек убивает себя не из-за женщины, а из-за того, что любовь – всякая любовь – выявляет нашу обнаженность, нашу нищету, нашу уязвимость, наше ничтожество…» [9]

9

Чезаре Павезе – итальянский писатель и переводчик, поэт, автор дневника, сценарист, литературный критик, биограф, лингвист, редактор, журналист.

– А? – он оторвался наконец от окна.

– Это цитата.

– Какой-нибудь поэт? – скривился Костя.

– Прозаик. – Я усмехнулась.

– Слава богу.

– Механизм несчастной любви абсолютно одинаков, понимаешь? – склонилась к нему я. – Мы любим наших возлюбленных, друзей – и родителей. Их – обязательно. Иначе не выжить. Они с рождения становятся главными в нашей судьбе. И вот что обидно: можно поменять предавшего друга и бросившую возлюбленную. Но вот с отцом… С отцом такая штука не проходит, верно?