Дочь поэта

– Прости меня, пожалуйста. – Он снял мою руку с руля и поцеловал в ладонь. Я скосила глаза на Валю за нашими спинами – она изо всех сил делала вид, что спит. Не отрывая взгляда от дороги, я дождалась конца поцелуя и вернула руку на руль. Нога Славы нервно подрагивала рядом.

– Знаю, я поступил подло. Но я не жалею, даже если это значит, что я тебя окончательно потерял. Прости, если сделал тебе больно. Или, может, тебе кажется, что я тебя предал?

Я молчала, глядя только вперед.

– Я не предал тебя, Ника. Я остался верен тебе до конца. Я просто хотел вернуть тебя. Ту, какой ты была до встречи с ним. Ты начала меняться. – Он сглотнул, вспоминая. – Скоро до тебя настоящей было бы уже не достучаться.

Фонари летели на нас, перемежаясь с сосновыми стволами, желтые облака в темном небе, напротив, оставались недвижимы. Я молчала. В чем он был не прав? В некотором роде его поступок действительно был актом любовной отваги.

– Ты простишь меня? – он повернул ко мне испуганное лицо. Дергался уголок рта.

Я вдруг вспомнила, как мы впервые поцеловались. Это было еще до появления в моей жизни ящера – до моего личного мезозоя. Я глядела на несущийся сквозь меня темный пейзаж. Кто еще у меня остался? – думала я, стараясь не отвлекаться на дрожащие губы человека рядом. Кто еще любит меня в этом мире?

– Ты должна простить меня, Ника! – Я опустила глаза на сжавшуюся в кулак на колене маленькую руку. – Прошу тебя! Ты должна простить меня, Ника, ты должна…

– Я подумаю, – прервала его я. И, не поворачивая головы, нащупала его руку, разжала кулак и вложила в жесткую ладонь свои пальцы.

Глава 38 Литсекретарь. Лето

В каждой секунде в этом мире, говаривал один болгарский поэт, длинная вереница людей плачущих и еще одна, покороче, – смеющихся [8] . Но есть и третья, состоящая из людей, которые уже не плачут и не смеются. Самая печальная из всех. Если вам кажется, что я смеюсь как-то нарочито и плачу как-то напоказ, то вам не кажется. Это сказала мне Нина. Я встретила ее утром на песчаной кромке близ воды. Я решила пробежаться с утра – рядом с Двинским все стремятся к совершенству. Я не исключение. Мне пришлось попросить его пока ничего не рассказывать остальным членам нашего дачного бытья, оставить между нами нашу тайну, хотя бы еще на месяц. А за это время, решила прилежная девочка Ника, она похудеет – станет, конечно, не как Алекс, и даже, скорее всего, не как Анна, но лучшей версией себя. Девочка Ника, ненавидящая спорт всеми фибрами своей филологической души, выбежит на пляж в такое раннее утро, когда ее, в старых трениках, никто не увидит, кроме переругивающихся над розовеющей водой истеричных чаек.

8

Георгий Господинов Георгиев – болгарский поэт, прозаик, литературовед, литературный критик.

Девочка Ника ошибется. Вдоль пляжа гуляет дама, вооруженная палками для скандинавской ходьбы, в чем-то ярком, спортивном. Нина. Я, тяжело дыша, бежала в ее направлении, по близорукости своей слишком поздно поняв, с кем столкнулась. Без косметики и укладки, в слишком бодром костюме и с этими палками Нина выглядела совсем пожилой уставшей женщиной, с сеткой капилляров на носу, поникшими верхними веками и мешками под когда-то синими глазами. Внезапно разглядев все это, я резко развернулась, чтобы бежать в обратном направлении.

– Ника! – донеслось до меня. – Ведь вас Ника зовут? Постойте! Да погодите же!

Ох уж это уважение к старшим. Я автоматически замедлила бег – сказать по правде, я уже изрядно задыхалась.

– Вы же его литсекретарь, верно? – Она уже шагала рядом. Палки воинственно вонзались в песок. Я кивнула. – Считаете меня тварью?

Я остановилась. В смысле?

– Я видела, как вы на меня смотрели на премии. Вам уже порассказали про наш брак, разве нет?

Мы обе тяжело дышали. Я могла бы тогда сказать – какая разница? Или: идите своей дорогой. Но я сказала:

– Это вы про то, как изменили ему с лучшим другом?

– Вот! – Нина вскинула в моем направлении руку с палкой – при некоем допущении ее можно было принять за шпагу. – Так я и знала! Вот слухи, которые он распускает! Уже тридцать лет!

Есть люди, которых сплетни о себе волнуют до умопомрачения. Уже тридцать лет. Можно я пойду? Я улыбнулась так вежливо, как могла, и развернулась, чтобы продолжить свой бег к идеальной себе.

– Да он все сам организовал! Сам! Не верите?! – К сожалению, медленный бег и быстрый шаг – примерно одно и то же. Я помотала головой: не верю!

– И зря! Он с ней на каких-то чтениях познакомился. В Техноложке, что ли. С партийной дочкой.

– С Катей, – поправила я.

– Спасибо. Я еще помню, как ее звали. Так вот. На сторону ему сходить, положим, всегда было как плюнуть, – затараторила она, поспевая на полшага позади меня, явно боясь так и не закончить своего монолога. – Но та-то вообще была бревно бревном. Вся правильная донельзя, и главное – бонусы с нее поиметь можно было только одним способом: через ЗАГС. А через внебрачную половую связь, напротив – разве что огрести от папаши, да по-крупному. И вот тут, Ника, вырисовывается у поэта проблемка – двоеженство у нас пока запрещено. И ему необходимо было от меня с сыном избавиться, да побыстрее, пока партийная дочка с крючка-то не сорвалась…

Я хмыкнула, и Нина, похоже, восприняла это как одобрение.

– Вы на меня не смотрите сейчас. Я ж красавицей была. Все друзья его на меня облизывались. Но я, красивая, веселая, молодая – а только Двинского, суку, любила! Все в глаза, дура, заглядывала. Тогда он сам взялся за дело. Организовал пикник тут недалеко, на берегу. Рядом с писательским Домом творчества в Комарово. Белые ночи, костер, много дешевого портвейна. Мы втроем отправились купаться голышом. Я, он, и Коля, муж мой нынешний.

Она на секунду замолчала.

– И? – не выдержала я. – Протрезвели?

Нина качнула головой.

– Я вышла на берег. А его нет. И одежды моей – нет. Я туда, сюда, зову его – тишина. А холодно. Я дрожать начинаю. Коля не знает, куда глаза деть, отдает мне свои брюки, пиджак. Пробираемся в Дом творчества. Я стучусь к нам в номер. Никого. Ключа у меня нет. Что делать? Иду в номер к Коле – не в коридоре же мне ждать. Трясет меня уже – не понять отчего. От холода или обиды. Бросил! За что?! Коля испугался, и правильно, кстати – я на грани истерики – давай меня коньяком отпаивать. Потом руки целовать. Ну и пошло-поехало.

– Ясно. А что Двинский?

– А Двинский ваш появился наутро. Картинно встал в дверях: те же и муж.

– Но он же как-то с вами объяснился?

– А зачем объясняться оскорбленной стороне? Кстати, тоже бонус. Но кроме этого, последнего, я насчитала еще три.

– Три? Ого! – Я против воли сама перешла с бега на спортивную ходьбу.

Нина рядом загибала пальцы:

– От меня избавился. Раз. Коля чувствовал себя виноватым, а значит, на премию молодых поэтов, которую оба надеялись получить, претендовать не стал. Два. Рассказал эту слезливую историю будущей жене – получил дополнительный бонус при охмурении. Три.