Домби и сын

Былъ пасмурный, втряный день. Мать и дочь гуляли одн. М-съ Скьютонъ по обыкновенію напвала вполголоса свои монотонныя жалобы; Эдиь по обыкновенію шла поодаль, не говоря ни слова. Вдругъ передъ ними появились дв женскія фигуры, до того похожія на нихъ самихъ, что Эдиь остановилась.

Почти въ то же время остановились и фигуры. Одна, въ которой Эдиь признавала уродливую тнь своей матери, заговорила о чемъ-то съ большой важностью, длая прямо на нихъ указательные жесты, посл чего другая фигура выступила впередъ, и Эдиь съ невольнымъ ужасомъ замтила въ ней подобіе самой себя. Продолжая вглядываться въ этихъ странныхъ женщинъ, Эдиь увидла, что он одты были весьма бдно, какъ бродяги, таскающіяся по захолустьямъ городовъ. Молодая женщина неслз какое-то рукодлье, вроятно, на продажу; старуха переваливалась съ пустыми руками.

И между тмъ, несмотря на безконечную разницу въ костюм, въ осанк, въ красот, Эдиь невольно продолжала длать сравненіе между собой и этой молодой женщиной. Быть можеть, она замтила на ея лиц т же слды, которые еще оставались въ ея собственной душ. Когда, въ свою очередь, женщина, выступая впередъ, устремила на нее свой проницательный взглядъ, выражавшій, казалось, такія же мысли, Эдиь почувствовала невольную дрожь, какъ будто погода перемнилась, и ее обдало пронзительыымъ дуновеніемъ втра.

Об пары теперь сошлись. Старуха, протягивая руку, начала просить милостыню y м-съ Скьютонъ. Молодая женщина и Эдиь, останавливаясь одна противъ другой, обмнялись значительными взглядами.

— Что вы продаете? — спросила Эдиь.

— Только вотъ эти лохмотья, — небрежно отвчала молодая женщина, выставляя свой товаръ. — Прежде я продавала самое себя.

— Не врьте ей, добрая леди, — прокаркала старушенка, обращаясь къ м-съ Скьютонъ, — не врьте, что она говоритъ. Она любитъ болтать разный вздоръ. Это моя красотка, моя непокорная дочь. Я только и слышу отъ нея упреки да перебранки за все, что для нея сдлала. Она и теперь своими глазами бранитъ бдную старуху-мать.

Когда м-съ Скьютонъ дрожащею рукою вытащила кошелекъ, чтобы достать денегъ, голова ея почти стукнулась съ головою нищей, которая жадно впилась глазами въ золотыя и серебряныя деньги.

— Кажется, я видала васъ гд-то, — сказала Эдиь, — обращаясь къ старух,

— Видли, моя красавица, — промямлила нищая, длая отвратительный книксеиъ. — Въ Уоррик. Въ рощ. Поутру между деревьями. Вы не хотли мн дать ни полушки, a добрый джентльменъ далъ, и много далъ, спасибо ему!

Говоря это, старуха подняла костлявую руку и выдлывала страшныя гримасы, обращенныя къ м-съ Домби.

— Но къ чему останавливать меня, Эдиь, — сказала м-съ Скьютонь, съ гнвомъ предупреждая возраженія дочери. — Это превосходная женщина и добрая мать, я уврена въ этомъ. Ты ничего не знаешь.

— Спасибо, добрая леди, спасибо! — бормотала старуха, протягивая свою жадную руку. — Награди васъ Богъ; вы, какъ и я, превосходная мать.

— И увряю мисъ, другъ мой, — всхлипывала м-съ Скьютонъ — и y меня тоже непокорная дочь, неблагодарная за вс мои заботы. Дайте руку. Вотъ такъ. Вы женщина съ чувствомъ, съ душою, съ сердцемъ, и — что бишь еще? — ну, и прочая.

— О, да! моя леди, да!

— Да, я уврена въ этомъ. Мою дочку зовутъ Грэйнжби. Давайте опять руку, вотъ такъ. Теперь сь Богомъ, можете идти, и я надюсь, Эдиь, — продолжала м-съ Скьютонъ, обращаясь къ дочери, — что теперь y тебя побольше будетъ вниманія попечительности и… чего бишь еще? я всегда забываю имена. Ты научишься теперь уважать свою мать. На свт не много такихъ матерей. Пойдемъ, Эдиеь.

Когда развалины Клеопатры потащились впередъ съ жалобами и вздыханіями, нищая сттруха также заковыляла своей дорогой, нересчитывая поданныя деньги и самодовольно чавкая губами. Ни словомъ больше и ни однимь жестомъ не обмнялись между собою Эдиь и молодая женщина, но ни на одно мгновеніе он не спускали другъ съ друга своихъ проницательныхъ глазъ. Въ этомъ наблюдательномъ положеніи он оставались до той поры, пока, наконецъ, Эдиь, какъ бы пробужденная отъ сна, тихо двинулась впередъ.

— Ты прекрасная женщина, — бормотала жалкая копія Эдии, смотря ей вслдъ, — но красота не спасаетъ нашу сестру. Ты гордая женщина, но гордость не спасаетъ нашу сестру. Намъ нечего теперь разглядывать друтъ друга, когда-нибудь мы встртимся опять!

Глава XLI Опять заговорили морскія волны, и какъ заговорили!

Ничего, однако. Въ Брайтон по прізд ея в-пр-ва м-съ Скьютонъ не произошло особыхъ перемнъ. Все постарому. Волны безъ умолку повторяютъ свои неизвданныя тайны, пыль столбами клубится по песчаному берегу; втры и облака спшатъ впередъ въ заповданную даль; паруса, въ лунную ночь, какъ блыя руки, безъ устали манятъ къ незримымъ областямъ.

Нжная, меланхолическая Флоренса опять задумчиво бродитъ по знакомымъ мстамъ, гд она столько грустила, гд была такъ счастлива, гд они такъ часто бесдовали подъ говоръ волны, бросавшей брызги на его коляску. Флоренса думаетъ о немъ, и слышится ей въ бурномь рокот моря вся его исторія, вс мысли и чувства, вс слова, и находитъ она, что съ той поры ея собственная жизнь съ неопредленными надеждами и печалями въ пустынномъ дом и великолпномъ дворц была олицетвореніемъ чудныхъ звуковъ таинственной псни.

Слышитъ на водахъ requiem маленькаго Павла и м-ръ Тутсъ, добрый м-ръ Тутсъ, который тоже пріхалъ въ Брайтонъ — вы понимаете — случайно. Безмолвно и въ почтительномъ отдаленіи бродитъ онъ по морскому берегу за обожаемой фигурой, не смя потревожить ея спокойствія, и морскія волны звучатъ въ его ушахъ вчнымъ мадригаломъ Флоренс. Да! и смутно представляетъ себ бдный Тутсъ, что волны ему самому напоминаютъ время, когда еще никто не называлъ его блаженнымъ, между тмъ какъ теперь онъ глупъ, даже очень глупъ и годенъ только на потху другимъ людямъ. Все это съ отчетливою ясностью понимаетъ м-ръ Тутсъ и горько оплакиваетъ свое юродство. A было чему радоваться: м-ръ Тутсъ въ Брайтон одинъ, безъ Лапчатаго Гуся, который на счетъ своего кліента удалился для гимнастическихъ эволюцій на веселую дачу, чтобы вступить тамъ въ состязаніе съ однимъ знаменитымъ боксеромъ, который за свою удаль былъ прозвань "Сорви-Голова".

Но вотъ м-ръ Тутсъ ободряется, переводитъ духъ и, тихимъ шагомъ, нершительно, приближается къ Флоренс. Онъ заикается, молчитъ и, подступая къ своему божеству, съ превеликимъ изумленіемъ восклицаетъ:

— Вообразите м-съ Домби… ахъ, какія чудеса, вотъ ужъ совсмъ не думалъ васъ здсь встртить!

Въ дйствительности же, м-ръ Тутсъ слдовалъ за каретой по пятамъ и, нтъ сомннія, похалъ бы за ней на тотъ край свта.

— Съ вами и Діогенъ, м-съ Домби! — возгласилъ м-ръ Тутсъ, наэлектризованный прикосновеніемъ маленькой ручки, поданной ему съ благосклонностью.

Конечно, Діогенъ здсь, и, конечно, м~ръ Тутсъ имлъ основательную причину говорить о Діоген, потому что тотъ, посл громкаго лая, изъявилъ отчаянное намреніе поздороваться съ великолпными ногами Тутса. Флоренса ласково остановила врнаго пса.

— Прочь, Діогенъ, прочь! Разв забылъ ты, кто первый насъ познакомилъ? Какъ теб не стыдно, Діогенъ!

Конечно, стыдно, и, во избжаніе стыда, Діогенъ запрыгалъ, заскакалъ, залаялъ, отбжалъ прочь, воротился назадъ, завилялъ хвостомъ и опрометью бросился впередъ на какого-то господина, проходившаго мимо. М-ръ Тутсъ, такъ же какъ Діогенъ, готовъ былъ изъявить усердное желаніе растерзать на куски всякаго нахала, осмливающагося своимъ появленіемъ нарушить покой владычицы его сердца.