Домби и сын

Мрачный взглядъ дочери, провожавшій его къ дверямъ, хорошо замтилъ, какъ онъ былъ блденъ, и какъ его ускоренная поступь обнаруживала, что малйшее замедленіе было для него невыносимымъ принужденіемъ, и какъ горлъ онъ жаждою дятельности; когда, наконецъ, дверь потихоньку затворилась, она оглянулась на свою мать. Подпрыгнувъ къ ней, старуха открыла ладонь, чтобы показать золото, и потомъ, сжавъ ее опять съ ревнивою жадностью, прошептала:

— Что онъ станетъ длать, Алиса?

— Зло, — отвчала дочь.

— Убійство? — спросила старуха.

— Онъ бшенъ теперь въ своей ужаленной гордости и готовъ, пожалуй, на все.

Больше он ничего не сказали и услись каждая на своей сторон. Мать бесдовала со своимъ золотомъ, дочь со своими мыслями; ихъ взоры свтились во мрак слабо освщенной комнаты. Робинъ спалъ и храплъ. Одинъ только попугай, на котораго не обращали вниманія, былъ въ постоянной дятельности. Онъ рвалъ и клевалъ своимъ крючковатымъ носомъ вызолоченную клтку, карабкался подъ куполомъ, бгалъ по кровл, какъ муха, вверхъ ногами, и кусалъ, и шатался, и шумлъ при каждомъ колебаніи проволоки, какъ будто сознавалъ опасность своего хозяина и хотлъ, насильственно вырвавшись изъ плна, предварить его объ угрожающей бд.

Глава LIII Еще извстіе

Одиноко и вдали отъ всхъ этихъ треволненій жили въ своемъ углу отверженные братъ и сестра преступнаго бглеца, но его вина обрушилась на нихъ гораздо боле тяжелымъ бременемъ, чмъ на человка, котораго онъ оскорбилъ такъ безжалостно и такъ жестоко. Неумолимый свтъ, при всей своей взыскательности и неотвязчивости, оказалъ м-ру Домби, по крайней мр, ту услугу, что безпрестанно разжигалъ его господствующую страсть, кололъ и пришпоривалъ его гордость, сосредоточивая вс его мысли и чувства на одномъ предмет, который сдлался теперь единственною цлью его умственнаго и нравственнаго бытія. Вся упругость и чопорность его натуры, весь ея мракъ и суровость слились теперь, подобно многимъ мелкимъ ручьямъ, въ одну обширную и быструю рку, которая неудержимо покатила свои бурливыя волны въ океанъ тщеславія, гордости и надутаго самоліобія, проникнутаго преувеличеннымъ сознаніемъ своей личной важности. Сказочный богатырь, доведенный до послдней степени геройства и свирпости своими мелкими врагами, былъ бы теперь кроткимъ агнцемъ въ сравненіи съ м-ромъ Домби. Лютый и взбшенный зврь, напущенный на стаю гончихъ, — ровно ничего передъ этимъ чопорнымъ джентльменомъ въ его накрахмаленномъ галстук, на которомъ нтъ ни малйшей морщинки.

Но самая взбалмошность его мысли уже замняла отчасти исполненіе ея на дл. Покамстъ онъ не зналъ, куда укрылся его отъявленный врагъ, жажда мщенія отвлекала его умъ отъ собственнаго бдствія, и онъ на досуг потшался перспективой будущаго своего геройства. Но братъ и сестра его коварнаго любимца не имли такого утшенія: вс явлеиія въ ихь исторіи, прошедшія и настоящія, придавали его преступленію значеніе самое гибельное для нихъ.

Сестра съ горестью думала иногда, что если бы она осталась при немъ врной спутницей его жизни, быть можетъ, онъ избжалъ бы преступленія, въ которое впалъ; но думая такимъ образомъ, она отнюдь не жалла о томъ, что сдлала, и ни мало не возвышала цны своего самопожертвованія. Напротивъ, когда эта возможность представлялась ея заблудшему и раскаявшемуся брату, она падала на его сердце такимъ ужаснымъ бременемъ, которое онъ мотъ едва только выносить, и при этомь ни разу не входила въ его голову мысль объ отмщеніи своему жестокому брату. Новое обвиненіе самого себя и глубокое сознаніе своего нравственнаго униженія, — вотъ единственныя размышленія, возникавшія въ его голов по поводу печальнаго событія.

Въ тотъ самый день, вечеръ котораго склонился на послдней глав, когда свтскіе люди суетливо занимались ршеніемъ разныхъ статей относительно похищенія м-съ Домби, окно комнаты, гд братъ и сестра сидли за раннимъ завтракомъ, затемнилось неожиданною тнью человка, подошедшаго къ маленькой калитк. Этотъ человкъ, съ вашего позволенія, былъ Перчъ, разсыльный.

— A я къ вамъ съ Чистыхъ Прудовъ, — заголосилъ м-ръ Перчъ, доврчиво заглядывая въ комнату и вытирая о половикъ сапоги, на которыхъ, впрочемъ, не было грязи. — Раненько, изволите видть, да мн, м-ръ Каркеръ, приказано вручить вамъ письмецо прежде, чмъ вы выйдете сегодня со двора. Признаться, мн слдовало бы придти сюда получасомъ раньше, да вотъ жена-то моя, — что станешь длать? — чуть-чуть не потерялъ ныншнюю ночь.

— М-съ Перчъ очень больна? — спросила Герріэтъ.

— Она, вотъ видите ли, миссъ, — сказалъ Перчъ, оборотившись нарередъ къ двери, чтобы тщательно ее запереть, — слишкомъ принимаетъ къ сердцу вс эти обстоятельства, которыя повстрчались съ нашимъ торговымъ домомъ. Нервы y нея очень нжны и удивительно какъ скоро разструниваются. A и то сказать, тутъ есть отчего перевернуться и желзнымъ нервамъ. Вы сами, разуметхя, очень разстроены, миссъ.

Герріэтъ подавила вздохъ и взглянула на своего брата.

— Я и самъ развинтился въ эти дни такъ, что и вообразить не могу, — продолжалъ Перчъ, энергически тряхнувъ головой. — Все это ошеломило меня такъ, какъ будто я пьянствовалъ цлую недлю, и право, сударыня, я каждое утро чувствую, что голова моя все равно, что пустой барабанъ.

Наружность м-ра Перча дйствительно подтверждала несомннную наличность этихъ симптомовъ. Лихорадочный видъ и очевидное разслабленіе всего его организма могли быть объяснены не иначе, какъ многочастыми и многообразными возліяніями шнапсовъ, которыми каждый день угощали его на трактирныхъ прилавкахъ, гд онъ имлъ обыкновеніе повствовать съ одушевленнымъ краснорчіемъ о послднихъ приключеніяхъ въ торговомъ дом.

— Стало быть, я могу судить, — сказалъ м-ръ Перчъ, тряхнувъ опять головою и придавая серебристый оттнокь своей рчи, — что и какъ должны чувствовать особы, которыя сами нкоторымъ образомъ соприкосновенны къ этимъ печальнымъ дламъ.

Здсь м-ръ Перчъ поджидалъ обнаруженій дружеской откровенности, но, не дождавшись откровенности, кашлянулъ изъ-подъ руки. Такъ какъ это ни къ чему не повело, то онъ поставилъ шляпу на полъ и ползъ въ карманъ своего жилета за письмомъ.

— Отвта, кажись, не велно дожидаться, — сказалъ м-ръ Перчъ съ ласковой улыбкой, — но вы, можетъ быть, потрудитесь, сэръ, пробжать его при мн.

Джонъ Каркеръ разломалъ печать м-ра Домби и, овладвъ содержаніемъ, которо было очень коротко, отвчалъ:

— Нтъ. Отвтъ не нуженъ.

— Въ такомъ случа, сударыня, позвольте пожелать вамъ добраго утра, — сказалъ Перчъ, длая шагъ къ дверямъ. — Я надюсь и даже увренъ, вы не будете слишкомъ огорчаться послднимъ печальнымъ обстоятельствомъ. Въ газетахъ разсказываютъ такія вещи, о какихъ вы и не думаете, — сказалъ Перчъ, длая отъ дверей два шага назадъ и обращаясь съ таинственнымъ шепотомъ къ брату и сестр. — Одинъ воскресный газетчикъ…

Должно замтить, что м-ръ Перчъ, по невжеству, свойственному англійскимъ лакеямъ, всхъ журналистовъ называлъ газетчиками, не умя различить писателя отъ разносчика афишъ.

— Одинъ воскресный газетчикъ, — говорилъ Перчъ, — въ синей шинели и блой шляп, не разъ собирался меня подкупить и задобрить разными предложеніями, да только я всегда отдлывалъ его, какъ слдуетъ честному человку. Вчера вечеромъ онъ часа четыре шлялся около нашей конторы, и я самъ вадлъ, какъ онъ приставлялъ свой глазъ къ замочной щели. Другой газетчикъ каждый день вертится въ знакомомъ мн трактир. Разъ какъ-то на прошлой недл сорвалось y меня съ языка два-три слова, и что же бы вы думали? Онъ на другой же день оттиснулъ ихъ въ своей газет, да и какъ оттиснулъ, если бы вы знали! Уму непостижимо!

М-ръ Перчъ ползъ въ свой карманъ, какъ будто съ намреніемъ вытащить клочекъ газеты, но, не гюлучивъ никакого поощренія, вынулъ оттуда свои бобровыя перчатки, поднялъ шляпу и простился. Часа черезъ два вс его пріятели въ знакомой харчевн уже знали, какимъ манеромъ миссъ Каркеръ, заливаясь горючими слезами, схватила Перча за об руки и сказала: "Охъ, Перчъ! милый, дорогой Перчъ, видть васъ моя единственная отрада" — и какимъ способомъ м-ръ Джонъ Каркеръ, взъерошивая свои волосы, воскликнулъ строжайшимъ голосомъ: "Перчъ, я отказываюсь отъ него. Никогдане называй его моимъ братомъ въ моемъ присутствіи!»