Домби и сын

Съ этимъ сокровищемъ, по окончаніи собственныхъ уроковъ, Флоренса сидла по ночамъ въ своей комнат и слдила за братомъ по колючимъ кустарникамъ книжнаго странствованія. При быстрыхъ способностяхъ и рдкой смтливости, молодая двушка, одушевленная любовью, этимъ могущественнымъ наставникомъ, въ скоромъ времени догнала своего брата, сравнялась съ нимъ и перегнала его.

Ни полъ-слова объ этомъ не было сказано м-съ Пипчинъ. Флоренса всегда трудилась по ночамъ за своимъ рабочимъ столикомъ, когда вс въ дом спали крпкимъ сномъ, кром Сусанны, которая обыкновенно сидла подл нея съ папильотками въ волосахъ и заспанными глазами, между тмъ какъ пепелъ уныло хрустлъ въ камин, превращаясь въ золу, и догоравшія свчи печально вторили ему передъ своимъ послднимъ издыханіемъ. Быть можетъ, смотря на это труженичество или, правильне, на это высокое самопожертвованіе, м-съ Чиккъ согласились бы, наконецъ, признать тутъ нкоторое y_с_и_л_і_е и утвердить за своей племянницей имя Домби.

И велика была награда, когда въ субботу вечеромъ, въ ту пору, какъ Павелъ, по обыкновенію, принялся за свои уроки, она сла подл него и начала объяснять ему темныя мста, выравнивая такимъ образомъ и выглаживая трудный путь школьнаго образованія. Павелъ краснлъ, улыбался, крпко сжималъ сестру въ своихъ объятіяхъ, и только Богу извстно, какъ билось и трепетало ея сердце при этомъ высокомъ вознагражденіи.

— Охъ, Флой! — говорилъ братъ. — Какъ я люблю тебя! какъ я люблю тебя, Флой!

— И я тебя, мой милый!

— Знаю, Флой, знаю!

Больше ничего онъ не говорилъ во весь этотъ вечеръ и спокойно сидлъ подл сестры. Ночью три или четыре раза онъ приходилъ къ ней изъ своей маленькой комнаты и опять говорилъ, что любитъ ее.

Съ этой поры братъ и сестра каждую субботу, во время ночи, сидли вмст за книгами, стараясь по возможности облегчить занятія для будущей недли. Мысль, что онъ работаетъ тамъ, гд Флоренса трудилась еще прежде него и для него, не щадя своихъ силъ, эта утшительная, отрадная мысль уже сама собою въ высшей степени подстрекала его дятельность и оживляла утомленную душу; но, кром того, Павелъ получалъ отъ сестры дйствительную помощь и облегченіе, и, быть можетъ, это обстоятельство окончательно спасло его отъ неминуемой гибели подъ тяжестью груза, который взваливала на его спину прекрасная Корнелія Блимберъ.

Нельзя, впрочемъ, сказать, чтобы миссъ Блимберъ была къ нему слишкомъ строга, или чтобы д-ръ Блимберъ вообще безжалостно обходился съ молодыми джентльменами. Корнелія слдовала только правиламъ вры, въ которой была воспитана, a докторъ, по какой-то странной сбивчивости въ своихъ идеяхъ, смотрлъ на молодыхъ джентльменовъ такъ, какъ будто они были докторами и вс родились взрослыми. Ближайшіе родственники молодыхъ джентльменовъ, ослпленные тщеславіемъ и дурно разсчитанною торопливостью, до небесъ превозносили д-ра Блимбера, и было бы странно, если-бы теперь онъ открылъ свою ошибку и направилъ распущенные паруса въ другую сторону.

Съ Павломъ, какъ и съ прочими воспитанниками, повторилась одна и та же исторія. Когда д-ръ Блимберъ сказалъ, что онъ очень умный мальчикъ и быстро идетъ впередъ, м-ръ Домби боле чмъ когда-либо принялся хлопотать, чтобы сынъ его былъ напичканъ по горло всякой всячиной. Когда, напротивъ, о Бриггс было возвщено, что y него не слишкомъ бойкія способности, и успхи покамстъ еще слабы, отецъ этого джентльмена оказался неумолимымъ. Словомъ, какъ ни высока и душна была температура въ докторской теплиц, владльцы этихъ растеній всегда изъявляли готовность подкладывать горячіе уголья и раздувать мхи.

Скоро Павелъ потерялъ всю живость, какую имлъ сначала, но характеръ его по прежнему остался страннымъ, задумчивымъ, стариковскимъ и даже еще боле утвердился въ этихъ свойствахъ при обстоятельствахъ, столь благопріятныхъ для ихъ развитія. Разница была лишь та, что онъ сосредоточился теперь исключительно въ себ самомъ и уже не имлъ того живого любопытства, какое нкогда обнаруживалъ въ дом м-съ Пипчинъ, наблюдая чернаго кота и его владлицу. Онъ любилъ оставаться наедин и въ рдкіе часы, свободные отъ занятій, бродилъ безъ товарищей около докторскаго дома или сидлъ на лстниц, прислушиваясь къ громкому бою огромныхъ часовъ. Онъ изучилъ въ дом вс стнные обои и видлъ на рисункахъ такія вещи, которыхъ никто не видалъ; миніатюрные львы и тигры, бгающіе по стнамъ спальни, и косыя рожи на коврахъ стояли съ нимъ на самой короткой ног.

И жилъ онъ одинъ среди чудныхъ видній своей фантазіи, и никто не понималъ его. М-съ Блимберъ называла его «страннымъ», a лакеи иной разъ говорили между собою, что маленькій Домби «скучаетъ». Больше никто ничего не говорилъ о немъ.

Только молодой Тутсъ имлъ нкоторую идею о загадочномъ предмет, но никакъ не могь объяснитъ ее ни себ, ни другимъ. Идеи, подобно привидніямъ, должны принять какой-нибудь образъ, чтобы сдлаться доступными, a Тутсъ не могъ сообщить своимъ мыслямъ никакого образа и давно пересталъ допытываться тайнъ отъ своей души. Изъ мозга его, какъ изъ свинцоваго ящика, выходилъ какой-то туманъ, безъ формы и вншняго вида, не оставляя посл себя ни малйшихъ слдовъ. Долго и часто слдилъ онъ глазами маленькую фигуру на морскомъ берегу, и какая-то таинственная, неотразимая симпатія привлекала его къ сыну м-ра Домби.

— Какъ твое здоровье? — спрашивалъ онъ Павла по пятидесяти разъ на день.

— Очень хорошо, — отвчалъ Павелъ — покорно благодарю.

— Давай же руку, — говорилъ потомъ Тутсъ.

И Павелъ протягивалъ руку. Помолчавъ минутъ десять, м-ръ Тутсъ, не спускавшій глазъ съ маленькаго товарища, опять спрашивалъ его — какъ ваше здоровье? — и Павелъ опять отвчалъ — очень хорошо, покорно благодарю.

Однажды м-ръ Тутсъ сидлъ за своей конторкой, занятый по обыкновенію важной корреспонденціей, какъ вдругъ великая мысль озарила его голову. Онъ бросилъ перо и пошелъ къ Павлу, котораго, наконецъ, посл длинныхъ поисковъ, нашелъ сидвшимъ на окн въ своей спальн. Павелъ смотрлъ на морской берегъ.

— Послушай, Домби! — вскричалъ Тутсъ. — О чемъ ты думаешь?

— О, я думаю о многихъ вещахъ! — отвчалъ Павелъ.

— Неужто! — вскричалъ Тутсъ, находя, что такой фактъ уже самъ по себ былъ чрезвычайно удивителенъ.

— Если бы теб пришлось умереть, — началъ Павелъ, смотря ему въ лицо.

Тутсъ ороблъ.

— Не лучше ли бы ты согласился умереть въ лунную ночь, при ясномъ и чистомъ неб, когда подуваетъ втерокъ, какъ въ прошлую ночь?

М-ръ Тутсъ, съ выраженіемъ сомннія, взглянулъ на Павла, взялъ его за руку и сказалъ, что онъ ничего не знаетъ.

— О, это была прекрасная ночь! — продолжалъ Павелъ. — Я долго смотрлъ и прислушивался къ морскимъ волнамъ. На поверхности ихъ, при полномъ свт луны, качалась лодка съ парусомъ.

Ребенокъ смотрлъ такъ пристально и говорилъ такъ серьезно, что м-ръ Тутсъ увидлъ настоятельную необходимость сдлать какое-нибудь замчаніе объ этой лодк.

— Это контрабандисты? — сказалъ м-ръ Тутсъ. Но припомнивъ, что каждый вопросъ иметъ дв стороны съ одинаковой степенью вроятности, онъ прибавилъ: — Или таможенные?

— Лодка съ парусомъ, — продолжалъ Павелъ, — при полномъ свт луны. Парусъ — весь серебряный. Она плыла далеко отъ берега, и какъ ты думаешь, что она длала, когда качали ее волны?

— Ныряла? — сказалъ м-ръ Тутсь.

— Мн казалось, что она манила меня къ себ, — говорилъ Павелъ. — Вонъ она! Вонъ она!

— Кто? — вскричалъ Тутсъ, приведенный въ ужасный испугъ при этомъ внезапномъ восклицаніи.

— Сестра моя, Флоренса! — сказалъ Павелъ. — Вонъ она смотритъ и махаетъ рукой. Она видитъ меня, она видитъ меня! Здравствуй, милая, здравствуй, здравствуй!