Домби и сын

Павелъ стоялъ на окн, хлопалъ въ ладоши и посылалъ сестр воздушные поцлуи; но когда Флоренса, проходя мимо, скрылась изъ виду, лицо его, оживленное яркимъ румянцемъ, опять приняло меланхолическое выражеыіс и прониклось тревожнымъ ожиданіемъ. Вс эти переходы изъ одного состоянія въ другое были слишкомъ замчательны, чтобы ускользнуть отъ вниманія даже такого наблюдателя, какъ м-ръ Тутсъ. Свиданье на этотъ разъ было прервано визитомъ м-съ Пипчинъ, которая обыкновенно приходила по сумеркамъ въ докторскій домъ два или три раза въ недлю, чтобы навстить своего бывшаго воспитанника. Ея прибытіе въ эту минуту произвело чрезвычайно непріятное впечатлніе на м-ра Тутса, такъ что онъ, по какому-то безотчетному побужденію, посл первыхъ привтствій, еще два раза подошелъ къ м-съ Пипчинъ, чтобы освдомиться, все ли она въ добромъ здоровьи. Эту выходку м-съ Пипчинъ приняла за личное оскорбленіе и немедленно сообразила, что мысль о такой обид родилась и созрла въ дьявольскомъ мозгу слпого болвана, на котораго, какъ и слдуетъ, въ тотъ же вечеръ была принесена формальная жалоба дру Блимберу, и тотъ долженъ былъ сказать своему слуг, что если онъ еще разъ повторитъ подобную продлку, то его уже безъ всякихъ объясненій прогонятъ со двора.

Когда дни длались длинне, Павелъ уже каждый вечеръ становился y окна и выжидалъ Флоренсу. Она въ извстное время нсколько разъ проходила мимо докторскаго дома, пока не увидитъ брата, и ея появленіе было живительнымъ солнечнымъ лучемъ, озарявшимъ ежедневную жизнь бднаго Павла. Часто, посл сумерекъ, другая фигура блуждала мимо докторскаго дома, — фигура м-ра Домби, который теперь уже рдко прізжалъ по субботамъ. Онъ хотлъ лучше быть неузнаннымъ и украдкой смотрлъ на высокія окна, гд его сынъ готовился быть человкомъ. И онъ ждалъ, и надялся, и караулилъ, и мечталъ.

О, если бы видлъ онъ, другими глазами видлъ, какъ бдный унылый мальчикъ, прилегшій грудью на окно, прислушивается къ гулу морскихъ волнъ и устремляетъ задумчивые взоры на безпредльное небо, туда, гд носятся темныя облака, гд беззаботно порхаютъ птицы, между тмъ, какъ онъ, несчастный узникъ, заключенъ безвыходно въ своей одинокой клтк!

Глава XIII Всть изъ-за моря и распоряженіе фирмы

На площадк передъ торговыми заведеніями м-ра Домби съ незапамятныхъ временъ производилась мелочная торговля всякой всячиной и особенно отличными фруктами, расположенными на ларяхъ, скамейкахъ, столикахъ и такъ дале. Каждый день, съ десяти часовъ утра до пяти вечера, торгаши и торговки предлагали прохожимъ туфли, карманныя книжки, грецкія губки, собачьи ошейники, виндзорское мыло, картину, написанную масляными красками, a иной разъ тутъ же весьма кстати являлась лягавая собака, къ удовольствію отчаянныхъ охотниковъ до коммерческой политики, которые на этомъ рынк, въ виду лондонской биржи, громко спорили насчетъ повышенія и пониженія денежныхъ фондовъ и держали пари на новыя шляпы. {Авторъ осмиваетъ здсь страсть англичанъ кстати и некстати толковать о биржевыхъ длахъ, страсть, распространившуюся даже между мелкими торговцами и уличными зваками. Прим. перев.}

Вс эти товары, со включеніемъ лягавой собаки, очень учтиво рекомендовались почтеннйшей публик, но ни одинъ торгашъ не осмливался безпокоить своей особой м-ра Домби. Какъ скоро знаменитый негоціантъ появлялся на площадк, вся торгующая компанія почтительно разступалась въ разныя стороны, кром, однакожь, смлаго промышленника собачьими ошейниками, который, вытягиваясь въ струнку, приставлялъ указательный перстъ къ широкимъ полямъ своей шляпы и раскланивался очень вжливо. Этотъ промышленникъ былъ въ нкоторомъ род человкъ политическій и до того извстный всему торгующему міру, что одинъ артистъ, имвшій жительство въ Чипсайд, {Такъ называется одна изъ глухихъ улицъ въ Лондон. Cheapside буквально — дешевая сторона.} привинтилъ его портретъ къ дверямъ своей лавки. Разносчикъ билетовъ и афишъ, завидвъ м-ра Домби, бросался со всхъ ногъ отворять какъ можно шире конторскія двери, снималъ шапку долой и проникался глубочайшимъ благоговніемъ, когда мимо его проходилъ величавый джентльменъ.

Но ничто не можетъ сравниться съ трепетнымъ благоговніемъ конторщиковъ и писарей, когда мимо нихъ проходилъ м-ръ Домби. Во всхъ комнатахъ воцарялась торжественная тишина, и остроуміе конторы внезапно поражалось нмотою. Дневной свтъ, тусклый и мрачный, пробивавшійся черезъ окна и отверстія въ потолк, оставлялъ въ стеклахъ черный осадокъ и выказывалъ глазамъ любопытнаго зрителя цлыя груды книгъ и дловыхъ бумагъ съ различными номерами и заглавіями. Надъ ними, за широкимъ столомъ, виднлись человческія фигуры съ понурыми головами, съ задумчивыми челами, отдленныя тломъ и душою отъ видимаго міра. Можно было подумать, что вс эти господа рукою всесильной волшебницы превратились въ рыбъ и опустились на дно морское, между тмъ какъ небольшая кассовая комната среди конторы, гд днемъ и ночью горла тусклая лампа подъ стеклянымъ колпакомъ, представляла пещеру какого-то морского чудовища, озирающаго кровожадными глазами дивныя тайны морской глубины.

М-ръ Перчъ, разсыльный, засдавшій по обыкновенію въ передней на неболыіюй полк, какъ будто онъ былъ бронзовая статуэтка или столовые часы, имлъ удивительную способность угадывать по чутью приближеніе своего хозяина. Передъ этимъ временемъ онъ торопливо вбгалъ въ его кабинетъ, вытаскивалъ изъ ящика свжіе уголья, раздувалъ въ камин огонь, просушивалъ на ршетк мокрую утреннюю газету, только что освобожденную изъ типографскаго станка, разставлялъ по мстамъ стулья и ширмы и, при вход м-ра Домби, быстро повертывался налво кругомъ, чтобы взять отъ него шляпу и шинель. Потомъ м-ръ Перчъ бралъ газету, повертывалъ ее два или три раза передъ огнемъ и почтительно укладывалъ на стол передъ глазами своего повелителя. Вообще услужливость его доходила до послднихъ степеней: если бы онъ могъ при всякомъ случа, въ знакъ безпредльнаго смиренія, припадать къ стопамъ м-ра Домби или величать его титулами, которыми во время оно украшалась священная особа халифа Гарунъ Альрашида, м-ръ Перчъ, нтъ сомннія, счелъ бы себя благополучнйшимъ изъ смертныхъ.

Но такъ какъ подобная честь была бы въ Лондон очень непріятнымъ нововведеніемъ даже для самого м-ра Домби, разсыльный Перчъ volens nolens, скрпя сердце, принужденъ былъ ограничиться безмолвнымъ выраженіемъ своей преданности, и въ глазахъ его нетрудно было прочесть фразы, врод слдующихъ: "Ты, о мой повелитель, свтъ моихъ, очей, дыханіе устъ моихъ, жизнь души моей. Ты владыка правоврнаго Перча". Преисполненный такими благочестивыми чувствами, м-ръ Перчъ становился на цыпочки, притворялъ дверь и тихонько выходилъ въ переднюю, оставляя своего владыку въ кабинет, гд съ безпримрной дерзостью на него смотрли грязныя трубы съ параллельныхъ кровель и особенно нахальное окно изъ парикмахерской залы, на которомъ кокетливо рисовался восковой болванчикъ, плшивый поутру, какъ правоврный мусульманинъ, и убранный передъ чаемъ всею роскошью европейской прически.

М-ръ Домби, съ высоты своего послдняго и мрачнаго величія, спускался къ остальному человчеству по двумъ ступенямъ конторской администраціи. Первою ступенью былъ м-ръ Каркеръ, завдывавшій своимъ департаментомъ; второю — м-ръ Морфинъ, начальникъ особаго департамента. Каждый изъ этихъ джентльменовъ занималъ по маленькой конторк, соединявшейся съ резиденціей верховнаго владыки. М-ръ Каркеръ, какъ великій визирь, помщался въ комнат, ближайшей къ султану; м-ръ Морфинъ, сановникъ низшаго разряда, жилъ въ комнат, ближайшей къ писарямъ.

М-ръ Морфинъ былъ пожилой холостякъ, одаренный живыми срыми глазами и чрезвычайно веселымъ нравомъ. Его сюртукъ, жилетъ и фракъ были всегда самаго чернаго цвта, a остальной костюмъ отличался удивительной пестротой. Въ его густыхъ черныхъ волосахъ рзко пробивалась просдь, и бакенбарды совершенно поблли отъ времени и заботъ. Онъ искренно уважалъ м-ра Домби и при всякомъ случа оказывалъ ему глубокое почтеніе, хотя въ то же время чувствовалъ невольную робость въ присутствіи величаваго джентльмена. При мягкомъ и нжномъ характер, онъ не чувствовалъ ни малйшей зависти къ своему сопернику, м-ру Каркеру, осыпанному высокими милостями, и былъ даже очень радъ, что ему поручили должность, которая не давала ему никакихъ способовъ отличиться на своемъ служебномъ поприщ. Посл дневныхъ хлопотъ, въ часы досуга, онъ любилъ заниматься музыкой и оказывалъ истинно отеческую привязанность къ своей віолончели, которую разъ въ недлю аккуратно переносили изъ его жилища въ нкоторый клубъ подл банка, гд веселая компанія, въ порыв артистическаго восторга, разыгрывала каждую среду убійственно раздирательные квартеты.

М-ръ Каркеръ, джентльменъ лтъ тридцати восьми или сорока, круглолицый и полный, обращалъ на себя особенное вниманіе двумя несокрушимыми рядами блестящихъ зубовъ, правильныхъ и блыхъ до ужасной степени совершенства. Эти страшные зубы невольно бросались въ глаза, потому что м-ръ Каркеръ выказывалъ ихъ при всякомъ удобномъ случа, и когда уста его открывались для улыбки, рдко переходившей за поверхность его толстыхъ губъ, собесднику казалось, что передъ нимъ огрызается борзая собака, готовая схватить его за горло. Подражая своему начальнику, онъ носилъ высочайшій блый галстухъ и плотно застегивался на вс пуговицы. Его обращеніе съ мромъ Домби было глубоко обдумано и выполнялось въ совершенств. Онъ стоялъ съ нимъ на самой короткой ног, сколько могло позволить огромное разстояніе между начальникомъ и подчиненнымъ. "М-ръ Домби, такой человкъ, какъ я, такому человку, какъ вы, никогда не можетъ изъявить соразмрнаго почтенія и удовлетворительной преданности. Какъ бы я ни унижался, ни уничтожался предъ тобой, о владыка души моей, все это будетъ вздоръ: ничтожный червь не можетъ воздать должнаго почтенія совершеннйшему изъ земныхъ созданій. Поэтому ужъ позвольте, м-ръ Домби, обходиться съ вами безъ всякой церемоніи. Чувствую, что душа моя при этомъ проникнута будетъ глубокою скорбью; но ты, о мой повелитель, снизойдешь къ слабостямъ своего раба". Если бы м-ръ Каркеръ, напечатавъ такую декларацію, повсилъ ее себ на шею, онъ не могъ бы опредлиться ясне.

Таковъ былъ Каркеръ, главный приказчикъ торговаго дома. М-ръ Каркеръ младшій, другъ Вальтера, былъ его родной братъ, старшій двумя или тремя годами, но безконечно низшій по значенію въ контор. Младшій братъ стоялъ на верху административной лстницы, старшій — на самомъ низу. Съ самаго начала своего служебнаго поприща старшій братъ ни на шагъ не подвинулса впередъ и стоялъ все на одной и той же ступени. Молодые люди догоняли его, перегоняли, становились надъ его головой, поднимались выше и выше, a онъ продолжалъ стоять на своей послдней ступени. Онъ совершенно сроднился съ своимъ положеніемъ, не жаловался никогда ни на что, и, нтъ сомннія, никогда не надялся подвинуться впередъ.