Домби и сын

Флоренса охотно согласилась, и капитанъ, забравъ ея руку въ свою огромную лапу, повелъ ее съ видомъ покровительства, отеческой любви и вмст гордости, по грязнымъ палубамъ, къ "Осторожной Клар", находившейся отъ берега на значительномъ разстояніи. Когда они подошли къ кораблю, оказалось, что входъ на него довольно затруднителенъ, потому что лстница была снята и полдюжины футовъ отдляли его отъ ближайшаго судна. Капитанъ Куттль объяснилъ, что великій Бенсби, такъ же какъ и онъ, терплъ по временамъ лютыя напасти отъ своей хозяйки и, чтобы избавиться отъ нападеній, становившихся невыносимыми, онъ, въ критическихъ случаяхъ, отдлялся отъ нея непроходимою пропастью, приказывая снимать лстницу, по которой она взбиралась на "Осторожную Клару".

— Клара, эгой! — закричалъ капитанъ, приставляя руку къ обимъ сторонамъ рта.

— Эгой! — откликнулся, какъ эхо, корабельный юнга.

— Бенсби на корабл? — кричалъ капитанъ, привтствуя юнгу богатырскимъ голосомъ, какъ будто ихъ раздляли сотни саженъ разстоянія.

— На корабл, — прокричалъ юнга точно такимъ же голосомъ.

Потомъ юнга перебросилъ лстницу, и капитанъ, устроивъ ее какъ слдуетъ, переправилъ Флоренсу и вслдъ за ней Сусанну Нипперъ. Дамы остановились на палуб, съ любопытствомъ разсматривая нкоторыя принадлежности матросской кухни и туалета.

Черезъ нсколько минутъ изъ-за каютной переборки высунулась огромная человческая голова съ краснымъ деревяннымъ лицомъ и одинокимъ глазомъ, вращавшимся на подобіе маяка въ бурную ночь. Косматые волосы, разввавшіеся на чудной голов на подобіе пакли, не имли преобладающаго направленія ни къ сверу, ни къ югу, но склонялись ко всмъ четыремъ сторонамъ компаса и расходились по всмъ его румбамъ. За головою постепенно слдовали острощетинистый подбородокъ, рубашечные воротники, толстйшій галстукъ, непромокаемые лоцманскіе шаровары съ высочайшимъ бантомъ, закрпленнымъ, какъ на жилет, массивными деревянными пуговицами. Наконецъ во всей красот передъ глазами зрителей выставилась полная особа оракула Бенсби съ руками въ бездонныхъ карманахъ и съ глазомъ, обращеннымъ на вершину мачты, какъ будто на корабл не было ни капитана Куттля, ни его спутницъ.

Глубокомысленный видъ этого мудреца, крпкаго и дюжаго, съ величавымъ выраженіемъ молчанія на багряномъ лиц, привелъ сначала въ остолбенніе даже капитана Куттля, стоявшаго съ нимъ вообще на короткой ног. Шепнувъ Флоренс, что Бенсби въ жизнь никогда ничему не удивлялся и даже не постигаетъ чувства удивленія, Куттль робко наблюдалъ мудреца, глазвшаго на мачту и потомъ устремившаго вращающійся глазъ на безпредльный горизонтъ. Когда, наконецъ, заоблачный философъ насытилъ свою любознательность, капитанъ проговорилъ:

— Бенсби, дружище, какъ идутъ дла?

Суровый, басистый, дребезжащій голосъ, не имвіній, казалось, никакой связи съ особой Бенсби и не сдлавшій никакой перемны на его деревянномъ лиц, отвчалъ на вопросъ такимъ же вопросомъ:

— Куттль, товарищъ, какъ идутъ дла?

Въ это время правая рука философа, вынырнувшая изъ бездоннаго кармана, направилась къ десниц Куттля.

— Бенсби, — сказалъ капитанъ, приступая къ длу безъ обиняковъ, — вотъ ты стоишь здсь, человкъ умный и такой, который можетъ дать свое мнніе; и вотъ здсь стоитъ молодая леди, которая нуждается во мнніи умнаго человка. Бенсби, слушай. Рчь пойдетъ о Вальтер. Хочетъ о немъ знать и другой мой другъ, человкъ ученйшій, мужъ науки, которая есть мать изобртеній, не вдающихъ закона. Бенсби, такому человку, какъ ты, стоитъ познакомиться съ такимъ человкомъ, какъ Соломонъ. Бенсби, хочешь ли хать съ нами?

Заоблачный мудрецъ не отвчалъ ничего. По его физіономіи можно было судить, что онъ привыкъ созерцать предметы только въ отдаленномъ пространств и не обращаетъ вниманія на вещь, если она не удалена по крайней мр на десять миль отъ одинокаго глаза.

Капитанъ, сдлавъ выразительный жестъ желзнымъ крюкомъ, обратился къ дамамъ и продолжалъ начатую рчь такимъ образомъ:

— Вотъ стоитъ передъ нами человкъ, который падалъ съ высотъ невообразимыхъ, но никогда не ушибался. Онъ одинъ вытерплъ гораздо больше бдъ, чмъ вс матросы морского госпиталя. Когда онъ былъ молодъ, его колотили по широкому лбу жердями, желзными болтами, и о спину его изломалось столько мачтовыхъ деревъ, что можно бы изъ нихъ построить увеселительную яхту. Врьте, это человкъ, котораго мнніямъ нтъ ничего подобнаго на земл и на мор.

Мудрецъ легкимъ движеніемъ локтей, казалось, выразилъ нкоторое удовольствіе панегиристу; но никто въ свт не угадалъ бы по его лицу, какая мысль занимаетъ его въ эту минуту. Вдругъ онъ опустилъ глаза подъ палубу и басистымъ голосомъ прогремлъ:

— Товарищъ, чего хотятъ выпить эти дамы?

Куттль, испугавшійся при такомъ предложеніи за Флоренсу, отвелъ мудреца въ сторону и шепнулъ ему на ухо нкоторыя поясненія. Потомъ они оба спустились внизъ и выпили по рюмк джину. Флоренса и Сусанна наблюдали друзей черезъ открытый люкъ каюты и видли, какъ мудрецъ угощаетъ капитана. Вскор они опять появились на палуб. Поздравляя себя съ успхомъ предпріятія, Куттль повелъ Флоренсу къ карет. Бенсби, съ глубокомысліемъ медвдя, предложилъ услуги миссъ Нипперъ, и слдуя съ ней по тому же направленію, толкнулъ ее раза два локтемъ, выражая нжную чувствительность, къ великому неудовольствію молодой спутницы.

Философъ услся въ карет вмст съ дамами, a капитанъ по-прежнему помстился на козлахъ рядомъ съ кучеромъ. Вполн довольный пріобртеніемъ знаменитаго оракула, онъ улыбался во всю дорогу, подмигивалъ Флоренс сквозь каретное окошко, и, ударяя себя по лбу, искусно намекалъ о сокровищахъ премудрости въ голов Бенсби. Оракулъ между тмъ, чувствительность котораго въ отношеніи къ женскому полу не была преувеличена капитаномъ, продолжалъ подталкивать миссъ Нипперъ, сохраняя впрочемъ во всей полнот свое глубокомысліе.

Соломонъ Гильсъ, уже воротившійся домой, встртилъ гостей y дверей и немедленно повелъ ихъ въ свою маленькую гостиную, которая теперь была уже не то, что въ былыя времена. По всмъ направленіямъ комнаты валялись морскія карты, по которымъ грустный хозяинъ, съ компасомъ въ рукахъ, слдилъ за отплывшимъ кораблемъ, разсчитывая, какъ далеко занесли его бури, и стараясь убдиться, что еще не скоро наступитъ время, когда должно будетъ покинуть всякую надежду.

— Вотъ куда сдрейфовало его, — говорилъ дядя Соль, разсматривая карту, — но нтъ, это невозможно. A пожалуй, не занесло ли, напримръ… предположимъ, что въ тогдашнюю бурю онъ измнилъ курсъ и попалъ… да нтъ, это опять вздоръ!

И съ такими противорчащими предположеніями бдный дядя Соль разъзжалъ по огромнымъ листамъ, безнадежно отыскивая врный пунктъ, гд бы утвердить румбы своего компаса.

Флоренса тотчасъ же замтила, да и мудрено было не замтить, какъ ужасно измнился несчастный старикъ въ отсутствіи племянника. Кром безпокойства и грусти, обыкновенныхъ чувствъ въ его положеніи, на его лиц пробивалась какая-то загадочная, противорчащая ршимость, которая особенно тревожила чувствительную двушку. Старикъ выражался какъ-то дико и наобумъ. Когда Флоренса изъявила сожалніе, что не видла его сегодня поутру, онъ сказалъ сначала, что заходилъ къ ней, но потомъ одумался и какъ будто хотлъ назадъ взять отвтъ.

— Вы заходили ко мн? — сказала Флоренса. — Сегодня?

— Да, моя любезная миссъ, — отвчалъ дядя Соломонъ, посмотрвъ на нее съ явнымъ смущеніемъ. — Я хотлъ увидть васъ собственными глазами, услышать собственными ушами, увидть и услышать еще разъ, прежде чмъ…

— Прежде чего? прежде чего? — сказала Флоренса, положивъ руку на его плечо.

— Разв я сказалъ — прежде? — Ну, такъ я думалъ, прежде чмъ придутъ всти отъ моего милаго Вальтера.

— Вы нездоровы, — сказала Флоренса съ нжностью. — У васъ такъ много было безпокойства. Я уврена, вы нездоровы.