Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

— Кто-же убилъ его? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Тифъ, отвчалъ бакалавръ.

— Въ такомъ случа, мн некому мстить за его смерть, сказалъ Донъ-Кихотъ, и остается только молчать и пожать плечами, — тоже, что оставалось бы сдлать, еслибъ подобная кара обрушилась на меня самаго. Вамъ-же, господинъ бакалавръ, я долженъ сказать, что я странствующій рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій, обрекшій себя на служеніе добру, на возстановленіе правды и попраніе зла, которое я неусыпно отыскиваю, странствуя по свту.

— Не знаю, право, какъ вы попираете зло, отвтилъ со вздохомъ бакалавръ, знаю только то, что мн, ни въ чемъ не повинному ни душою, ни тломъ, вы сдлали такое добро, что оставили съ переломленной ногой, которой не суждено уже выпрямиться до конца моихъ дней; и отъ вашей правды, государь мой, мн во вки не поправиться. Могу васъ уврить, что величайшее зло и ужаснйшая неправда, какія могли постичь меня въ жизни, это — встрча съ вами на пути къ вашимъ приключеніямъ.

— На свт не все такъ длается, какъ мы хотимъ, отвчалъ Донъ-Кихотъ. Вольно-же вамъ здить по ночамъ, одвшись не то въ саванъ, не то въ трауръ, съ факелами въ рукахъ, бормоча что-то сквозь зубы, точно какія-то привиднія или жильцы инаго міра. И не могъ-же я, въ самомъ дл, видя вашу странную процессію забыть свой долгъ. Этого вы не могли ожидать даже тогда, если-бы вы были дйствительно черти, а не люди. Я долженъ былъ поразить васъ.

— Что длать, коли ужъ такова судьба моя, вопилъ бакалавръ, то по крайней мр прошу васъ, господинъ странствующій рыцарь — доставившій меня самаго въ невозможность пускаться въ какія-бы то ни было странствованія, помогите мн выкарабкаться изъ подъ моего мула; бдная нога моя запуталась между стременемъ и сдломъ.

— Какого-жъ чорта вы молчали до сихъ поръ, громко сказалъ Донъ-Кихотъ. Въ туже минуту онъ кликнулъ Санчо, который не поторопился однако бжать на зовъ своего господина, занявшись разгрузкой монашескихъ муловъ, тащившихъ на себ много лакомой, по части състнаго, поживы. Устроивъ изъ своего кафтана родъ котомки, и нагрузивъ ее до краевъ разными яствами, онъ побжалъ наконецъ къ Донъ-Кихоту и помогъ ему вытащить бакалавра изъ подъ его мула. Потомъ они совокупными силами усадили несчастнаго, на этого самаго мула, отдали ему факелъ, и герой нашъ предложилъ бакалавру отправиться вслдъ за своими спутниками, и попросить у монаховъ, отъ имени рыцаря — извиненія въ невольномъ со стороны его оскорбленіи святыхъ отцовъ. Санчо отъ себя добавилъ, что если святые отцы пожелаютъ узнать, это такъ мужественно разогналъ ихъ, то пусть бакалавръ передастъ имъ, что это знаменитый Донъ-Кихотъ Ламанчскій или Рыцарь Печальнаго Образа.

Когда бакалавръ ухалъ, Донъ-Кихотъ спросилъ Санчо; съ какой стати онъ назвалъ его рыцаремъ печальнаго образа?

— Съ такой, отвчалъ Санчо, что случайно взглянувъ на васъ, при свт факела этого хромаго бдняка, мн показалось, что я никогда еще не видлъ васъ такимъ жалкимъ и несчастнымъ. Причиною тому, вроятно, бдствія и побои, претерпнныя нами въ послднее время, а также потеря вами зубовъ.

— Нтъ, Санчо, это не то, замтилъ Донъ-Кихотъ, но мудрецъ, которому суждено написать исторію моихъ длъ, нашелъ необходимымъ датъ мн какое-нибудь особенное прозвище, подобно другимъ рыцарямъ минувшихъ временъ. Такъ намъ извстны рыцари; Пылающаго Меча, Единорога, Двъ, Феника, Грифа, Смерти и многіе другіе; — названія, подъ которыми рыцари пріобрли себ всесвтную извстность. Потому, Санчо, я полагаю, что будущій историкъ мой самъ вложилъ теб въ уста это прозвище рыцаря печальнаго образа, которое я и принимаю отнын, и намренъ при первомъ удобномъ случа нарисовать на щит своемъ какую-нибудь печальную и мрачную фигуру.

— Да это значило бы даромъ деньги бросать, замтилъ Санчо. Къ чему рисовать какія-то фигуры, когда вамъ довольно показать свою собственную, чтобы безъ помощи всякихъ щитовъ и образовъ васъ признали за самаго истиннаго рыцаря печальнаго образа. Я говорю это, не шутя; — должно быть съ голоду, да еще отъ потери нсколькихъ зубовъ, образъ вашъ, клянусь Богомъ, стажъ удивительно печальный.

Донъ-Кихотъ улыбнулся словамъ своего оруженосца, но тмъ не мене ршился не отказываться ни отъ новаго прозвища, ни отъ намренія разрисовать свой щитъ. Не много спустя, онъ сказалъ: «Санчо! знаешь ли ты, что я долженъ быть отлученъ отъ церкви за то, что поднялъ руку на духовное лицо, хотя, правду говоря, я поднялъ не руку, а копье, и никогда въ жизни не намревался оскорблять монаховъ и кощунствовать надъ святыней, которой, какъ истинный христіанинъ-католикъ, я всегда воздавалъ должное уваженіе. А впрочемъ, я тоже помню, что хотя рыцарь Сидъ Руи Діазъ опрокинулъ сидніе посла одного извстнаго короля, въ глазахъ его святйшества папы, и папа отлучилъ за это дерзкаго отъ церкви, тмъ не мене рыцарь все таки поступилъ, въ этомъ случа, какъ повелвали ему долгъ и честь.» Сказавши это, Донъ-Кихотъ пожелалъ узнать дйствительно ли на носилкахъ лежалъ человческій трупъ, и что съ нимъ сталось? Но Санчо не согласился на это.

«Ваша милость», сказалъ онъ Донъ-Кихоту, «благодарите Бога, что это приключеніе такъ легко сошло вамъ съ рукъ. Къ чему дразнить чорта? Вдь вс эти господа, хотя разогнанные и побитые вами, могутъ собраться, одуматься и увидть, что ихъ разогналъ всего одинъ человкъ. Съ досады и стыда они пожалуй хватятся за насъ и зададутъ намъ, въ свою очередь трепку. Уберемся-ка лучше отсюда по добру по здорову. Провизія теперь у насъ есть, аппетитъ тоже, гора недалеко, вспомнимъ же эту пословицу: «пусть мертвый отправляется въ могилу, а живой на пажити», и подемъ дальше. Съ послднимъ словомъ, взявъ за узду осла, онъ двинулся впередъ, пригласивъ слдовать за собою Донъ-Кихота, который послушался своего оруженосца, сознавая, что онъ совершенно правъ. Миновавъ дорогу, пролегавшую между двумя косогорами, наши искатели приключеній выхали на обширный и свжій лугъ, гд они и расположились отдохнуть. Санчо разгрузилъ своего осла, посл чего слуга и господинъ, усвшись на трав, принялись съ чуднымъ аппетитомъ завтракать, обдать, полдничать и ужинать въ одно время. Теперь у нихъ всего было вдоволь, благодаря разогнаннымъ ими монахамъ, сопровождавшимъ въ Сеговію покойника. Монахи, намъ извстно, рдко забываютъ о земныхъ нуждахъ, поэтому неудивительно, если мулы ихъ оказались нагруженными всяческими припасами. Но увы, утоливъ голодъ, рыцарь и оруженосецъ не знали чмъ утолить имъ жажду. Чувствуя однако, что лугъ, на которомъ они расположились, переполненъ росою, Санчо обратился къ своему господину съ этими словами:

Глава XX

— Не можетъ быть, чтобы не было здсь, по близости, рчонки или, на худой конецъ ручейка, иначе лугъ не быхъ бы такой мокрый. И намъ не мшало-бы, ваша милость, сдлать еще нсколько шаговъ; авось не найдемъ ли мы чмъ утолить эту ужасную жажду, которая право хуже всякаго голода.

Донъ-Кихотъ согласился съ мнніемъ своего оруженосца, и взявъ Россинанта за узду, двинулся впередъ. Санчо, нагрузивъ своего осла остатками ужина, послдовалъ за рыцаремъ. Двигались они почти ощупью, потому что ночь была такъ темна, что, какъ говорится, хоть глазъ выколи; и отошедши шаговъ двсти, невыразимо обрадовались, услышавши гулъ, подобный гулу высокаго водопада.

Остановившись на минуту, чтобы разслышать, съ какой стороны онъ раздается, оруженосецъ и рыцарь неожиданно поражены были гуломъ совсмъ инаго рода, который заставилъ забыть ихъ и недавнюю радость и жажду. Особенно напугалъ онъ трусливаго отъ природы Санчо. До нихъ доходили какіе то сильные, глухіе удары, раздававшіеся въ опредленные промежутки времени, и сопровождаемые стукомъ желза и цпей. Раздаваясь вмст съ громкимъ гуломъ падающей воды, они испугали бы любаго храбреца, но только не Донъ-Кихота. Ночь, какъ мы уже говорили, была чрезвычайно темная, а случай привелъ нашихъ героевъ подъ снь огромныхъ каштановыхъ деревьевъ, которыхъ листья, колеблемые ночнымъ втромъ, производили какой-то особенный шелестъ, повергавшій душу въ одно время въ ужасный и сладостный трепетъ. Мсто, время, мракъ, гулъ воды и шелестъ листьевъ — все соединялось здсь для наведенія ужаса. А между тмъ страшные удары не умолкали; втеръ не переставалъ завывать, а зоря все не показывалась, такъ что наши искатели приключеній не могли даже узнать, гд они находятся. Донъ-Кихотъ бездйствовалъ однако не долго. Онъ вскочилъ на коня, прикрылся щитомъ и укрпивъ въ рук копье, сказалъ Санчо: «другъ мой! узнай, что, по вол небесъ, — я родился на свтъ, въ этотъ желзный вкъ, чтобы воскресить золотой! для меня созданы величайшія опасности, меня ожидаютъ величественные подвиги и безсмертныя дла. Я, повторяю еще разъ, призванъ воскресить двадцать пять рыцарей Франціи и девять мужей славы. Я призванъ похоронить Беліаниса, Платира, Феба, Оливанта, Тиранта и безчисленное множество иныхъ, славныхъ странствующихъ рыцарей минувшихъ временъ, — совершая въ наши времена такіе подвиги, передъ которыми померкнутъ дла прежнихъ рыцарей. Честный и врный оруженосецъ мой, обрати вниманіе на этотъ глубокій, окружающій насъ мракъ; на эту мертвую тишину, на этотъ шелестъ листьевъ, на ужасный гулъ воды, — которую мы кстати искали, — какъ бы низвергающейся съ лунныхъ горъ, на эти страшжые удары, которые оглушаютъ насъ, и что-же? Все это, и вмст взятое, и порознь, могло бы ужаснуть самаго Марса, тмъ боле обыкновеннаго смертнаго, и однако все это только возвышаетъ и укрпляетъ мое мужество; и сердце не успокоится въ моей груди, пока я не встрчусь лицомъ къ лицу съ этимъ приключеніемъ, какъ бы ужасно оно ни было. Подтяни же Санчо подпруги Россинанта, самъ оставайся здсь, и да хранитъ тебя Богъ. Ожидай меня трое сутокъ, и если въ теченіе этого времени я не возвращусь, тогда отправляйся себ домой, и сослужи мн тамъ послднюю службу, а вмст съ тмъ сдлай доброе дло, отправься въ Тобозо и передай моей несравненной дам, что рыцарь ея погибъ славною смертью въ достойномъ рыцаря дел.»

Въ отвтъ на это Санчо, со слезами на глазахъ, сказалъ Донъ-Кихоту: «господинъ мой, право не знаю я, что вамъ за такая непремнная нужда вдаться въ это ужасное приключеніе. Теперь темно, никто насъ не видитъ, такъ что мы можемъ спокойно свернуть себ съ дороги и отойти отъ зла; хотя бы за это намъ пришлось трое сутокъ не имть во рту ни росинки. Такъ какъ никто насъ не видитъ», продолжалъ онъ, «то это же назоветъ насъ трусами? Къ тому же, часто я слышалъ, какъ, хорошо знакомый вамъ священникъ нашъ, говорилъ въ своихъ проповдяхъ, что тотъ, это напрашивается на бду, напрашивается на свою погибель. Къ чему, въ самомъ дл, испытывать намъ Божіе милосердіе, и, очертя голову, лзть въ такую опасность, изъ которой спастись можно только чудомъ. Богъ и то, видимо, бережетъ васъ. Онъ уберегъ васъ отъ этого проклятаго одяла, отъ котораго не уберегъ меня; Онъ помогъ вамъ теперь, не получивъ ни одной царапинки, разогнать этихъ странныхъ людей, сопровождавшихъ покойника, но если все это не въ силахъ убдить васъ и тронуть ваше каменное сердце, то не сжалится ли оно, наконецъ, при мысли, что чуть ваша милость сдлаетъ два шага впередъ, какъ я уже, съ перепугу, готовъ буду отдать мою душу всякому, это только захочетъ взять ее. Для васъ я покинулъ домъ мой, жену, надясь, конечно, больше выиграть чмъ проиграть. Но, видно, правду говоритъ пословица: желаніе слишкомъ много наложить въ мшокъ разрываетъ его; вотъ это то самое желаніе видно и меня поддло. Я ужь, кажется, руками схватывалъ этотъ несчастный островъ, столько разъ общанный мн вашею милостью, и вотъ, въ награду за мою службу, вы хотите, теперь, покинуть меня одного въ этомъ отдаленномъ мст. Помилосердуйте, ваша милость, ради Христа Спасителя. И ужь если васъ такъ тянетъ вдаться въ это ужасное приключеніе, то обождите хоть до утра; изъ того чему я научился, бывши пастухомъ, я вижу, что до зари осталось не боле трехъ часовъ. Взгляните-ка, пасть Малой Медвдицы поднялась надъ головой Креста, между тмъ какъ въ полночь она помщается по лвую сторону его».

— Не понимаю, сказалъ Донъ-Кихотъ, гд ты нее это видишь, когда я не вижу ничего.

— Вамъ оно, конечно, не видно, отвчалъ Санчо, а у страха-то глаза велики; и если они видятъ, какъ говорятъ, даже подъ землею, такъ гораздо же легче имъ видть надъ землей. Да оно ужь и само собой видно, что до свта недалеко.

— Далеко или недалеко, мн это ршительно все равно, сказалъ Донъ-Кихотъ, но да не будетъ сказано обо мн, ни теперь, ни въ какое другое время, что просьбы или слезы отклонили меня отъ того, что, какъ рыцарь, я обязанъ былъ сдлать. Прошу же тебя, Санчо, замолчи. Богъ, подвигающій меня на это ужасное дло, будетъ охранять меня и утшать тебя. Все, что остается теб сдлать — это хорошо подтянуть подпруги Россинанту и оставаться здсь. Мертвымъ или живымъ, но даю теб слово возвратиться сюда.

Санчо, видя непоколебимую ршимость своего господина, на котораго нельзя было подйствовать въ эту минуту ни мольбами, ни слезами, ни увщаніями, ршился пуститься на хитрость, и волей-неволей удержать рыцаря на мст до свта. Подтягивая подпруги Россинанту, оруженосецъ нашъ, ни кмъ не замченный, и какъ ни въ чемъ не бывало, недоуздкомъ своего осла связалъ заднія ноги Роосинанта такъ, что когда Донъ-Кихотъ тронулъ его, то онъ не могъ двинуться съ мста иначе, какъ прыжками. Видя, что дло клеятся, Санчо сказалъ рыцарю: «ваша милость, небо должно быть тронулось моими слезами и не пускаетъ, какъ вы видите, Россинанта, двинуться съ мста. Упорствовать теперь въ вашемъ намреніи, значило бы бсить судьбу и какъ говорится: прать противъ рожна».