Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)
Шрифт:
— Ваша милость, воскликнулъ Санчо, подумайте о томъ, что правосудіе, которое есть тотъ же король, не насилуетъ и не оскорбляетъ никого, а только наказываетъ преступленіе.
Въ эту минуту партія каторжниковъ подошла къ нашимъ искателямъ приключеній, и Донъ-Кихотъ очень вжливо спросилъ одного изъ конвойныхъ, за что ведутъ скованныхъ этихъ люди?
— Это каторжники, отправляющіеся служить его величеству на галерахъ, отвчалъ конвойный. Больше мн нечего сказать вамъ, а вамъ нечего у меня спрашивать.
— Я, однако, желалъ бы знать въ частности преступленія каждаго изъ нихъ, настаивалъ Донъ-Кихотъ. Къ этому онъ, чрезвычайно вжливо, присовокупилъ нсколько милыхъ словъ, прося подробне отвтитъ ему на его вопросъ.
— У насъ есть списокъ этихъ каторжниковъ и ихъ преступленій, сказалъ ему другой конвойный, но только намъ некогда останавливаться, выминать и читать его; спросите у нихъ сами, пусть они отвчаютъ вамъ, если охота имъ; у нихъ, впрочемъ,
— За то, что былъ влюбленъ, отвчалъ каторжникъ.
— Вотъ это мило, воскликнулъ Донъ-Кихотъ; да если влюбленныхъ посылаютъ на галеры, то мн первому давно бы ужъ пора быть тамъ.
— Бда только, что любовь моя не таковская, какъ вы воображаете, отвчали Донъ-Кихоту. Я, ваша милость, какъ душу свою полюбилъ корзину съ бльемъ, и такъ это нжно сжималъ ее въ своихъ объятіяхъ, что еслибъ не подвернулась и не захватила насъ съ нею полиція, то, кажись, я бы до сей поры все нжничалъ съ нею. Ну, да не удалось; былъ я захваченъ, какъ говорится, на самомъ мст преступленія, и дло было до того ясно, что по спин моей прохались безъ дальнихъ разговоровъ разъ сто плетьми и объявили мн, что когда, въ добавокъ къ этому, я поработаю еще года три на широкой нив, тогда и длу конецъ.
— Что это за широкая нива? спросилъ Донъ-Кихотъ.
— А тоже что галеры, отвчалъ каторжникъ, молодой человкъ лтъ двадцати пяти, родомъ, какъ говорилъ онъ, изъ Піедреты.
Съ такимъ же вопросомъ, какъ къ первому, обратился Донъ-Кихотъ въ другому арестанту, задумчивому и грустному, который не отвтилъ ему ни слова; но первый поспшилъ отвтить за втораго. — Этотъ господинъ, сказалъ онъ, отправляется въ каторгу въ качеств канарейки, или другими словами, псенника и музыканта.
— Какъ такъ? воскликнулъ Донъ-Кихотъ, разв псенниковъ и музыкантовъ тоже отправляютъ на галеры?
— Какъ же, господинъ, отправляютъ, отвчалъ арестантъ; и доложу вамъ, что ничего нтъ хуже, какъ распвать въ тискахъ.
— Напротивъ, сказалъ Донъ-Кихотъ, у насъ даже есть пословица; что — пвецъ пускай горюетъ, онъ пснью горе очаруетъ.
— Ну, а у насъ, господинъ мой, отвчалъ арестантъ, это происходитъ совсмъ навыворотъ; у насъ — какъ запоешь, такъ на всю жизнь бду наживешь.
— Ничего не понимаю, отвтилъ Донъ-Кихотъ; но одинъ изъ конвойныхъ, вмшавшись въ разговоръ, вывелъ Донъ-Кихота изъ недоумнія. «Господинъ рыцарь,» сказалъ онъ; «у этихъ негодяевъ пть въ тискахъ», значитъ — отвчать подъ пыткой. Этого пройдоху тоже пытали, и тамъ онъ сознался, что промышлялъ кражей скота; его присудили на шесть лтъ на галеры, да для начала отодрали плетьми; штукъ двсти ихъ, я полагаю, приходится ему, теперь, нести на своихъ плечахъ. Онъ, какъ видите, идетъ пригорюнясь и словно стыдясь, и все онъ такой не веселый у насъ, потому что товарищи куда какъ не долюбливаютъ его, и то и дло колятъ ему глаза тмъ, что не хватило у него духа вынести пытку, и не выдать себя. У этой братіи есть такая поговорка, что въ да и въ нтъ, все одинъ слогъ; и что вору выгодне держать жизнь или смерть свою на своемъ язык, чмъ на язык своихъ свидтелей и судій, и право, ваша милость, разсуждаютъ то они, какъ я полагаю, въ этомъ отношеніи, не глупо.
— И я тоже полагаю, отвчалъ Донъ-Кихотъ, спрашивая вмст съ тмъ третьяго арестанта, о томъ же, о чемъ онъ спрашивалъ двухъ первыхъ. Этотъ бойко отвтилъ ему: «я отправляюсь сослужить службу матушк каторг за десять золотыхъ.»
— Я охотно далъ бы десять другихъ, чтобы избавить тебя отъ этой матушки, сказалъ Донъ-Кихотъ.
— Ну, теперь, господинъ мой, отвчалъ каторжникъ, готовность ваша похожа на полный деньгами карманъ среди моря, когда приходится пропадать съ голоду, потому что ничего тамъ на эти деньги не купишь; что бы вамъ раньше сунуться съ вашими золотыми, тогда бы я зналъ ужъ какъ распорядиться и деньгой и языкомъ моего стряпчаго; гулялъ бы я себ, теперь, на вол, по какой-нибудь Закодоверской площади, въ Толедо, и не зналъ бы, не вдалъ, что это за большія дороги такія, по которымъ прогуливаютъ насъ съ цпью на ше, какъ собакъ съ ошейниками. Но велимъ Господь, потерпи человче, и вотъ, ваша милость, конецъ всей нашей рчи.
Донъ-Кихотъ обратился къ четвертому каторжнику, почтеннаго вида, съ сдой бородой, покрывавшей всю его грудь. На вопросъ Донъ-Кихота, за что ссылаютъ его? онъ вмсто отвта, принялся рыдать, но слдовавшій за нимъ арестантъ поспшилъ отвтить за него: «этотъ почтенный бородачъ, говорилъ онъ, ссылается на четыре года на галеры посл важнаго шествія, въ пышнйшихъ одеждахъ, верхомъ, по городскимъ улицамъ.»
— Не значитъ ли это, мой милый, перебилъ его Санчо, что онъ уплатилъ порядочный штрафъ и былъ выставленъ на лобномъ мст.
— Оно самое и есть, отвчалъ каторжникъ, а пропутешествовалъ
онъ на это мсто за то, что былъ, тамъ сказать, маклеромъ чужихъ ушей и даже цлыхъ тлесъ, то есть состоялъ по особымъ порученіямъ по части любовной, ну да къ тому къ еще чуточку и колдунъ онъ.— Объ этой чуточк я ничего не говорю, отвчалъ Донъ-Кихотъ, но что до посредничества его въ любовныхъ длахъ, взятаго, само по себ, безъ всякихъ чуточекъ, то за это онъ не достоинъ галеръ, если только его не отправляютъ туда быть вашимъ командиромъ, потому что посредникомъ въ любви не можетъ быть всякій; для этого нужно человка ловкаго и умющаго хранить чужія тайны. Я нахожу притомъ, что подобные дятели могутъ быть весьма полезны во всякомъ благоустроенномъ обществ, если только они явятся изъ ряда людей порядочныхъ и образованныхъ. Слдовало бы даже создать, по моему мннію, особыхъ надзирателей, и точно опредлить число лицъ, предназначившихъ себя для этого занятія, подобно тому, какъ опредлено число торговыхъ маклеровъ. Этимъ можно было бы устранить на свт много зла, происходящаго единственно отъ того, что многіе берутся здсь не за свое дло. У насъ промышляютъ любовными тайнами люди невжественные и темные; безбородые юноши, безъ всякой опытности; разныя незначительныя женщины и мелкотравчатые лакеи, которые въ важныхъ случаяхъ, когда нужно ршиться на что-нибудь, теряются до того, что не съумютъ отличить своей правой руки отъ лвой, и даютъ супу простыть на пути отъ тарелки ко рту. Хотлось бы мн немного распространиться и доказать, почему важно обратить особенное вниманіе на людей столь необходимыхъ, во всякомъ хорошо организованномъ обществ, но теперь не время и не мсто. Когда-нибудь я передамъ мои мннія на этотъ счетъ человку съ значеніемъ и силой. Покамстъ же скажу, что тяжелое впечатлніе, произведенное на меня видомъ этихъ сдыхъ волосъ и этого почтеннаго лица, такъ строго осужденнаго за исполненіе нсколькихъ порученій влюбленныхъ, немного ослабилосъ обвиненіемъ его въ колдовств; — хотя я и убжденъ, что въ мір нтъ ни заговоровъ, ни очарованій, которые бы могли такъ или иначе направить нашу волю, какъ это думаютъ нкоторые простаки. Намъ дана свободная воля, которой не могутъ насиловать волхованія и травы. И то что приготовляютъ нкоторыя женщины по глупости, и нкоторые мущины изъ плутовства, вс эти напитки и варенія составляютъ чистйшій ядъ, сводящій съ ума людей, зря врующихъ, будто зелья могутъ заставить полюбить того, кто не любятъ. Все это, повторяю, чистйшій вздоръ, потоку что воля наша свободна.
— Ваша правда, ваша правда, воскликнулъ старецъ. И клянусь Богомъ, что относительно колдовства на душ моей нтъ никакого грха; вотъ за обвиненіе по любовнымъ дламъ, спорить не стану, но только я, право, не видлъ ничего дурнаго въ этомъ. Я заботился, единственно, объ удовольствіи людей; о томъ, чтобы жили они въ мир и согласіи, безъ споровъ и скорбей. Но это богоугодное желаніе не воспрепятствовало мн, какъ видите, отправляться туда, откуда я ужь не надюсь вернуться, вспоминая преклонныя лта мои и каменную болзнь, которая неустанно мучитъ меня.
Съ послднимъ словомъ онъ принялся такъ горько рыдать, и такъ разжалобилъ Санчо, что тотъ досталъ изъ кармана четыре реала и подалъ ихъ рыдавшему старцу.
Донъ-Кихотъ, продолжая между тмъ свои разспросы, обратился къ слдующему, который бойко отвтилъ ему: «отправляюсь я, сударь мой, за то, что ужь слишкомъ баловался съ двумя своими двоюродными сестрами, и съ двумя другими, тоже двоюродными сестрами, только не моими; и добаловались мы до того, что вышло тамъ какое то такое диковинное приращеніе родни, что самъ чортъ ничего не разберетъ. Призвали свидтелей, выкопали доказательства; похлопотать за меня было не кому, денегъ тоже не было; ну вотъ и присудили меня. На шесть лтъ отправляюсь, — слдовало мн, правда, жаловаться, да что длать, маху далъ. Ну, да ничего, я молодъ, жизнь долга, и всякому горю на свт можно пособить. Если у вашей милости есть что подать этимъ бднякамъ, то Богъ вознаградитъ васъ за это на неб, а мы здсь денно и нощно станемъ молиться за здравіе вашей милости, да продлитъ Господь жизнь вашу такъ долго, какъ того она стоитъ». Арестантъ этотъ былъ одтъ въ ученическое платье; и одинъ изъ конвойныхъ говорилъ, что онъ лихой балагуръ и знатокъ латыни.
Позади всхъ шелъ человкъ, лтъ около тридцати, хорошо сложенный и не дурной собой, только глядлъ онъ вамъ то странно, — однимъ глазомъ на другой, — и скованъ былъ иначе, чмъ другіе — цпью, которая обвивала его всего и оканчивалась двумя большими кольцами, — одно изъ нихъ было припаяно къ цпи, а другое обхватывало его шею въ род ошейника; отъ него внизъ до поясницы спускались два прута, съ замыкавшимися на замокъ желзными наручниками, такъ что каторжникъ этотъ не могъ ни приподнять рукъ надъ головой, ни опустить голову на руки. Донъ-Кихотъ полюбопытствовалъ узнать, почему на этомъ арестант больше цпей, чмъ на другихъ? «Потому», отвтилъ конвойный, «что онъ одинъ натворилъ столько преступленій, сколько не натворили вс остальные здсь каторжники вмст; это такой хитрый и дерзкій плутъ», добавилъ онъ, «что мы боимся какъ бы онъ не удралъ и теперь, скованный по рукамъ и ногамъ».