Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

— Скажи, что такое, но только коротко, отвчалъ Донъ-Кихотъ, потому что хороши только краткія рчи.

— Вотъ уже нсколько дней, ваша милость, началъ Санчо, все приходитъ мн на мысль, что махая пожива искать приключеній по пустынямъ и перекресткамъ этихъ дорогъ, потому что какія бы вы ни одерживали здсь побды, и въ какія бы ни кидались опасности, все это не послужитъ ни къ чему; такъ какъ некому тутъ ни видть, ни протрубить объ этомъ. Вс подвиги ваши предаются вчному забвенію, во вредъ и вашимъ намреніямъ и вашей храбрости. Не лучше ли намъ, ваша милость, отправиться на службу къ какому-нибудь императору ими другому великому государю, у котораго теперь великая война на плечахъ; тамъ, ваша милость, вы бы могли вполн высказать ваше мужество, вашу силу великую и вашъ еще боле великій умъ. За это государь, которому мы станемъ служить, наградитъ насъ; и кром того, при немъ найдутся лтописцы, которые опишутъ подвиги вашей милости и передадутъ ихъ изъ рода въ родъ. О себ я молчу: мои дянія и подвиги не выходятъ изъ границъ славы оруженосца, хотя, правду сказать, я полагаю, что еслибъ было въ обыча описывать дла и оруженосцевъ, то писатели ваши врядъ ли умолчали бы обо мн.

— Ты не глупо придумалъ, отвтилъ Донъ-Кихотъ; но только видишь ли, Санчо, прежде чмъ забраться намъ туда, куда теб хочется, нужно немного пошататься по блому свту и пріобрсти иня и извстность. Дабы явиться при двор великаго монарха, рыцарь долженъ стяжать своими подвигами такую славу, что прежде чмъ онъ усплъ бы при възд въ столицу переступить городскую черту, его бы ужь окружила толпа городскихъ ребятишекъ, крича: «вотъ рыцарь солнца, или зми, или какой-нибудь другой рыцарь, — стяжавшій себ своими длами названіе въ этомъ род,— вотъ побдитель ужаснаго великана Брокабруно великой силы, вотъ тотъ, который разочаровалъ персидскаго Мамелюка, пребывавшаго очарованнымъ девятсотъ лтъ». И вознесутъ, и разгласятъ они повсюду эти величественныя дла его; и заслышавъ шумъ толпы и дтей, самъ государь покажется на балкон своего царственнаго дворца, и не успетъ онъ увидть рыцаря, котораго узнаетъ по цвту оружія и девизу на его щит, какъ уже громко закричитъ: «повелть отъ насъ всмъ рыцарямъ нашего двора встртить этотъ цвтъ рыцарства, который приближается въ намъ». И по манію государя выйдутъ вс рыцари его, и самъ онъ спустится до половины съ лстницы, дружески обниметъ своего гостя рыцаря, и напечатлетъ на ланитахъ его лобзаніе мира. И взявъ за руку поведетъ его въ покои королевы, гд рыцарь застанетъ ее съ инфантой ея дочерью, восхитительнйшимъ въ мір юнымъ созданіемъ. И кинетъ инфанта застнчивый взоръ за рыцаря, и рыцарь на инфанту; и покажутся они другъ другу какими-то боле божественными, чмъ человческими существами; погрузятся они въ эту минуту, сами не вдая какъ, въ жгучія волны любви, и станутъ, тоскуя, все думать, какъ открыть имъ другъ другу сердце свое и свои надежды. И поведутъ затмъ рыцаря изъ залъ королевы въ другую величественную залу королевскаго замка, гд снявъ съ него воинственные доспхи, облекутъ его въ багряныя одежды; и если былъ онъ прекрасенъ въ боевомъ своемъ наряд, то еще прекрасне покажется въ одежд царедворца. Наступаетъ вечеръ: рыцарь ужинаетъ въ обществ короля, королевы и инфанты, и не сводитъ съ послдней очей, взглядывая на нее украдкой, и также украдкой глядитъ на него робкая инфанта. Но вотъ ужинъ кончается; въ залу входитъ отвратительный карла, за нимъ идетъ прекрасная дама въ сопровожденіи двухъ великановъ и предлагаетъ придворнымъ — окончить какое-нибудь трудное дло, — плодъ продолжительныхъ работъ одного древняго мудреца, возвщая, что тотъ, кто исполнитъ его, будетъ признанъ первымъ рыцаремъ въ мір. И призываетъ король своихъ рыцарей къ совершенію возвщеннаго подвига; и пытаются они, но безуспшно, исполнить волю короля, пока не встанетъ незнакомый рыцарь — и не окончитъ это дло къ великому возвышенію своей славы и радости инфанты, награжденной за то, что полюбила она такого великаго мужа. Но это была присказка, а сказка въ томъ, что король этотъ, или принцъ, или иной монархъ, ведетъ жестокую войну съ другимъ монархомъ, столь же могущественнымъ какъ онъ; и рыцарь — гость его, проживъ нсколько дней во дворц, проситъ у короля позволенія отправиться служить ему въ этой войн. Король радостно соглашается, и рыцарь почтительно лобызаетъ его руку, благодаря за эту милость. И отправляется въ эту ночь рыцарь проститься съ дорогой ему теперь дамой — съ очаровательной инфантой, и прощается онъ съ нею въ саду, чрезъ ршетку окна ея спальни. Онъ имлъ уже здсь нсколько свиданій съ нею при посредств одной двушки, наперсницы тайнъ инфанты. Рыцарь тяжело вздыхаетъ, инфанта падаетъ въ обморокъ; повренная тайнъ ея двушка спшитъ подать ей воды, и увы! съ горестью видитъ, что уже наступаетъ заря и страшится, заботясь о чести своей повелительницы, чтобы тайное свиданіе это не было открыто. Инфанта приходитъ наконецъ въ себя, протягиваетъ сквозь ршетку рыцарю свои блыя руки, и рыцарь со слезами на глазахъ осыпаетъ ихъ поцалуями, и вмст придумываютъ прекрасные любовники средства передавать другъ другу горестныя и радостныя всти о себ. И молитъ рыцаря инфанта скоре вернуться изъ чужой стороны, и клянется ей рыцарь, клянется тысячу разъ не позабыть ея просьбы; и въ послдній разъ, облобызавъ ея руки, покидаетъ, наконецъ, несчастную принцессу, до того разстроенный, что чуть не умираетъ на мст свиданія. Грустный возвращается онъ въ свои апартаменты, кидается на постель, но, полный тревожныхъ мыслей о предстоящей разлук, не можетъ заснуть. Рано утромъ идетъ онъ проститься съ королемъ, королевою и инфантою, но изъ устъ царственной четы узнаетъ, что инфанта больна и не можетъ выйти проститься съ нимъ. Рыцарь приписываетъ болзнь ея своему отъзду; сердце его надрывается, онъ до того взволнованъ, что, кажется, еще немного, и онъ выдастъ свою тайну. Наперсница инфанты находится тутъ же; во взорахъ рыцаря она читаетъ тайную, сндающую его грусть, и передаетъ все это принцесс, которая слушаетъ ее со слезами на глазахъ и говоритъ, что величайшее несчастіе ее въ томъ, что не знаетъ она, кто такой этотъ чудесный рыцарь, царской ли онъ крови или нтъ? Наперсница увряетъ инфанту, что такое мужество и изящество, какое выказалъ этотъ рыцарь, могутъ встртиться только у царственныхъ особъ. Горюющая принцесса нсколько утшена этимъ, и силится похоронить въ себ тоску свою, чтобы не догадались какъ-нибудь родные о причин ея разстройства. Торжествуя надъ собой, появляется она, на третій день, въ дворцовыхъ залахъ. Рыцарь между тмъ сражается, поражаетъ враговъ короля, овладваетъ крпкими городами, одерживаетъ много побдъ и возвращается, наконецъ, ко двору, онъ видится съ принцессой тамъ, гд видлся прежде, и въ благодарность за великія услуги, оказанныя королю — отцу инфанты проситъ у него руку принцессы. Но король отказываетъ въ ней рыцарю, не зная кто онъ; тогда рыцарь или похищаетъ инфанту, или устраиваетъ какъ-нибудь иначе, но только очаровательная принцесса становится его супругою; и король гордится потомъ этимъ бракомъ, потому что великій рыцарь оказывается сыномъ великаго короля, не помню только какого королевства, потому что его нтъ на карт. Въ свое время отецъ умираетъ, инфанта наслдуетъ ему, и рыцарь становится королемъ. Тогда-то рыцарь-король взыскиваетъ своими щедротами своего оруженосца и всхъ, это содйствовалъ его возвышенію на такую высокую ступень. Оруженосца своего онъ женитъ на фрейлин, наперсниц инфанты, — дочери одного могущественнаго герцога. — Ладно, сказалъ Санчо, вотъ на что именно я бью; и пускай же корабль нашъ несетъ насъ теперь къ этимъ королямъ. Вотъ чего я добиваюсь, повторялъ онъ, и все это, я увренъ исполнится, буква въ букву, если только ваша милость будете называться рыцаремъ печальнаго образа.

— Санчо, не сомнвайся въ этомъ, перебилъ его Донъ-Кихотъ, потому что совершенно такъ, какъ я разсказалъ теб, восходили и нын восходятъ еще странствующіе рыцари на ступени королевскихъ и императорскихъ троновъ. Нужно только разузнать намъ, какой христіанскій король ведетъ, въ настоящее время, великую войну и иметъ красавицу дочь. Но время терпитъ, и прежде чмъ явиться ко двору короля намъ нужно прославиться. Одно меня нсколько смущаетъ; положимъ, что мы найдемъ короля, и войну, и красавицу принцессу, и я покрою себя безпримрною славою въ мір; я, все таки, не знаю, какъ сдлаться мн потомкомъ императора, или хоть родственника какого-нибудь монарха, потому что иначе, какъ бы ни были изумительны мои подвиги, король все же не выдаетъ за меня своей дочери. Видишь-ли, Санчо; изъ за того только, что я не нахожусь въ родств съ императорами, я долженъ потерять все, что заслужу своими длами. Правда — я сынъ извстнаго и почтеннаго гидальго, у меня есть имніе, и по жалоб за обиду я могу требовать пятьсотъ грошей вознагражденія [7] . Быть можетъ даже мудрецъ, который напишетъ мою исторію, выведетъ мою родословную отъ какого-нибудь королевскаго правнука въ пятомъ или шестомъ поколніи, потому что есть два рода дворянства и родословныхъ. Одни происходятъ отъ королей и принцевъ, но мало-по-малу, значеніе рода ихъ умалилось, и вышедши изъ широкаго основанія, роды эти окончились, какъ пирамида, едва замтною точкою; другіе же, напротивъ, происходя отъ скромныхъ и безызвстныхъ потомковъ, мало-по-малу стяжали себ извстность и блескъ. Такъ то, Санчо, одни становятся тмъ, чмъ они не были; а другіе были тмъ, чмъ перестали быть. И такъ какъ я принадлежу, быть можетъ, ко второму разряду, то было бы не дурно, еслибъ знатность моего рода, нкогда великаго и знатнаго, была доказана и удовлетворила короля — моего будущаго тестя, если только инфанта не влюбится въ меня до того, что будь я даже потомокъ какого-нибудь водовоза, она и тогда выйдетъ за меня замужъ, не смотря ни на какія запрещенія своего отца. Мн, конечно, пришлось бы, въ такомъ случа, похитить и скрывать ее гд-нибудь, пока время или смерть не потушили бы гнва ея родныхъ.

7

Преимущество старыхъ кастильскихъ дворянъ, которымъ не пользовался низшій классъ народа.

— Мн кажется, замтилъ Санчо, что тутъ, какъ нельзя боле, подходитъ любимая поговорка всхъ негодяевъ: «никогда не проси того, что можешь взять», хотя, впрочемъ, вотъ эта, другая, поговорка, придется едва ли еще не боле кстати: «лучше скачокъ черезъ заборъ, чмъ молитва добраго человка». Я говорю это потому, что если господина короля, — вашего будущаго тестя, никакъ нельзя будетъ упросить выдать за васъ дочь его инфанту, тогда, конечно, вашей милости не останется длать ничего иного, какъ похитить и скрыть ее гд-нибудь. Плохо только, что пока вы тамъ помиритесь съ королями и вступите на царство, бдному оруженосцу вашему придется, кажись, зубы на полку положить, въ ожиданіи великихъ и богатыхъ милостей вашихъ; если только наперсница инфанты, будущая супружница его, не убжитъ вмст съ инфантой; ну, тогда ему придется ужъ съ нею коротать вкъ свой, до той поры, когда наконецъ, при помощи небесной, пріидетъ наше царствованіе. Наперсницу эту, я полагаю, ваша милость, вы могли бы сейчасъ отдать вашему оруженосцу.

— Не знаю, что могло бы помшать? отвчалъ Донъ-Кихотъ.

— Значитъ намъ остается, теперь, положиться на Бога, и поплестись за судьбой туда, куда понесетъ насъ втеръ, сказалъ Санчо.

— Дай Богъ, чтобы все исполнилось по моему желанію и въ твоей выгод, добавилъ Донъ-Кихотъ; и да будетъ ничмъ тотъ изъ васъ, это ни во что не цнитъ себя.

— Я, слава Богу, старый христіанинъ, замтилъ Санчо, а чтобы быть графомъ, этого кажется довольно.

— По моему, такъ и это даже лишнее, сказалъ Донъ-Кихотъ; былъ ли бы ты имъ или нтъ, это не помшаетъ мн, сдлавшись королемъ, дать теб дворянство безъ денегъ и безъ заслугъ съ твоей стороны. Мн стоитъ только возвести тебя въ графское достоинство, и, вотъ, ты сразу пріобртаешь дворянство и знатность, и чтобы тамъ ни говорили злые языки, а все же, къ досад своей, принуждены были бы, наконецъ, признать тебя знатнымъ господиномъ.

— Да неужели вы полагаете, воскликнулъ Санчо, что я не съумлъ бы заслужить вашей знатности? Было время, когда я считался за старшаго въ одномъ братств, и клянусь Богомъ, вс въ одинъ голосъ говорили тогда, что мн пристало быть самимъ старшиной. если ужъ тогда я обратилъ на себя такое вниманіе, то подумайте, ваша милость, что было бы, если бы я напялилъ себ на плечи герцогскую мантію, и показывался бы въ народ, осыпанный жемчугами и золотомъ, словно какой-нибудь иностранный принцъ. Право, я полагаю, что тогда на меня приходили бы смотрть верстъ за пятсотъ.

— Да ты, Санчо, вообще, ничего себ, отвчалъ Донъ-Кихотъ; только не мшало бы теб почаще брить бороду, а то она у тебя такая густая и всклокоченная, что если ты не будешь бриться, по крайней мр, каждые два дня, то тебя можно будетъ узнать на разстояніи выстрла изъ аркебузы.

— Вотъ нашли трудность то, замтилъ Санчо, держать у себя на жалованьи цирюльника; да ужъ если на то пошло, такъ и заставлю этого цирюльника ходить за мной, какъ оруженосца за знатнымъ господиномъ.

— А почему ты знаешь, что знатные господа водятъ позади себя оруженосцевъ? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— А вотъ я сейчасъ скажу вамъ, почему я это знаю, отвчалъ Санчо. Нсколько лтъ тому назадъ, довелось мн провести мсяцъ при одномъ двор, и тамъ видлъ я очень маленькаго господина, котораго называли очень великимъ. За нимъ, точно хвостъ, везд тащился верхомъ какой-то прихвостникъ. Я спросилъ, зачмъ они не дутъ рядомъ, а вчно одинъ торчитъ позади другаго, тогда вотъ мн и сказали, что этотъ задній былъ оруженосцемъ передняго, и что такъ, значитъ, ведется ужь на свт, что позади большихъ господъ плетутся ихъ оруженосцы. Вотъ, ваша милость, какъ узналъ я это, и по сію пору не позабылъ.

— Ты правъ, какъ нельзя боле, Санчо, сказалъ Донъ-Кихотъ; и смло можешь водить сзади себя брадобря. Обычаи въ свт установились не сразу, а мало-по-малу, одинъ за другимъ; и отчего бы теб не бытъ первымъ графомъ, который станетъ водить сзади себя цирюльниха. Къ тому же тотъ, это бретъ бороду намъ, можетъ, кажется, пользоваться большимъ довріемъ, съ нашей стороны, чмъ тотъ, кто сдлаетъ намъ коня.

— Предоставьте же мн, теперь, позаботиться о своемъ цирюльник, отвчалъ Санчо, а сами постарайтесь, только сдлаться королемъ, чтобы меня сдлать графомъ.

— При помощи Божіей, я надюсь этого достигнуть, сказалъ Донъ-Кихотъ, и поднявъ глаза увидлъ то, что мы сейчасъ увидимъ.

Глава XXII

Сидъ Гамедъ Бененгели, историкъ Ламанчскій и Арабскій, говоритъ въ этой умной, величественной, серьезной и скромной исторіи, что когда знаменитый Донъ-Кихотъ Ламанчскій и оруженосецъ его Санчо Пансо кончили вышеприведенный разговоръ, рыцарь, поднявъ глаза, увидлъ пшеходную партію, человкъ въ двнадцать съ скованными руками, и какъ зерна въ четкахъ, нанизанными на одну длинную, желзную цпь, перетянутую поверхъ шей ихъ. Партію эту конвоировали два конныхъ и два пшихъ сержанта; конные — съ аркебузами, пшіе — съ пиками и мечами. Замтивъ ихъ Санчо воскликнулъ: «вотъ партія каторжниковъ, ссылаемыхъ на галеры.»

— Какъ ссылаемыхъ каторжниковъ? спросилъ Донъ-Кихотъ. Ужели король ссылаетъ кого-нибудь насильно въ каторгу?

— Я не говорю насильно, отвчалъ Санчо, а то, что они приговорены служить королю въ каторг за свои преступленія.

— Приговорены они или нтъ, сказалъ Донъ-Кихотъ, довольно того, что они идутъ не по собственному желанію.

— Еще бы по собственному! — замтилъ Санчо.

— Въ такомъ случа, продолжалъ Донъ-Кихотъ, мн предстоитъ здсь исполнить свой долгъ: помогать несчастнымъ и разрушать насиліе.