Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)
Шрифт:
— Господа, началъ онъ, нельзя не согласиться, что странствующимъ рыцарямъ приходится видть чудесныя, удивительныя, неслыханныя вещи. Въ самомъ дл, найдется ли такой человкъ, который переступивъ, въ эту минуту, черезъ порогъ этого замка, и заставши васъ сидящими, такимъ образомъ за столомъ, могъ бы вообразить или поврить тому, — кто мы такіе? Кто бы сказалъ, что возл меня сидитъ великая царица Микомиконъ, которую мы вс очень хорошо знаемъ, и что я тотъ рыцарь печальнаго образа, молва о которомъ пронеслась по всмъ концамъ земли. И можно ли усумниться въ томъ, что званіе стравствующаго рыцаря возносится надъ всми другими; что рыцарь достоинъ тмъ большаго уваженія, чмъ большимъ онъ подверженъ опасностямъ. Пусть исчезнутъ изъ глазъ моихъ господа, утверждающіе, будто перо должно быть уважаемо боле меча, или я скажу имъ, что они не знаютъ, что говорятъ. Въ подтвержденіе своихъ словъ они обыкновенно приводятъ тотъ аргументъ, что умственный трудъ предпочтительне физическаго, и что воинамъ свойственъ только, одинъ, физическій трудъ, какъ будто военный человкъ, подобно хорошему носилыцику, долженъ обладать только могучими плечами, какъ, будто въ кругъ военныхъ занятій не входитъ наука войны, требующая самаго высокаго развитія и ума; какъ будто, наконецъ, полководецъ, предводительствующій войсками въ военное время, и генералъ, обороняющій осажденную крпость не работаютъ столько же умственно, сколько и физически. Разв при помощи физической силы мы проникаемъ въ намренія непріятеля, угадываемъ его движенія и планы, догадываемся о затруднительномъ положеніи его и устраняемъ грозящія намъ опасности? все это входитъ въ область умственнаго труда, и тлу вашему длать тутъ нечего. Если же воинскія занятія, подобно занятіямъ ученымъ и литературнымъ, требуютъ работы мысли, то постараемся опредлить, чей трудъ важне: воина или книжника? Сдлать это не трудно, опредливши цль, къ которой стремится тотъ и другой, и согласившись, что-то занятіе достойно большаго уваженія, которое движется боле высокими побужденіями. Конечная цль письменъ (я не говорю о книгахъ, божественныхъ, указующихъ пути въ царствіе небесное; съ такой безпредльной цлью, никакая другая сравниться не можетъ; я говорю о нашихъ мірскихъ книгахъ) состоитъ въ томъ, чтобы оградить исполненіе справедливаго закона, доставить торжество правосудію и даровать каждому то, что принадлежитъ ему; цль конечно высокая, благородная, достойная всякой похвалы, но все-же уступающая цли, предположенной воинами, стремящимися даровать всмъ высочайшее благо за свт — миръ. Миръ, вотъ истинная и конечная цль войны; война же составляетъ призваніе воина. Если же мы согласны, что цль войны составляетъ миръ, и что эта возносится надъ тою, къ которой стремятся письмена, то намъ остается только сравнить физическіе труды,
Донъ-Кихотъ продолжалъ говорить съ такою логическою послдовательностью и въ такихъ прекрасныхъ выраженіяхъ, что увлекая слушателей, онъ заставлялъ ихъ смотрть за себя, вовсе не какъ за полуумнаго; напротивъ того, такъ какъ его окружали большею частью дворяне, предназначенные, по своему положенію, къ военному званію, поэтому они слушали его съ большимъ удовольствіемъ.
— Вотъ вамъ обстановка, труды и лишенія студента, продолжалъ Донъ-Кихотъ, во первыхъ, и это самое главное, бдность; говорю это не потому, чтобы вс студенты были бдны, но потому, что я желаю представить худшую сторону ихъ быта. Упомянувши о бдности, я, кажется, могу умолчать обо всемъ остальномъ, касающемся горькой доли студентовъ; потому что на свт не существуетъ ничего прекраснаго для бдняка. Бдность студентъ претерпваетъ иногда по частямъ, испытывая то голодъ, то холодъ, то нужду въ самой необходимой обуви, а иногда все это вмст. Впрочемъ, онъ никогда не бываетъ такъ бденъ, чтобы не могъ найти куска хлба, хотя, быть можетъ, кусокъ этотъ достанется ему немного поздно, и окажется крохами со стола какого-нибудь богача; худшее бдствіе, испытываемое студентами, это то, что они называютъ хожденіемъ на супъ. [10] Кром того, они могутъ всегда погрться въ какой-нибудь кухн, или найти очагъ, чтобы согрть, или, по крайней мр, сколько-нибудь размять свои члены; наконецъ ночью они вс спятъ въ закрытыхъ зданіяхъ. Считаю излишнимъ упоминать о такихъ мелочахъ, какъ напримръ: о недостатк сапогъ и блья, о невзрачности и бдности ихъ гардероба, наконецъ о свойственной имъ слабости надаться по горло при всякомъ удобномъ случа. Такимъ то тернистымъ путемъ, прислоняясь то тамъ, то здсь, подымаясь въ одномъ мст, чтобы упасть въ другомъ, они достигаютъ, наконецъ, цли своихъ стремленій; и тогда то, прошедши черезъ вс эти острые каменья, пробравшись между своего рода Сциллой и Харибдой, перелетаютъ, какъ бы несомые попутнымъ втромъ счастія, на т кресла, съ высотъ которыхъ они управляютъ міромъ, замнивъ голодъ сытостью, холодъ — пріятной свжестью, рубище — наряднымъ платьемъ, рогожи — голландскимъ полотномъ и штофными гардинами; — награды, которыхъ конечно заслуживаютъ ихъ знаніе и таланты. Но если сравнить и взвсить ихъ съ трудами воина, о, насколько они останутся позади, какъ это я легко докажу вамъ.
10
Выраженіе, означающее у испанскихъ нищихъ полученіе въ извстный часъ хлба и похлебки въ богатыхъ монастыряхъ. Вмст съ нищими пищу эту получали прежде, какъ видно, и студенты.
Глава XXXVIII
Донъ-Кихотъ остановился, чтобы перевести дыханіе и потомъ продолжалъ:
— Такъ какъ мы заговорили по поводу студентовъ о бдности и ея различныхъ проявленіяхъ, то посмотримъ: это бдне, испанскій солдатъ или испанскій студентъ? и мы убдимся, что на свт нтъ никого бдне испанскаго солдата. Онъ принужденъ довольствоваться или своимъ скуднымъ, не въ срокъ выдаваемымъ, или вовсе не получаемымъ жалованьемъ, или тмъ, что онъ награбитъ собственными руками, подъ страхомъ погубить душу и жизнь. Онъ до того изнашивается иногда, что кожаный камзолъ служитъ ему въ одно время мундиромъ и рубашкой; и спрашиваю, чмъ защитится онъ отъ стужи, въ открытомъ пол, среди глубокой зимы? Разв только воздухомъ, выпускаемымъ изъ рта, да и этотъ воздухъ, выходя изъ пустого пространства, долженъ быть холоденъ по закону природы. Но вотъ наступаетъ ночь, въ продолженіи которой солдатъ долженъ былъ бы отдохнуть отъ дневныхъ трудовъ. Конечно, это ужь его вина, если постель его будетъ не достаточно широка, потому что онъ можетъ отмрить для себя сколько ему угодно земли и сколько угодно ворочаться на ней, не опасаясь измять простынь. Наступаетъ, наконецъ, день битвы, въ которой онъ можетъ разсчитывать на повышеніе; въ этотъ день ему наднутъ на голову, какъ докторскую шапку, компрессъ изъ корпіи и перевяжутъ рану, сдланную пулей, — прошедшей, быть можетъ, черезъ оба виска, или ядромъ, оторвавшимъ у него руку или ногу. Но допустимъ, что ничего подобнаго не случится и что милосердое небо поможетъ солдату выйти неизувченнымъ изъ битвы; чтожъ? онъ и теперь можетъ очень легко остаться такимъ же бднякомъ, какимъ былъ; придется ожидать другихъ сраженій, и выходить постоянно цлымъ и побдоноснымъ изъ встрчей съ непріятелями, чтобы, наконецъ, чего-нибудь достигнуть; — это чудеса, рдко случающіяся. Скажите мн, господа, если только вы обращали на это какое-нибудь вниманіе, велико ли число воиновъ, вознагражденныхъ войной, въ сравненіи съ числомъ погибшихъ въ ней. Вы, конечно, согласитесь, что сравненія въ этомъ отношеніи невозможны, что число мертвыхъ безконечно, между тмъ какъ число вознагражденныхъ живыхъ можетъ быть изображено тремя цифрами. Не то мы видимъ въ сред людей, посвятившихъ себя письменности. Они полой, не говорю рукавомъ, своего платья, всегда добудутъ средства въ существованію; между тмъ вознагражденіе, получаемое испанскимъ солдатомъ, на столько слабе, на сколько тяжеле его труды. Мн, я предугадываю, отвтятъ на это, что легче вознаградить прилично дв тысячи ученыхъ дятелей, чмъ тридцать тысячъ воиновъ; тмъ боле, что первыхъ вознаграждаютъ званіями и должностями, которыя могутъ принадлежать только этимъ людямъ и никому боле; тогда какъ солдатъ долженъ быть вознагражденъ изъ собственныхъ средствъ того, кому онъ служитъ, но эта самая невозможность прилично вознаградить воина краснорчиве всего говорить въ мою пользу. Оставимъ, однако, это въ сторон, иначе мы забредемъ въ безвыходный лабиринтъ, и возвратимся въ вопросу о преимуществ оружія надъ книгой и письмомъ. Споръ между ними до сихъ поръ не ршенъ еще. Каждая сторона представляетъ доводы въ свою пользу. Письмена утверждаютъ, что безъ нихъ оружіе не могло бы существовать, такъ какъ война иметъ свои законы, которымъ она подчиняется; законы же создаетъ письменность и наука. Противная сторона отвчаетъ на это, что законы могутъ быть поддерживаемы только оружіемъ, что оружіе ограждаетъ государства, является защитникомъ царствъ, стражемъ селъ и городовъ; что оно длаетъ безопасными дороги и очищаетъ отъ пиратовъ моря, что безъ него республики, монархіи, всякія гражданскія общества, — сухопутные и морскіе пути были бы вчно подвержены всмъ ужасамъ войны, имющей свои права на злоупотребленія и насилія. Дло извстное: что стоитъ дороже, то лучше. Чтобы возвестись за поприщ гражданскомъ, нужно время, бодрствованіе, голодъ, нагота, головныя боли, несваренія желудка и другія, подобныя имъ непріятности, о которыхъ я уже упоминалъ. Но тотъ, кто стремится вознестись на поприщ военномъ, долженъ потерпть столько же невзгодъ и лишеній, какъ и студентъ, съ тою разницею, что вс эти невзгоды и лишенія становятся несравненно тяжеле, потому что для воина они всегда сопряжены съ опасностію для жизни. Какъ можно сравнить голодъ или недостатокъ обуви, испытываемой студентомъ, съ лишеніями воина, въ то время, когда, стоя, въ осажденной крпости, на часахъ, у исходящаго угла какого-нибудь равелина, онъ слышитъ въ направленіи, занимаемаго имъ поста, подземную работу врага, вырывающаго минную галлерею, и не сметъ бжать отъ опасности. грозящей ему такъ близко. Онъ можетъ только извстить обо всемъ своего начальника, тотъ позаботится отвести непріятельскій ударъ устройствомъ контръ-машины; а часовой, между тмъ, долженъ стоять, ежеминутно ожидая взрыва, который подыметъ его до облаковъ и опрокинетъ потомъ въ бездну, не спрашивая на это его согласія. Если же эта смерть кажется вамъ не особенно ужасной, въ такомъ случа представимъ себ, дв галеры, сцпившіяся на абордажъ, среди безбрежнаго моря, оставляя солдату для движеній и дйствій нсколько футовъ за доскахъ, расположенныхъ у носа корабля. Солдату грозитъ теперь столько смертей, сколько онъ видитъ передъ собою пушечныхъ жерлъ и наведенныхъ на него аркебузъ; онъ видитъ, что при первомъ неловкомъ шаг онъ отправится въ бездну владній Нептуна, и однако, одушевляемый честью, движимый мужествомъ, неустрашимо подставляетъ грудь свою подъ вражьи мушкеты и стремится достигнуть тмъ узкимъ путемъ, на которомъ онъ обреченъ дйствовать, непріятельской галеры. И не успетъ одинъ солдатъ опуститься туда, откуда не возстанетъ онъ до конца міра, какъ уже другой стоитъ на его мст; когда же этотъ, въ свою очередь исчезнетъ въ волнахъ, сторожащаго это, какъ свою добычу, моря, новый солдатъ появляется въ ту же минуту на мст прежняго, за нимъ является слдующій прежде, чмъ успетъ умереть его товарищъ: смлость и мужество, которыхъ ничто не въ силахъ превзойти. Блаженны времена, не знавшія ужасовъ, распространяемыхъ этими орудіями смерти, изобртателя которыхъ я считаю проклятымъ и низверженнымъ въ бездны ада, гд онъ получаетъ достойное возмездіе за свое изобртеніе. Благодаря имъ, безчестная рука поражаетъ благороднаго рыцаря; и въ разгар мужества, воспламеняющаго какое-нибудь безстрашное сердце, шальная пуля, Богъ всть откуда прилетвшая, пущенная, быть можетъ, наудачу, бглецомъ, испуганнымъ огнемъ его собственнаго оружія, прескаетъ мысль и жизнь такого воина, который заслуживалъ счастливо жить здсь многія лта. И, право, когда я подумаю объ этомъ, то въ глубин души сожалю, что я сдлался странствующимъ рыцаремъ въ тотъ отвратительный вкъ, въ который мы имемъ несчастіе жить. Меня, конечно, не ужасаетъ никакая опасность и, однако, мн грустно думать, что немного пороху и свинцу можетъ лишить меня возможности прославиться на всемъ земномъ шар мужествомъ моей руки и остріемъ моего меча. Но, да будетъ воля Господня: если я достигну того, чего желаю, я тмъ большаго достоинъ буду уваженія, чмъ большія преодолю опасности, сравнительно съ странствующими рыцарями минувшихъ временъ».
Эту длинную рчь, Донъ-Кихотъ говорилъ тмъ временемъ, какъ другіе обдали, забывая самъ о пищ, не смотря на неоднократныя напоминанія Санчо, упрашивавшаго его сначала закусить, и потомъ ораторствовать сколько ему будетъ угодно. Слушатели же его не могли не пожалть, что такой умный человкъ, такъ здраво разсуждающій обо всемъ, сошелъ съ ума на этомъ проклятомъ и роковомъ для него рыцарств. Священникъ сказалъ, что хотя самъ онъ принадлежитъ къ классу людей, получившихъ ученую степень и посвятившихъ себя книгамъ, онъ тмъ не мене совершенно согласенъ съ Донъ-Кихотомъ во всемъ, что онъ говорилъ о преимуществ службы съ оружіемъ въ рукахъ надъ всми другими родами общественной дятельности. Посл ужина, тмъ временемъ, какъ хозяйка, дочь ея и Мариторна приготовляли для дамъ ту комнату, въ которой спалъ Донъ-Кихотъ, донъ-Фернандъ попросилъ плнника разсказать исторію своей жизни. «Она должна быть интересна», сказалъ онъ, «судя по дам, которую вы привезли съ собою». Плнникъ сказалъ, что онъ отъ души готовъ исполнить просьбу донъ-Фернанда, но боится разсказомъ своимъ обмануть общія ожиданія; тмъ не мене онъ согласился разсказать исторію своей жизни. Священникъ и другія лица, окружавшія плнника, поблагодарили его и повторили просьбу донъ-Фернанда.
— Къ чему просить о томъ, что вы можете приказать, сказалъ плнникъ въ отвтъ на просьбы, посыпавшіяся на него со всхъ сторонъ. Прошу вашего вниманія, и вы услышите истинную исторію, далекую отъ тхъ вымысловъ, которые создаетъ съ такими усиліями, обогащенное знаніями воображеніе. При этихъ словахъ вс присутствовавшіе поправились на своихъ мстахъ, и въ комнат воцарилось глубокое молчаніе. Видя, что вс готовы слушать его, плнникъ пріятнымъ голосомъ такъ началъ разсказъ свой:
Глава XXXIX
Разсказъ Плнника.
Корень нашего рода, къ которому природа была благосклонне судьбы, слдуетъ искать въ небольшомъ городк, въ Леонскихъ горахъ. Въ этой бдной мстности отецъ мой усплъ прослыть за богача, и онъ дйствительно былъ бы богатъ, еслибъ собиралъ богатство также старательно, какъ расточалъ его. Эту наклонность въ щедрости онъ пріобрлъ, служа, въ молодыхъ лтахъ, въ военной служб, составляющей, какъ это извстно всякому, школу, въ которой скряга длается щедрымъ, а щедрый расточительнымъ; скупой солдатъ составляетъ ршительный феноменъ. Отецъ мой обладалъ такого рода щедростью, которая граничитъ съ расточительностью; качество не совсмъ похвальное въ человк семейномъ, чье имя и средства должны наслдовать его дти. У него было трое сыновей въ такомъ возраст, когда человку слдуетъ уже позаботиться объ избраніи извстнаго рода жизни. Зная свое неумнье распоряжаться деньгами, чего онъ нисколько не скрывалъ, отецъ мой хотлъ устранить отъ себя возможность быть расточительнымъ, передавъ въ другія руки свое имніе; то есть, отказавшись отъ того, безъ чего самъ Александръ казался бы жалкимъ скрягою. Задумавъ это, онъ позвалъ насъ однажды въ кабинетъ, и тамъ, затворивши двери, сказалъ намъ: «дорогіе сыновья мои! что я желаю вамъ всего лучшаго, въ этомъ нельзя усумниться, потому что вы мои дти; а что я не желаю вамъ ничего дурного, въ этомъ вы увритесь, узнавши, что я не хочу прибрать въ свои руки вашего имнія. И дабы окончательно убдить, что я люблю васъ какъ отецъ, и не ищу вашего разоренія, я сообщу вамъ, теперь, мое намреніе, о которомъ я давно уже размышлялъ, и которое, какъ кажется, зрло обдумалъ наконецъ. Вы находитесь въ такомъ возраст, что каждому изъ васъ пора избрать себ родъ
занятій, который доставилъ бы вамъ почести и деньги. Я, съ своей стороны, раздлю все мое имущество на четыре равныя части; изъ нихъ три части отдамъ вамъ, а четвертую приберегу на свой вкъ себ. Я желаю только, чтобы каждый изъ васъ, получивъ слдующую ему часть имнія, пошелъ по одной изъ трехъ указанныхъ мною дорогъ. Есть у насъ въ Испаніи старая, умная и справедливая поговорка, — вс поговорки впрочемъ таковы: Церковь, или море, или дворъ короля, то есть, говоря ясне, каждый желающій добиться денегъ и славы долженъ сдлаться монахомъ, или пуститься въ море съ торговой цлью, или служить при двор королю; касательно этого послдняго у насъ, вы знаете, говорятъ: «лучше королевскія крохи, чмъ барскія щедроты». И я желаю, продолжалъ онъ, чтобы одинъ изъ васъ занялся торговлей, другой посвятилъ себя наукамъ, а третій служилъ бы королю въ войскахъ, потому что ко двору его попасть очень трудно, война же если и не обогащаетъ, то за то прославляетъ насъ. Черезъ недлю я отдамъ каждому изъ васъ вашу часть денегъ, и разсчитаюсь съ вами до послдняго мараведиса; теперь же скажите мн: согласны ли вы послдовать моему совту и исполнить мои желанія?Мн, какъ старшему, пришлось отвчать первому. Попросивъ отца не раздлять имнія и распоряжаться имъ по своему желанію, не заботясь о насъ, такъ какъ мы молоды и сами можемъ добыть себ средства къ жизни, я прибавилъ, что слушаться его я тмъ не мене готовъ, и желаю служить съ оружіемъ въ рукахъ Богу и королю. Братъ мой, также предложивъ отцу все свое достояніе, изъявилъ желаніе отправиться съ своею частью наслдства въ Индію и тамъ заняться торговлей. Самый меньшій, и какъ кажется, самый благоразумный изъ насъ, сказалъ, что онъ избираетъ духовное званіе, или, по крайней мр, желаетъ окончить курсъ ученія въ Саламанк. Когда вс мы высказали свое желаніе, тогда отецъ, нжно обнявъ насъ, поспшилъ исполнить данныя намъ общанія. Онъ отдалъ каждому изъ насъ его часть, состоявшую, я это хорошо помню, ровно изъ трехъ тысячъ червонцевъ чистыми деньгами, которыми заплатилъ отцу его братъ, лупившій у него имніе, желая, чтобы оно не выходило изъ рукъ вашего семейства. Когда наступило время проститься съ нашимъ добрымъ отцомъ, я уговорилъ его взять изъ моей части дв тысячи червонцевъ, находя, что не хорошо было бы съ моей стороны оставить его на склон дней съ тми скудными средствами, которыя онъ отдлилъ себ; у меня же оставалось довольно денегъ, чтобы снабдить себя всмъ нужнымъ солдату. Два брата мои послдовали моему примру и оставили отцу по тысяч червонцевъ каждый, такъ что старикъ получилъ четыре тысячи, сверхъ приходившихся на его долю при раздл имнія. Простившись за тмъ съ отцомъ и съ дядей, мы разстались съ ними не безъ грусти и слезъ. Они просили насъ извщать ихъ, при удобномъ случа, о нашихъ удачахъ и неудачахъ. Мы общали имъ это, и когда они благословили насъ и дали намъ прощальный поцалуй, тогда одинъ изъ насъ отправился въ Саламанку, другой въ Севилью, а я въ Аликанте, гд стоялъ въ это время генуезскій корабль, готовый возвратиться съ грузомъ шерсти въ Италію. Сегодня ровно двадцать два года, какъ я покинулъ домъ моего отца, и въ теченіи этого долгаго времени я не имлъ извстія ни отъ одного изъ братьевъ, хотя и писалъ имъ нсколько разъ.
Теперь я постараюсь покороче разсказать вамъ, что случилось со мною съ тхъ поръ. Свъ на корабль въ Аликанте, я счастливо прибылъ въ Геную, а оттуда въ Миланъ, гд купилъ оружіе и сдлалъ военную обмундировку, желая поступить въ піемонтскія войска; но на пути въ Алеясандрію, я узналъ, что герцогъ Альба отправился во Фландрію. Тогда я перемнилъ свой первоначальный планъ и отправился въ слдъ за герцогомъ. Я участвовалъ съ нимъ во многихъ битвахъ, присутствовалъ при смерти графовъ Эгмонта и Горна, и произведенный въ поручики поступилъ подъ команду знаменитаго офицера Діего Урбины, уроженца Гвадалаксарскаго. Спустя нсколько времени, по прибытіи ноемъ во Фландрію, мы узнали о лиг, составленной, въ Боз почившемъ, его святйшествомъ, папой Піемъ V, съ Венеціей и Испаніей противъ общаго врага христіанскаго міра Турокъ, отнявшихъ тогда у Венеціанцевъ, при помощи своего флота, знаменитый островъ Кипръ; роковая и невознаградимая для Венеціанцевъ потеря. До насъ дошли также слухи, что главнокомандующимъ союзными войсками будетъ назначенъ свтлйшій принцъ Донъ-Жуанъ Австрійскій, побочный братъ нашего великаго короля Филиппа II. Повсюду говорили о повсемстныхъ огромныхъ приготовленіяхъ въ войн. Все это побуждало меня принять участіе въ готовящейся открыться морской компаніи; и хотя я ожидалъ производства въ капитаны при первой вакансіи, я тмъ не мене отправился въ Италію. Судьб угодно было, чтобы я пріхалъ туда въ то время, когда Донъ-Жуанъ Австрійскій, высадившись въ Гену, готовъ былъ отправиться въ Неаполь, гд онъ намревался соединить свой флотъ съ венеціанскимъ, что удалось сдлать, однако, не ране какъ въ Мессин. Но что сказать мн теперь? Дослужившись до капитанскаго чина, почетное званіе, которымъ я обязанъ былъ скоре счастливымъ обстоятельствамъ, нежели своимъ заслугамъ, я участвовалъ въ великой и навки памятной Лепантской битв. Въ этотъ счастливый для христіанства день, разубдившій христіанскій міръ въ непобдимости Турокъ на мор, и сразившій отоманскую гордость, въ этотъ день мн одному не суждено было радоваться между столькими осчастливленными людьми; ибо погибшіе въ этой великой битв христіане узнали еще большее счастіе, чмъ побдители, оставшіеся въ живыхъ. Вмсто того, чтобы быть увнчаннымъ, какъ во дни Римлянъ, морскимъ вникомъ, я увидлъ себя въ ночь, смнившую великій день, скованнымъ по рукамъ и по ногамъ. Вотъ какъ это случилось: смлый и счастливый корсаръ Ухали, король алжирскій, сцпился на абордажъ съ главной галерой мальтійскаго коменданта, на ней оставались въ живыхъ только три рыцаря, и то тяжело раненые; на помощь имъ двинулась галера Іоанна Андрея Дорія, на которую я вошелъ съ моими матросами. Исполняя свой долгъ, я вскочилъ на непріятельскую галеру, но она быстро удалилась отъ преслдовавшихъ ее кораблей, и мои солдаты не могли послдовать за мной. Такъ остался я одинъ, окруженный многочисленными врагами, которымъ не могъ долго сопротивляться. Они овладли мною совершенно израненнымъ, и такъ какъ вамъ извстно, господа, что Ухали удалось уйти изъ этой битвы съ своей эскадрой, то я остался у него въ плну, и оказался однимъ несчастнымъ между столькими счастливцами, однимъ плннымъ между столькими освобожденными; въ этотъ день возвратили свободу пятнадцати тысячъ христіанъ, служившихъ, въ невол, гребцами на турецкихъ галерахъ. Меня отвезли въ Константинополь, гд султанъ наименовалъ моего господина, особенно отличившагося въ Лепантской битв, и захватившаго, какъ трофей и свидтельство своего мужества, мальтійское знамя, главнокомандующимъ флотомъ. Въ слдующемъ 1572-мъ году я былъ въ Наварин и служилъ гребцомъ на галер Три листа. Тутъ я увидлъ, какъ упустили мы посл Лепантской битвы случай захватить въ гавани весь Турецкій флотъ, потому что находившіеся на корабляхъ Альбанцы и Янычаре, ожидая нападенія въ самой гавани, приготовляли платье и туфли, намреваясь убжать на берегъ, не ожидая сраженія; такой ужасъ навелъ на нихъ побдоносный флотъ нашъ. Но небу не угодно было даровать намъ это счастіе, не потому, чтобы наши начальники были небрежны или неискусны, но за грхи христіанскаго міра Богъ пожелалъ оставить вблизи христіанъ палачей, готовыхъ во всякую минуту наказать насъ. Ухали между тмъ удалился на островъ Модонъ, находящійся близъ Наварина, высадилъ тамъ войска и укрпивъ входъ въ гавань, спокойно остался на остров, пока не удалился Донъ-Жуанъ. Во время этой кампаніи, начальникъ неаполитанской галеры Волчица, этотъ боевой громъ, счастливый и непобдимый капитанъ, отецъ своихъ солдатъ, донъ-Альваро де-Базанъ, маркизъ Санта-Крузскій захватилъ турецкое судно Добычу, находившееся подъ командой одного изъ сыновей славнаго корсара Барбаруссы. Это былъ человкъ чрезвычайно жестокій; онъ обходился съ своими невольниками до того дурно, что когда гребцы на его галер увидли шедшую на нихъ Волчицу, они не слушая боле приказаній грести скоре, разомъ сложили весла, бросились на своего начальника и повлекли его отъ корчмы къ носу, нанося ему такіе удары, что прежде чмъ онъ добрался до мачты, душа его была уже въ аду; такъ жестоко онъ обращался съ своими невольниками, и такъ ужасно они ненавидли его.
Мы возвратились въ Константинополь въ 1573 году; тамъ мы узнали, что Донъ-Жуанъ Австрійскій взялъ штурмомъ Тунисъ, и передалъ этотъ городъ Мулей-Гамету, отнявъ, такимъ образомъ, у одного изъ ужаснйшихъ и храбрйшихъ людей въ мір, Мулей-Гамида всякую надежду возвратить когда-нибудь потерянное имъ царство. Султанъ почувствовалъ всю тяжесть этой потери и съ благоразуміемъ, наслдованнымъ имъ отъ своихъ славныхъ предковъ, предложилъ Венеціанцамъ миръ, въ которомъ они нуждались еще боле, чмъ Турки. Въ 1574 году турецкія войска появились перед Гулеттой и фортомъ, воздвигнутымъ Донъ-Жуаномъ передъ Тунисомъ, но, къ несчастію, остававшимся недостроеннымъ. Въ теченіи всей этой войны, я оставался гребцомъ на галер, не имя никакой надежды возвратить свободу, по крайней мр посредствомъ выкупа, потому что я твердо ршился ничего не писать отцу о моихъ несчастіяхъ. Гулетту между тмъ взяли, а вскор за тмъ палъ и офртъ. Подъ стнами этихъ укрпленій собралось, какъ тогда считали, шестьдесятъ пять тысячъ турецкихъ войскъ, состоявшихъ на жалованьи у султана и 400,000 мавровъ и арабовъ изъ Африки. Эта безчисленная толпа везла за собою столько продовольственныхъ и боевыхъ припасовъ, за нею слдовало столько мародеровъ, что враги наши, кажется, могли закрыть руками и закидать землей Гулетту и фортъ. Первые удары разрушили Гулетту, считавшуюся до тхъ поръ неодолимой. Она пала не по вин своихъ защитниковъ, сдлавшихъ, съ своей стороны, все, что могли, но потому, что на окружавшемъ ея песочномъ грунт чрезвычайно легко было, какъ показалъ опытъ, рыть траншеи; при построеніи ея предполагали, что грунтовыя воды находились тамъ на глубин двухъ футъ отъ поверхности земли. между тмъ какъ турки не нашли ихъ и на глубин четырехъ. При помощи безчисленнаго количества мшковъ съ пескомъ, они воздвигли высокіе траншейные бруствера и, стрляя въ насъ съ командующаго надъ крпостью вала, уничтожали всякую возможность съ нашей стороны не только защищаться, но даже показываться за укрпленіяхъ. Общее мнніе было тогда таково, что намъ слдовало защищаться не въ Гулетт; а ожидать непріятеля въ пол и воспрепятствовать его высадк. Но люди, говорившіе это, не имли, какъ видно, никакого понятія о военномъ дл, потому что въ Гулетт и форт насчитывали едва семь тысячъ человкъ солдатъ. Какимъ же образомъ, предположивъ даже, что эта горсть воиновъ оказалась бы еще храбре, чмъ она была въ дйствительности, могла сразиться она въ открытомъ пол съ безчисленными силами противника? И можно ли оборонить крпость, обложенную со всхъ сторонъ, расположенную въ непріятельской земл и не вспомоществуемую войсками въ пол. Многіе, подобно мн, видятъ, напротивъ, особенную милость неба къ Испаніи въ томъ, что оно допустило разрушеніе этого гнзда разврата, этого гложущаго червя, этой ненасытной пасти, пожиравшей безплодно столько денегъ, единственно, быть можетъ, для того, чтобы сохранить воспоминаніе о взятіи ее непобдимымъ Карломъ V, какъ будто для его безсмертія нужны эти каменья. Вмст съ Гулеттой, какъ я вамъ говорилъ, палъ и фортъ; Турки овладли имъ шагъ за шагомъ. Его защищали такъ мужественно, что въ двадцати двухъ отбитыхъ штурмахъ мы убили боле двадцати пяти тысячъ непріятелей, и изъ трехъ сотъ оставшихся въ живыхъ, защитниковъ его, никто не былъ взятъ цлымъ и здоровымъ; что можетъ краснорчиве свидтельствовать о героизм, съ которымъ осажденные защищали крпость? Вмст съ тмъ сдался на капитуляцію и другой маленькій фортъ или башенька, выстроенная посреди острова Эстано; ее оборонялъ мужественный валенсіанскій воинъ Донъ-Жуанъ Заногера. Турки взяли въ плнъ коменданта Гулетты донъ-Педро-Пуэрто Кареро, который сдлалъ нее, что было возможно для защиты крпости, и съ горя, что не ногъ оборонить ее, умеръ на дорог въ Константинополь, куда его везли плннымъ. Турки взяли въ плнъ также и коменданта форта, Габріо Цервеллона, славнаго и безстрашнаго миланскаго инженера. Много значительныхъ лицъ погибло при осад этихъ двухъ мстъ, между прочимъ великодушный іонитскій рыцарь Пагано-Доріа, такъ благородно поступившій въ отношеніи брата своего Ивана Андрея Доріа. Смерть его была тмъ ужасне, что онъ погибъ подъ ударами нсколькихъ арабовъ, которымъ онъ вврилъ себя, видя неминуемое паденіе форта. Они взялись провести его въ мавританскомъ плать до Табарки, маленькаго форта, которымъ владютъ на этомъ берегу генуезцы въ видахъ добыванія коралловъ; но на дорог отскли ему голову и отнесли ее турецкому адмиралу, подтвердившему на нихъ нашу поговорку: измна можетъ нравиться, но измнникъ никогда. Говорятъ, будто онъ веллъ повсить измнниковъ, поднесшихъ ему въ подарокъ мертвую голову Доріа за то, что они передали въ руки его этого рыцаря мертвымъ, а не живымъ.
Между христіанами, взятыми въ форт, находился нкто донъ-Педро Агиларъ, уроженецъ какого-то андалузскаго города, служившій юнкеромъ въ гарнизон форта. Это былъ человкъ чрезвычайно умный и храбрый; обладавшій, кром того, замчательнымъ поэтическимъ талантомъ. Мн это очень хорошо извстно; потому что злая судьба поэта предала его въ руки того самаго человка, въ неволю къ которому попался и я; онъ служилъ даже на одной галер со мной. Прежде чмъ мы отплыли отъ берега, донъ-Педро написалъ одно стихотвореніе, родъ эпитафіи Гулетт и форту. Я помню его до сихъ поръ, и прочту вамъ, потому что, сколько мн кажется, оно должно понравиться вамъ. Когда плнникъ произнесъ имя Педро, донъ-Фернандъ взглянулъ на своихъ товарищей, и вс они улыбнулись, когда же рчь зашла о стихахъ, тогда одинъ изъ друзей донъ-Фернанда, прервавши разсказъ, сказалъ плннику; прежде чмъ вы прочтете эти стихи, не скажете ли вы мн, что сталось съ донъ-Педро Агиларскимъ?
Знаю только, отвчалъ плнникъ, что пробывъ два года въ Константинопол, онъ убжалъ оттуда въ албанскомъ костюм, съ греческимъ проводникомъ, но возвратилъ ли онъ себ свободу? этого не могу вамъ сказать; думаю, что да, потому что мене чмъ черезъ годъ, я встртилъ въ Константинопол, провожавшаго его грека, но переговорить съ нимъ, въ несчастію, не ногъ.
— Такъ позвольте сказать вамъ, добавилъ путешественникъ, что донъ-Педро родной мой братъ; онъ живетъ теперь безбдно, спокойно и счастливо у себя дома; женатъ и иметъ троихъ дтей.