Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

— Самыя странныя новости, отвчалъ незнакомецъ. Говорятъ, будто Лотаръ, этотъ искренній другъ богатаго Ансельма, живущаго возл святого Іова, увезъ, сегодня ночью, жену своего друга, который также исчезъ изъ города. Это извстіе сообщила горничная Камиллы, пойманная губернаторомъ въ то время, когда она спускалась на простыняхъ изъ окна Ансельмова дома. Я не знаю всей этой исторіи, подробно, скажу вамъ только, что она поразила весь городъ, потому что ничего подобнаго нельзя было ожидать отъ дружбы Ансельма и Лотара, которыхъ называли не иначе, какъ двумя друзьями.

— А не знаете вы, куда ухали Лотаръ и Камилла? спросилъ Ансельмъ.

— Не могу вамъ этого сказать, отвтилъ флорентинецъ, знаю только, что губернаторъ употребилъ все стараніе открыть бглецовъ.

— Позжайте съ Богомъ, милостивый государь, сказалъ Ансельмъ.

— А вы оставайтесь съ нимъ, отвтилъ незнакомецъ, пришпоривая своего коня.

При ужасномъ извстіи, сообщенномъ ему незнакомымъ флорентинцемъ, Ансельмъ готовъ былъ потерять не только разсудокъ, но даже жизнь. Онъ приподнялся съ земли и дотащился кое какъ до деревни своего друга, не знавшаго еще о несчастіи, постигшемъ Ансельма. Увидя его блднаго, дрожащаго и смятеннаго, другъ его подумалъ, что онъ опасно болнъ, тмъ боле, что Ансельмъ просилъ поскоре приготовить ему постель и дать чернила и бумаги. Просьбу его поторопились исполнить и оставили его одного въ комнат, заперевъ въ ней, по его просьб, двери. Увидя себя одного, томимый мыслью о постигшемъ его несчастіи и чувствуя смертельныя муки, раздиравшія его сердце, Ансельмъ понялъ, что жизнь его покидаетъ. Желая объяснить причину своей преждевременной смерти, онъ взялъ въ руки перо, но прежде, чмъ усплъ докончить письмо, у него занялось дыханіе, и онъ испустилъ духъ подъ тяжестью горя, причиненнаго ему его безразсуднымъ любопытствомъ.

На другой день, видя, что уже довольно поздно, а Ансельма между тмъ не слышно, хозяинъ дома вошелъ въ комнату Ансёльма, чтобы спросить о здоровьи, и нашелъ его, лежащимъ недвижимо. Половина тла его лежала на кровати, другая на письменномъ стол; въ рукахъ онъ держалъ еще перо, которымъ писалъ наканун, и возл лежалъ листъ бумаги. Приблизясь къ Ансельму, хозяинъ навалъ его по имени, и, не получая отвта, взялъ его за руку, но она была холодна; тогда другъ его понялъ, что Ансельмъ умеръ. Пораженный и опечаленный онъ кликнулъ своихъ слугъ — быть свидтелями этого роковаго событія, потомъ взялъ бумагу, написанную, какъ видно было, рукой Ансельма, и прочелъ эти немногія слова: «Безразсудное желаніе лишаетъ меня жизни. Если извстіе о моей смерти дойдетъ до Камиллы, пусть она знаетъ, что я ее простилъ; она не призвана была творить чудесъ, а я не въ прав былъ требовать ихъ отъ нее. Виновный самъ въ своемъ позор, я былъ бы несправедливъ, если бы….» Больше написать онъ былъ не въ силахъ; жизнь, какъ видно, отлетла отъ него въ ту минуту, когда онъ написалъ послднее слово. На другой день увдомили родныхъ Ансельма о его смерти; они знали уже о постигшемъ его несчастіи, знали монастырь, въ которомъ Камилла готовилась отправиться вслдъ за Ансельмомъ въ неизбжный путь, не вслдствіе извстія о смерти ея мужа, а вслдствіе дурныхъ встей, полученныхъ объ отсутствующемъ его друг. Говорятъ, что оставшись вдовой, она не хотла покидать монастыря, но не хотла и отказаться отъ свта, пока не узнала о послдовавшей вскор смерти Лотара въ битв Лотрека съ великимъ капитаномъ, на неаполитанской земл, куда бжалъ поздно раскаявшійся другъ. Получивъ это извстіе, Камилла скрылась на вки за монастырскими стнами и вскор умерла въ раскаяніи и слезахъ. Такъ трагически кончилось для трехъ лицъ безумно сдланное начало.

— Повсть эта не дурна, сказалъ священникъ, но только я не могу поврить, чтобы подобное происшествіе случилось въ дйствительности. Если это вымыселъ, то онъ плохо задуманъ; — нельзя вообразить себ мужа, готоваго ршиться на такое безумное испытаніе, на какое ршился Ансельмъ. Между любовниками могло бы еще устроиться что-нибудь подобное, но между мужемъ и женою — никогда. Разсказана же эта повсть не дурно.

Глава XXXVI

Въ эту минуту, стоявшій на порог хозяинъ воскликнулъ: «Господи! какіе гости дутъ; если они остановятся здсь, то будетъ намъ чему порадоваться».

— Какіе гости? спросилъ Карденіо.

— Четыре человка съ пиками, верхомъ, въ черныхъ маскахъ, отвчалъ хозяинъ — и посреди ихъ, на кресл, какая то дана, вся въ бломъ и тоже въ маск; наконецъ, позади, двое слугъ идутъ пшкомъ.

— И близко они? спросилъ священникъ.

— Да такъ близко, что вотъ ужь къ воротамъ подъзжаютъ, отвтилъ хозяинъ.

Услышавъ это, Доротея закрыла лицо, а Карденіо поспшно ушелъ въ комнату, въ которой спалъ Донъ-Кихотъ. Едва лишь успли они принять необходимыя мры предосторожности, какъ къ корчм подъхали новоприбывшіе путешественники. Четыре красивыхъ и богато одтыхъ всадника, слзши съ коней, помогли хавшей съ ними дам сойти съ кресла, и одинъ изъ нихъ донесъ ее до стула, стоявшаго у входа въ ту комнату, въ которой спрятался Карденіо. Ни мужчины, ни дама не снимали масокъ и не сказали ни слова; только въ ту минуту, когда замаскированный путешественникъ посадилъ даму на стулъ, она тяжело вздохнула и опустила руки, какъ изнемогающая, больная женщина. Слуги ихъ между тмъ отвели лошадей въ конюшню.

Священнику сильно хотлось узнать, что это за господа такіе, ничего не говорящіе и старающіеся такъ упорно хранить свое инкогнито; и онъ отправился распросить объ этомъ ихъ слугъ.

— Право, мн трудно сказать вамъ, что это за господа такіе, сказалъ ему одинъ изъ слугъ; думаю только, что они должны быть знатные люди, особенно тотъ господинъ, который взялъ на руки даму; его слушаютъ вс остальные и длаютъ то, что онъ велитъ.

— А что это за дама? спросилъ священникъ.

— И этого не могу вамъ сказать, отвтилъ слуга; потому что во время всей дороги, я не видлъ ни одного уголка ея лица, а слышалъ ея оханія; и охаетъ она, я вамъ скажу, такъ, какъ будто съ каждымъ вздохомъ собирается отдать Богу душу. Вы, ваша милость, не удивляйтесь тому, что мы съ товарищемъ не знаемъ, что это за господа такіе, продолжалъ онъ, мы всего двое сутокъ находимся въ услуженіи у нихъ. Они насъ встртили на дорог и упросили сопровождать ихъ до Андалузіи, общая хорошо заплатить за это.

— А не слыхали ли вы имени котораго-нибудь изъ нихъ? продолжалъ разспрашивать священникъ.

— Ничего не слыхали, отвчалъ слуга; они словно зарокъ дали — молчать; слова отъ нихъ не добьешся. Только и слышно, что вздохи этой несчастной дамы, которые просто сердце надрываютъ. Я полагаю, что ее должно быть насильно везутъ въ какое-нибудь такое мсто, куда ей вовсе не желательно хать; врно она монахиня, или собирается поступить въ монахини, потому что, вы видите, она вся въ черномъ, и груститъ врно оттого, что не желаетъ поступить въ монастырь.

— Все это очень можетъ быть, сказалъ священникъ и вернулся къ Дороте. Доротея между тмъ, слыша стоны покрытой вуалью дамы и движимая свойственнымъ женщинамъ состраданіемъ, подошедши къ незнакомк, сказала ей: «что съ вами? какое горе томитъ васъ? Если оно таково, что женщина, по собственному опыту, знаетъ, какъ облегчить его, въ такомъ случа, распоряжайтесь иною, какъ вамъ будетъ угодно».

Вздыхавшая дама не отвтила ничего и продолжала упорно молчать, не смотря на то, что Доротея съ большимъ и большимъ увлеченіемъ продолжала предлагать ей свои услуги. Наконецъ, тотъ самый мужчина, которому, по словамъ слуги, повиновались вс остальные, сказалъ Дороте: «не трудитесь, сударыня, предлагать этой дам свои услуги; вы только напрасно потеряете время;— ей незнакомо чувство благодарности, и если вы не желаете услышать какой-нибудь лжи, въ такомъ случа, не ожидайте отъ нее отвта».

— Я никогда не лгала, живо воскликнула, упорно молчавшая, до сихъ поръ, дама; напротивъ, я слишкомъ искренна, слишкомъ далека отъ всякаго притворства. И если нуженъ свидтель, который подтвердилъ бы мои слова, беру въ свидтели васъ самихъ; васъ, котораго моя чистая любовь къ правд сдлала вроломнымъ обманщикомъ.

«Боже, что слышу я? какой голосъ поразилъ мой слухъ», воскликнулъ, въ эту минуту, раздирающимъ голосомъ Карденіо, ясно слышавшій слова незнакомой дамы, отъ которой его отдляла одна только дверь. Взволнованная и изумленная дама въ маск повернула голову въ ту сторону, гд находился Карденіо, и, не видя такъ никого, встала съ намреніемъ войти въ сосднюю комнату; но незнакомецъ, ревниво слдившій за всми ея движеніями, не позволилъ ей сдлать ни шагу. Въ порыв волненія, незнакомка уронила маску и открыла лицо несравненной красоты, похожее на образъ небесный, не смотря на его блдность и какое-то странное выраженіе, которое придавали ему глаза красавицы, безцльно блуждавшіе вокругъ. Взоръ ея былъ до того тревоженъ, что ее можно было принять за сумасшедшую; и наружные признаки ея помшательства возбуждали глубокое состраданіе къ несчастной въ душ Доротеи и всхъ видвшихъ ее въ эту минуту и не знавшихъ причины ея душевнаго разстройства. Говорившій съ ней и крпко державшій ея за плечи мужчина не могъ, въ свою очередь, удержать маски, и также очутился съ открытымъ лицомъ. Поднявъ въ эту минуту глаза, Доротея неожиданно увидла передъ собою донъ-Фернанда, поддерживавшаго вмст съ нею незнакомую даму. При вид его, испустивъ изъ глубины души тяжелый — продолжительный вздохъ, Доротея лишилась чувствъ и упала бы на полъ, еслибъ возл нея не было, къ счастію, цирюльника, удержавшаго ее въ своихъ рукахъ. Не теряя ни минуты, священникъ поспшилъ снять съ нея вуаль, чтобы брызнуть на нее холодной водой; между тмъ донъ-Фернандъ тоже обмеръ, увидвши передъ собой Доротею. Тмъ не мене онъ не выпускалъ изъ рукъ Лусинды (незнакомая дама, старавшаяся освободиться изъ рукъ его, была Лусинда), узнавшей по голосу Карденіо, который, въ свою очередь, узналъ ее. Услышавъ тяжелый вздохъ, вырвавшійся изъ груди Доротеи въ минуту ея обморока, и вообразивъ себ, что это крикнула Лусинда, Карденіо, вн себя, бросился изъ своей комнаты и наткнулся на донъ-Фернанда, державшаго въ объятіяхъ Лусинду. Донъ-Фернандъ узналъ Карденіо, и вс четверо не могли произнести ни одного слова отъ удивленія, не понимая, что длается вокругъ нихъ. Вс молчали, глядя другъ на друга; Доротея — на донъ-Фернанда, донъ-Фернандъ — на Карденіо, Карденіо — на Лусинду, Лусинда — на Карденіо. Первой заговорила Лусинда: «оставьте меня во имя того, къ чему обязываетъ васъ ваше положеніе, если ничто другое не въ силахъ остановить васъ. Дайте мн возвратиться къ тому дубу, которому я служу подпорьемъ и съ которымъ не могли разлучить меня ни ваши подарки, ни угрозы, ни ваши достоинства, ни ваши общанія. Вы видите, какими странными и непредугаданными путями небо возвратило меня моему настоящему мужу. Вы знаете уже, благодаря тысяч тяжелыхъ испытаній, что одна смерть могла бы заставить меня позабыть его. Пускай же ваше заблужденіе, такъ ясно разсянное теперь, превратитъ любовь вашу въ ненависть и ваши ласки въ ярость. Возьмите мою жизнь; позвольте мн только, въ послдній разъ, вздохнуть на глазахъ моего любимаго мужа, и я благословлю мою смерть. Она покажетъ, что я оставалась врна ему до послдней минуты».

Пришедшая между тмъ въ себя Доротея, услышавъ слова Лусинды, поняла это находился возл нее; и видя, что донъ-Фернандъ, не выпуская изъ рукъ Лусинды, ничего не отвчаетъ на ея трогательныя просьбы, она превозмогла себя, кинулась на колни передъ своимъ соблазнителемъ. и утопая въ слезахъ, лившихся ручьями изъ чудныхъ глазъ ея, сказала ему дрожащимъ голосомъ: «если лучи этого солнца, омрачаемаго твоими руками, не лишаютъ свта глаза твои, тогда ты узнаешь, лежащую у ногъ твоихъ, несчастную, — несчастную до тхъ поръ, пока теб это будетъ угодно, — и грустную Доротею. Это я, та бдная крестьянка, которую ты изъ прихоти, или изъ великодушія, хотлъ возвести такъ высоко, чтобы она имла право назваться твоею; это я, та несчастная двушка, которая вела покойную и счастливую жизнь до тхъ поръ, пока красота твоя, твой голосъ, заговорившій ей, повидимому, такъ искренно о любви, не заставили ея отдать теб ключъ отъ своей свободы и свою непорочность. Но, оттолкнутая тобой, я тобою же доведена теперь до этого мста, гд ты меня встрчаешь, и гд ты самъ очутился въ томъ положеніи, въ какомъ я встрчаю тебя. Не думай, однако, что. я пришла сюда по слдамъ моего безчестія; — нтъ, меня привело сюда мое горе и сожалніе о томъ, что ты меня забылъ. Ты хотлъ, чтобы я принадлежала теб, и ты достигъ этого, но такими средствами, что не смотря на все твое желаніе, теб невозможно уже не быть моимъ. Подумай, благородный господинъ мой, что любовь моя можетъ замнить для тебя ту красоту и знатность, изъ-за которыхъ ты меня покидаешь. Ты не можешь принадлежать прекрасной Лусинд, потому что принадлежишь мн; Лусинда же не можетъ быть твоею, потому что она принадлежитъ Карденіо. Подумай, что одна изъ этихъ женщинъ боготворитъ тебя; другая ненавидитъ. Ты восторжествовалъ надо мной: своего происхожденія скрыть я не могла, и ты знаешь, что заставило меня отдаться теб; у тебя не остается, значитъ, никакого оправданія, никакого предлога считать себя обманутымъ. Если же все это правда, если ты такой же христіанинъ, какъ дворянинъ, къ чему же бжишь ты отъ меня такими извилинами, и не желаешь сдлать меня такой же счастливой въ конц, какою я была въ начал. Если ты не хочешь признать меня своей законной женой, сдлай меня рабой твоей, и я сочту себя богатой и счастливой, когда буду въ твоей власти. Не допусти, покидая меня, поблекнуть моему доброму имени подъ гнетомъ злыхъ толковъ и пересудъ; устрани отъ родныхъ моихъ такую грустную старость: они врно служили твоимъ родителямъ, и не такой награды достойна ихъ служба. Если же ты полагаешь, что ты унизишь родъ свой, смшавши кровь твою съ моею, то вспомни, что въ мір существуетъ мало фамилій, которымъ нельзя сдлать подобнаго упрека, и что не женщины возвеличиваютъ роды. Вспомни при томъ, что истинное благородство заключается въ добродтели, и если ты откажешься отъ нея, упорствуя возвратить мн то, что мн принадлежитъ, тогда я буду благородне тебя. Мн остается, наконецъ, сказать теб еще, что волей неволей, но только я твоя жена, и это подтвердятъ твои собственныя слова, отъ которыхъ ты не можешь отречься, если гордишься тмъ, за что презираешь меня; это подтвердятъ твои письма, — небо, слышавшее твои клятвы, и наконецъ, еслибъ ничего этого не было, остается еще твоя совсть; — въ разгар твоихъ преступныхъ радостей она не перестанетъ подымать внутри тебя свой грозный голосъ, она вступится за призываемую мною правду и смутитъ самыя сладкія минуту твоей жизни».

Доротея проговорила это такимъ трогательнымъ голосомъ, обливаясь такими слезами, что у всхъ, даже у незнакомыхъ мужчинъ, сопровождавшихъ донъ-Фернанда, на глазахъ выступили слезы. донъ-Фернандъ безмолвно слушалъ Доротею, пока голосъ ея не прервался, наконецъ, такими тяжелыми вздохами, что только чугунное сердце могло не тронуться ими. Лусинда также глядла на Доротею, тронутая горемъ ея, и изумленная ея умомъ и красотой. Она хотла бы подойти въ ней, сказать ей нсколько словъ въ утшеніе, но Фернандъ все еще держалъ ее въ своихъ рукахъ. Наконецъ, взволнованный и изумленный, поглядвъ въ нмой борьб нсколько времени на Доротею, онъ громко воскликнулъ, выпустивъ изъ рукъ своихъ Лусинду: «ты побдила, очаровательная Доротея, ты побдила! Можно ли устоять противъ столькихъ очарованій, соединенныхъ вмст«. Освободясь изъ рукъ Фернанда, не совсмъ оправившаяся Лусинда обомлла и чуть было не упала на полъ, но стоявшій позади ея Карденіо, забывъ въ эту минуту всякій страхъ и готовый на все, стремглавъ кинулся къ ней и воскликнулъ, заключая ее въ свои объятія: «если милосердому небу угодно будетъ даровать теб отдыхъ, прекрасное, врное, благородное созданіе; то врь, нигд не отдохнешь ты такъ безмятежно, какъ на этихъ рукахъ, поддерживающихъ тебя теперь и державшихъ тебя въ т дни, когда судьба позволяла мн думать, что ты моя». Услышавъ это, Лусинда взглянула на Карденіо, — она его и прежде уже начинала узнавать по голосу, а теперь окончательно убдилась, что это онъ самъ. Позабывъ все на свт, она кинулась къ нему на шею и, прижимаясь къ нему лицомъ, радостно проговорила: «это вы! да, это вы, настоящій господинъ той женщины, которая принадлежала и принадлежитъ вамъ, не смотря за удары разлучившей насъ судьбы и на бдствія, грозящія этой жизни, зависящей отъ вашей».