Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

— Это вы съ двумя мхами вина, а не съ великаномъ повстрчались лицомъ въ лицу, заговорилъ хозяинъ; но донъ-Фернандъ подалъ ему, въ ту же минуту, знакъ не перебивать Донъ-Кихота.

— Я скажу вамъ, наконецъ, высокая, развнчанная дама, продолжалъ рыцарь, что если отецъ развнчалъ васъ, вслдствіе предполагаемой мною причины, то вы, пожалуйста, не безпокойтесь объ этомъ, потому что нтъ на свт такой опасности, которой не поборолъ бы этотъ мечъ. Кладя, въ эту минуту, къ ногамъ вашимъ голову вашего врага, онъ, врьте мн, вскор наднетъ на вашу голову, принадлежащую вамъ корону.

Донъ-Кихотъ остановился, ожидая отвта принцессы, и Доротея, зная, что донъ-Фернандъ ршился продолжать начатую мистификацію до тхъ поръ, пока Донъ-Кихота не привезутъ домой, отвтила ему весьма ловко и серьезно: «рыцарь печальнаго образа! кто сказалъ вамъ о моемъ превращеніи, — тотъ солгалъ, потому что я остаюсь сегодня тмъ же, чмъ была вчера. Правда, благодаря нкоторымъ случайностямъ, со мною произошла маленькая перемна, вознесшая меня на верхъ блаженства; тмъ не мене, повторяю вамъ, я осталась тмъ, чмъ была, нуждаясь, по прежнему, въ заступничеств вашей непобдимой руки. Не подозрвайте же, благородный рыцарь, моего отца и считайте его человкомъ мудрымъ и опытнымъ, если онъ могъ при помощи своей науки открыть такое легкое и врное средство пособить моему несчастію. Безъ счастливой встрчи съ вами, я бы никогда не узнала того блаженства, которое испытываю теперь. Беру нашихъ слушателей въ свидтели того, что я говорю истинную правду. И намъ остается только отправиться завтра утромъ въ дорогу — сегодня пришлось бы ограничиться слишкомъ короткимъ перездомъ, такъ какъ ужь поздно; — въ счастливомъ же окончаніи моего дла я надюсь, полагаясь на Бога и на мужество вашего благороднаго сердца.» Въ отвтъ на это Донъ-Кихотъ, обратясь къ Санчо, сказалъ ему съ недовольнымъ видомъ: «теперь, бдный мой Санчо, скажу я теб, что ты величайшій глупецъ въ Испаніи. Не говорилъ ли ты мн, негодная тварь, будто принцесса превратилась въ простую Доротею, не назвалъ ли ты отсченную мною голову великана злою судьбою, родившею тебя на свтъ; не наговорилъ ли ты мн, наконецъ, сотню другихъ глупостей, взволновавшихъ меня такъ, какъ я никогда еще не былъ взволнованъ? Клянусь Богомъ,» добавилъ онъ, взглянувъ на небо и скрежеща зубами, «я не знаю, что удерживаетъ меня въ эту минуту отъ такого дла, которое стало бы на вки памятнымъ всмъ лгунамъ-оруженосцамъ странствующихъ рыцарей.»

— Успокойтесь, дорогой господинъ мой, отвчалъ Санчо; очень быть можетъ, что я ошибся на счетъ превращенія госпожи принцессы Миномиконъ, но что касается головы великана, или мховъ съ винами, и того, что вы пролили не кровь, а красное вино, то, клянусь Богомъ, въ этомъ я совершенно правъ: разрзанная вами, въ разныхъ мстахъ, козлиная кожа по сю пору лежитъ у вашего изголовья, и ваша спальня все еще похожа на винное озеро. Если вы мн не врите теперь, то поврите, — когда придетъ пора готовить яйца, то есть когда хозяинъ потребуетъ съ васъ денегъ за все, что вы перерзали и пролили у него. Я же душевно радуюсь, что царица наша осталась такою же царицей какою была, потому что въ ея царств есть и моя доля, какъ у всякаго пайщика въ общин.

— Я говорю только, что ты болванъ, Санчо, и больше ничего, замтилъ Донъ-Кихотъ; прости меня, и позабудемъ объ этомъ.

— Да, да! воскликнулъ донъ-Фернандъ; всего лучше забыть; и, такъ какъ теперь уже довольно поздно, и принцесс угодно, чтобы мы отправились въ путь завтра, поэтому намъ остается только повиноваться ей. Ночь мы проведемъ въ бесд, а утромъ пустимся въ дорогу вмст съ господиномъ Донъ-Кихотомъ, и будемъ свидтелями неслыханныхъ подвиговъ его, во время этого великаго предпріятія, всю тяжесть котораго онъ великодушно взваливаетъ на себя.

— Это я долженъ сопутствовать и служить вамъ, отвтилъ Донъ-Кихотъ; теперь же мн остается только благодарить васъ за вашу милость и считать себя обязаннымъ за доброе мнніе обо мн, которое я постараюсь всми силами оправдать, хотя бы это стоило мн не только жизни, но даже чего-нибудь большаго, если это возможно.

Пока Донъ-Кихотъ и Фернандъ обмнивались любезностями и предложеніями услугъ, въ корчм неожиданно появился новый путешественникъ, привлекшій всеобщее вниманіе. Костюмъ его показывалъ, что это христіанинъ, недавно возвратившіеся изъ мавританскихъ земель. На немъ былъ надтъ голубой камзолъ съ короткими рукавами, безъ воротника, голубые брюки и фуражка такого же цвта; за стальной перевязи, обхватывавшей его грудь, висла мавританская шпага. Вмст съ нимъ, верхомъ на осл, пріхала женщина въ мавританскомъ костюм. Лицо ея было закрыто вуалью, а голова обвязана широкимъ головнымъ покрываломъ. Длинное, арабское платье, съ накинутымъ сверху краснымъ плащемъ, закрывало ея отъ шеи до ногъ. Смуглый, съ длинными усами и окладистой бородой, кавалеръ ея — повидимому, лтъ сорока съ небольшимъ, былъ крпко и хорошо сложенъ, и казался бы знатнымъ господиномъ, еслибъ былъ одтъ немного иначе. Войдя въ корчму, онъ попросилъ отвести ему отдльную комнату и остался очень недоволенъ, узнавши, что вс комнаты заняты. Обратясь за тмъ въ дам-мавританк, судя по ея костюму, — онъ взялъ ее на руки и помогъ ей сойти съ осла. Въ ту же минуту Лусинда, Доротея, хозяйка, дочь ея и Мариторна окружили незнакомку, привлеченныя ея своеобразнымъ костюмомъ, подобнаго которому имъ никогда не случалось видть.

Всегда любезная и предупредительная Доротея, видя, какъ непріятно подйствовало за мавританку извстіе, что въ дом не оказалось отдльной комнаты, добродушно сказала ей: «не безпокойтесь, сударыня, о томъ, что эта корчма представляетъ такъ много неудобствъ, что длать? это общее свойство всхъ корчмъ. Но если вамъ угодно будетъ раздлить наше убжище, (она указала за Лусинду), то, быть можетъ, въ продолженіи всей дороги, вы нигд не встртите боле радушнаго пріема.» Ничего не отвчая, незнакомая дана встала со стула и скрестивъ на груди руки, наклонила, въ знакъ благодарности, голову и нагнулась всмъ тломъ. Молчаніе ея окончательно убдило всхъ, что это мавританка, не знающая языка христіанъ; между тмъ плвникъ, занимавшійся до сихъ поръ другимъ дломъ, возвратился къ своей дам, и видя, что она ничего не отвчаетъ окружавшимъ ее со всхъ сторонъ женщинамъ, сказалъ имъ: «двушка эта почти вовсе не знаетъ нашего языка и говорятъ только за своемъ родномъ; поэтому она ничего не можетъ отвтить вамъ.»

— Мы ее просимъ только провести эту ночь въ одной спальн съ нами, отвтила Лусинда. Мы постараемся доставить ей здсь всевозможныя удобства и примемъ ее съ тою заботливостію, съ какою должны принимать иностранца, а въ особенности иностранку.

— Цалую ваши руки за нее и за себя, сказалъ плнникъ, и вполн оцняю ваше лестное предложеніе; оно слишкомъ значительно, принимая во вниманіе мое положеніе и то, кмъ оно сдлано.

— Скажите, пожалуйста, эта дама христіанка или магометанка? спросила Доротея. Ея платье и молчаніе заставляютъ васъ думать, что она не той вры, какой намъ хотлось бы.

— Тломъ и платьемъ она магометанка, отвчалъ плнникъ, во душой истинная христіанка, потому что она пламенно желаетъ быть ею.

— Она, значитъ, не крещенная? сказала Лусинда.

— Пока нтъ, отвтилъ плнникъ, ей некогда было окреститься со времени отъзда вашего изъ ея родины Алжира, и такъ какъ она не подвергалась пока такой опасности, которая побудила бы окрестить ее прежде исполненія извстныхъ обрядовъ, требуемыхъ святой нашей матерью церковью, поэтому она и не торопилась. Но Богъ, я полагаю, скоро дозволитъ окрестить ее съ торжественностью, достойной ея происхожденія, боле высокаго, чмъ это можно предположить, судя по ея костюму.

Слова эти пробудили всеобщее любопытство. Всякій горлъ желаніемъ узнать, кто этотъ плнникъ и эта мавританка; но никто не ршился спросить ихъ объ этомъ тотчасъ же, сознавая, что имъ нужно дать теперь спокойно отдохнуть, а не разспрашивать ихъ, кто они такіе. Доротея взяла за руку мавританку, и усадивъ возл себя, попросила ее снять вуаль. Въ отвтъ за это мавританка взглянула за плнника, какъ бы спрашивая у него, что ей говорятъ и что слдуетъ ей длать? Плнникъ сказалъ ей по арабски, что ее просятъ снять вуаль, и что она хорошо сдлаетъ, исполнивши эту просьбу. Услышавъ это, незнакомка въ туже минуту приподняла вуаль и открыла такое прекрасное лицо, что Лусинда нашла ее прекрасне Доротеи, а Доротея — прекрасне Лусинды; и вс единодушно согласились, что если какая-нибудь женщина могла сравниться. производимымъ ею очарованіемъ, съ Доротеей и Лусиндой, такъ это безспорно, обворожительная мавританка; нкоторые находили ее даже прекрасне двухъ знакомыхъ намъ красавицъ. И такъ какъ красота невольно влечетъ въ себ ваши симпатіи, поэтому вс гости поспшили услуживать очаровательной незнакомк, а донъ-Фернандъ спросилъ у плнника, какъ ее зовутъ?

«Лелйла Зораида», отвтилъ плнникъ; не усплъ онъ, однако, проговорить этихъ словъ, какъ мавританка, догадавшись о чемъ его спрашивалъ христіанинъ, торопливо воскликнула съ какимъ-то очаровательнымъ неудовольствіемъ: «No, no, Zoraida, Maria, Maria,» давая понять, что ее зовутъ Марія, а не Зораида. Эти слова и проникавшій въ душу голосъ мавританки вызвали слезы на глазахъ нкоторыхъ слушателей, а особенно слушательницъ, отъ природы боле нжныхъ и сострадательныхъ, чмъ мужчины.

— Да, да, Марія, Марія, сказала Лусинда, восторженно обнимая ее.

— Si, si, Maria, Zoraida macange, то есть Зораиды нтъ боле, отвчала мавританка.

Между тмъ наступалъ вечеръ, и хозяинъ, по приказанію донъ-Фернанда, постарался приготовить самый лучшій обдъ, какой можно было сдлать въ его дом. Въ назначенный часъ, путешественники ваши услись за длинный, узкій столъ, такъ какъ во всемъ дом не оказалось ни круглаго, ни четыреугольнаго. Первое мсто за столомъ было предложено Донъ-Кихоту, напрасно старавшемуся отклонить отъ себя эту честь; возл него, какъ возл своего рыцаря, помстилась, по желанію Донъ-Кихота, принцесса Миномиконъ. За ними сли: Лусинда и Зораида, а напротивъ донъ-Фернандъ и Карденіо; рядомъ съ дамами помстился священникъ и цирюльникъ; и за тмъ остальныя мста завяли другіе мужчины. За обдомъ, проходившемъ очень весело и уничтожавшимся весьма исправно, вс невыразимо обрадовались, когда Донъ-Кихотъ, переставши сть и движимый тмъ же побужденіемъ, которое заставило его нкогда обратиться съ длинной рчью къ пастухамъ, вознамрился сказать что-то и теперь.