Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

Это неожиданное происшествіе произвело всеобщее удивленіе. Доротея, замтивши, что донъ-Фернандъ измнился въ лиц, и взявшись за эфесъ своей шпаги, собирался, повидимому, отмстить Карденіо, съ быстротою молніи бросилась къ его ногамъ, обняла его колни, и покрывая ихъ слезами и поцалуями, сжимая въ своихъ рукахъ, сказала ему: «что думаешь ты длать, единое убжище мое, въ минуту этой неожиданной встрчи? У ногъ твоихъ лежитъ твоя жена, а та, которую ты хотлъ бы назвать женой, покоится теперь въ объятіяхъ своего мужа. Можешь ли ты передлать то, что устроило небо? И не лучше ли теб возвысить, назвать равной теб ту женщину, которая, не смотря на вс препятствія, поддерживаемая своимъ постоянствомъ, глядитъ теб теперь въ глаза и орошаетъ слезами любви лицо своего настоящаго мужа? Заклинаю тебя именемъ Бога, заклинаю тебя тобою самимъ, взгляни въ эту минуту безъ гнва на то, что разрушаетъ твое заблужденіе, и оставь влюбленныхъ въ мір наслаждаться ихъ счастіемъ столько времени, сколько даруетъ имъ небо. Этимъ ты обнаружишь великодушную душу свою, и міръ увидитъ, что разсудокъ твой уметъ торжествовать надъ страстями».

Пока говорила Доротея, Карденіо, не выпуская изъ объятій своихъ Лусинды, пристально глядлъ на донъ-Фернанда, твердо ршившись, въ случа чего, мужественно защищаться противъ кого бы то ни было, хоть бы защита эта грозила ему смертью. Но въ эту минуту, друзья донъ-Фернанда съ одной стороны, съ другой священникъ и цирюльникъ, также присутствовавшіе при этой сцен, — свидтелемъ ея былъ и добрякъ Санчо Пансо, — окружили донъ-Фернанда, умоляя его сжалиться надъ слезами Доротеи и не обмануть ея справедливыхъ надеждъ, если только она говорила правду, въ чемъ никто не сомнвался. «Подумайте, милостивый государь», добавилъ священникъ, «что не простой случай, какъ это можетъ казаться, а рука Промысла соединила васъ всхъ въ такомъ мст, гд вы, конечно, меньше всего ожидали встртиться. Подумайте о томъ, что только смерть можетъ отнять Лусинду у Карденіо; и еслибъ ихъ грозили разлучить остріемъ меча, то, умирая вмст, они благословили бы самую смерть. Подумайте, что въ крайнихъ случаяхъ, въ неисправимыхъ обстоятельствахъ жизни, лучшее, что остается сдлать — это: восторжествовать надъ собою и выказать великодушіе нашей души. Позвольте же этимъ, любящимъ другъ друга, супругамъ, насладиться тмъ счастіемъ, которое даруетъ имъ небо, а сами взгляните на Доротею и сознайтесь, что на свт найдете не много женщинъ, которыя могли бы — не говорю превзойти, но даже сравниться съ нею въ красот; къ тому же красота соединяется въ ней съ такою трогательной покорностью и безпредльной любовью къ вамъ. И если вы дорожите сколько-нибудь именемъ христіанина и дворянина, то вамъ не остается ничего больше сдлать, какъ сдержать свое слово. Этимъ вы умилостивите Бога и примиритесь съ тми людьми, которые сознаютъ, что добродтель можетъ вознести красоту надъ всякимъ дворянствомъ, не умаляя достоинствъ того, это вознесетъ ее на такую высокую степень, и что уступая могуществу страсти, человкъ не заслуживаетъ укора, если онъ не сдлалъ при этомъ ничего дурнаго». Къ словамъ священника вс остальныя лица присовокупили нсколько своихъ и, благодаря общимъ усиліямъ, благородное сердце донъ-Фернанда успокоилось наконецъ и преклонилось предъ могуществомъ добродтели.

Желая показать, что онъ уступаетъ благимъ совтамъ, донъ-Фернандъ нагнулся и сказалъ, обнимая Доротею, «встаньте, прошу васъ; могу ли я хладнокровно видть у ногъ своихъ ту самую женщину, которую я ношу въ моемъ сердц, и если, до сихъ поръ, я не усплъ вамъ показать этого на дл, то это, быть можетъ, по вол неба, желавшаго, чтобы, убдившись, какъ искренно и неизмнно вы любите меня, я научился бы уважать васъ такъ глубоко, какъ вы того заслуживаете. Не порицайте меня за то, что я покинулъ васъ; меня удалила отъ васъ та самая сила, которая привлекла меня въ вамъ. Если не врите мн, то обернитесь; взгляните за счастливую теперь Лусинду, и въ ней вы найдете оправданіе моему поступку. Но такъ какъ Лусинда нашла кого желала, а я то, что мн принадлежитъ, пускай же она, отнын, живетъ въ мир и счастіи многія лта съ Карденіо, а я на колняхъ стану молить небо, да позволитъ оно мн прожить столько же съ моей Доротеей». Съ послднимъ словомъ онъ сжалъ Доротею въ своихъ объятіяхъ и такъ нжно прижалъ въ лицу ея — свое, что ему нужно было сдлать нкоторое усиліе надъ собою, чтобы слезы — свидтели его любви и раскаянія — не брызнули у него изъ глазъ. Лусинда же и Карденіо не удерживали своихъ слезъ, и вмст съ ними вс присутствовавшіе при этой трогательной сцен плавали такъ единодушно, — это отъ собственной радости, это, глядя на радость другихъ, — что со стороны можно было подумать: не поразилъ ли ихъ какой-нибудь сильный, нежданный ударъ. Самъ Санчо заливался слезами, но, какъ онъ уврялъ впослдствіи, потому только, что Доротея оказалась не принцессою Мивоиивонъ, отъ которой онъ ожидалъ такихъ богатыхъ милостей.

Нсколько минутъ не умолкали рыданія и продолжалось общее волненіе. Наконецъ Карденіо и Лусинда бросились на колни передъ донъ-Фернандомъ и благодарили его въ такихъ трогательныхъ выраженіяхъ, что растерявшійся донъ-Фернандъ не зналъ, что отвчать имъ, и только обнималъ ихъ съ живйшими знаками любви и раскаянія. Онъ спросилъ посл того Доротею: какъ она попала въ такое отдаленное отъ ея родины мсто? Доротея разсказала ему тоже самое, что незадолго до того разсказала Карденіо; и донъ-Фернандъ и его друзья, восхищенные этимъ разсказомъ, желали, чтобы она все говорила и говорила; съ такою прелестью она передала имъ повсть своихъ несчастій. Посл Доротеи разсказалъ и донъ-Фернандъ все, что случилось съ нимъ съ тхъ поръ, какъ онъ нашелъ на груди Лусинды записку, въ которой она писала, что не можетъ быть его женой, такъ какъ она законная жена Карденіо. «Въ первую минуту я хотлъ убить ее», говорилъ донъ-Фернандъ, «и убилъ бы, еслибъ мн не помшали ея родители. Взволнованный и разъяренный покинулъ я тогда домъ Лусинды, съ намреніемъ страшно отмстить за себя. На другой день я узналъ, что Лусинда исчезла изъ родительскаго дома, и никто не могъ сказать, куда она длась. Только спустя нсколько мсяцевъ стало извстно, что она удалилась въ одинъ монастырь, изъявивъ желаніе провести тамъ всю жизнь, если ей не суждено провести этой жизни съ Карденіо. Узнавши объ этомъ, я пригласилъ съ собою трехъ друзей моихъ и отправился съ ними похитить Лусинду. Скрываясь нсколько времени возл монастыря, изъ предосторожности, чтобы, узнавъ о моемъ прізд, надъ Лусиндой не усилили надзора, я дождался того дня, въ который отворили монастырскія ворота; и тогда, оставивъ двухъ спутниковъ своихъ, на страж, у входа, съ третьимъ отправился въ келью, гд и нашелъ Лусинду, разговаривавшую съ какою-то монахиней. Не давши ей времени опомниться и позвать кого-нибудь на помощь, мы увезли ее въ первую деревню, въ которой достали все нужное для предстоявшей вамъ дороги. Похитить ее было не трудно, потому что монастырь, въ которомъ она скрылась, стоитъ уединенно, вдали отъ людскихъ жилищъ. Увидвъ себя въ моей власти, Лусинда лишилась чувствъ, и потомъ только плавала и вздыхала, упорно отказываясь вымолвить хоть одно слово. Безмолвно рыдая, дохала она до этого дома, ставшаго для меня какъ бы небомъ, въ которомъ забываются и оканчиваются земныя треволненія».

Глава XXXVII

Скрпя сердце слушалъ все это Санчо, потому что вс его надежды на будущія владнія разсялись прахомъ съ той минуты, какъ принцесса Микомиконъ превратилась въ Доротею, а великанъ Пантофиландо въ донъ-Фернанда; а между тмъ господинъ его преспокойно почивалъ себ, не догадываясь о томъ, что происходило вокругъ него. Доротея же, Карденіо и Лусинда врили съ трудомъ, что счастіе ихъ не сонъ; а донъ-Фернандъ благодарилъ небо, извлекшее его изъ того безвыходнаго, повидимому, лабиринта, въ которомъ онъ рисковалъ погубить и честь свою и себя самаго. Вс окружавшія ихъ лица не могли нарадоваться счастливой развязк столькихъ перепутанныхъ происшествій, для которыхъ, казалось, не могло быть удачнаго исхода, и священникъ поздравлялъ каждаго съ тмъ счастіемъ, которое выпало на его долю въ этой общей радости. Громче всхъ радовалась, однако, хозяйка, потому что Карденіо и священникъ общали съ лихвой заплатить за вс убытки, сдланные ей Донъ-Кихотомъ.

Одинъ Санчо, какъ мы уже говорили, скорблъ душою среди всеобщей радости. Съ вытянутымъ, какъ аршинъ, лицомъ, вошелъ онъ въ спальню, проснувшагося, наконецъ, Донъ-Кихота, и сказалъ ему: «ваша милость, господинъ рыцарь печальнаго образа, вы можете спать, теперь, сколько вамъ угодно, отложивши попеченіе убивать великановъ и возвращать царицамъ ихъ владнія, потому что все уже сдлано и поршено.

— Еще бы не сдлано, отвчалъ Донъ-Кихотъ, когда я только что сразился съ великаномъ въ такой ужасной битв, какой мн, быть можетъ, не приведется видть ужъ на своемъ вку. Однимъ ударомъ я отскъ ему голову, изъ которой кровавые ручьи потекли, какъ вода.

— Скажите лучше, какъ вино, замтилъ Санчо, потому что узнайте, ваша милость, если это еще неизвстно вамъ, что убитый великанъ оказался разрзанными вами винными мхами, изъ которыхъ вы пролили не кровь, а тридцать квартъ краснаго вина, отсченная же вами голова великана, это злая судьба моя, родившая меня на свтъ; и пусть отправляется теперь во всмъ чертямъ вся эта штука.

— Что ты плетешь, съ ума ты спятилъ, что ли? воскликнулъ Донъ-Кихотъ.

— Встаньте, ваша милость, встаньте, продолжалъ Санчо, и вы увидите все, что вы надлали здсь, и за что намъ придется порядкомъ заплатить. Увидите вы и царицу Микомиконъ, ставшую простой Доротеей и многое другое, что вроятно удивитъ васъ, если вы еще понимаете хоть что-нибудь.

— Ничего не удивитъ меня, сказалъ Донъ-Кихотъ, потому что если у тебя хорошая память, такъ ты, вроятно, помнишь, говорилъ ли я теб прошлый разъ, когда мы ночевали въ этомъ дом, что все здсь очаровано, и все длается посредствомъ очарованія. Мудрено ли, если и теперь случилось здсь что-нибудь подобное.

— Я бы поврилъ вамъ, отвчалъ Санчо, еслибъ мои прыжки на одял похожи были на очарованіе, въ несчастію, это было самое истинное, вовсе не воображаемое дло. Я видлъ собственными глазами, какъ этотъ самый хозяинъ, который и теперь здсь, держалъ за конецъ одяло, и какъ онъ заставлялъ меня подпрыгивать въ небесамъ, весело и ехидно подтрунивая надо иной. И какъ ни глупъ и ни гршенъ я, все же я понимаю, что если я могу узнавать людей, то значитъ я столько же очарованъ, какъ моя рука и когда сыпятся на меня кулаки и остаются на мн синяки, такъ я такъ и принимаю ихъ за кулаки и синяки, а вовсе не за очарованія.

— Полно, полно, мой другъ, сказалъ Донъ-Кихотъ; Богъ поможетъ бд. Дай мн только одться и взглянуть на эти превращенія, о которыхъ ты тутъ толкуешь.

Тмъ временемъ, какъ Санчо помогалъ Донъ-Кихоту одваться, священникъ разсказалъ донъ-Фернанду и его спутникамъ о сумасшествіи рыцаря, о томъ, какъ выманили его съ Бдной скалы, на которую привела его, какъ онъ полагалъ, суровость его даны, и обо всхъ остальныхъ приключеніяхъ Донъ-Кихота, разсказанныхъ священнику Санчо. Все это разсмшило и изумило донъ-Фернанда и его друзей. Имъ казалось, какъ это кажется впрочемъ всмъ, что помшательство Донъ-Кихота было ршительно безпримрно въ своемъ род. Священникъ добавилъ, что теперь, благодаря счастливому превращенію принцессы, нужно оставить прежній планъ и придумать какую-нибудь новую хитрость, при помощи которой можно было бы привести Донъ-Кихота домой. Карденіо предложилъ свои услуги для продолженія начатой комедіи, въ которой Лусинда могла очень удобно разыгрывать роль Доротеи.

— Нтъ, нтъ, воскликнулъ донъ-Фернандъ; пусть Доротея продолжаетъ свою роль и если деревня этого добряка недалеко, то мн будетъ очень пріятно способствовать его излеченію.

— Отсюда не боле двухъ дней пути до нашего мстечка, сказалъ священникъ.

— И если даже боле, отвтилъ донъ-Фернандъ, то я съ удовольствіемъ совершу этотъ путь для добраго дла.

— Въ эту минуту въ комнату вошелъ Донъ-Кихотъ, покрытый всмъ своимъ оружіемъ: съ мамбреновскимъ шлемомъ (не смотря на то, что онъ былъ весь измятъ) на голов, съ щитомъ и копьемъ въ рукахъ. Это странное видніе изумило донъ-Фернанда и его друзей. Они съ удивленіемъ глядли на это сухое и желтое, въ полъ аршина длины лицо, на этотъ сборъ разнокалибернаго оружія, на эту спокойно величественную осанку, безмолвно ожидая, что скажетъ имъ этотъ диковинный господинъ. Донъ-Кихотъ, устремивъ съ серьезнымъ видомъ глаза на Доротею, важно сказалъ ей:

— Прекрасная и благородная дама! я узналъ отъ моего оруженосца, что ваше величіе рушилось и ваше бытіе уничтожилось, что изъ царицы вы превратились въ простую женщину. Если это сдлано по приказанію царственнаго кудесника, вашего родителя, сомнвающагося, быть можетъ, въ томъ, достоинъ ли я сопровождать васъ; въ такомъ случа, мн остается только сказать вамъ, что родитель вашъ очень мало знакомъ съ рыцарскими исторіями. Еслибъ онъ внимательно прочелъ и перечелъ ихъ, то увидлъ бы, что рыцари, далеко не пріобртшіе такой извстности какъ я, приводили въ счастливому концу боле трудныя предпріятія, чмъ то, которое выпало теперь на мою долю. Право, это не Богъ знаетъ, что за штука такая: убить какого-нибудь маленькаго великана, какъ бы онъ ни былъ ужасенъ. Очень немного времени тому назадъ я встртился съ нимъ лицомъ къ лицу и…. но я не скажу боле ни слова, чтобы вы не подумали, что я солгалъ; всеоткрывающее время договоритъ за меня въ ту минуту, когда мы меньше всего будемъ этого ожидать.