Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

На все это Санчо, конечно, не отвчалъ ни слова, потому что онъ преспокойно спалъ себ, и, но всей вроятности, проснулся бы не тамъ скоро, еслибъ Донъ-Кихотъ не тронулъ его концомъ своего копья. Пробудясь, онъ принялся протирать глаза, и протягивая впередъ руки, поворачивая лицо свое то въ одну, то въ другую сторону, проговорилъ: «отъ этой бесдки, право, больше пахнетъ окорокомъ, чмъ жирофлеями. Клянусь Богомъ, это будетъ свадьба на славу, если отъ нее спозаранку ужъ понесло такими запахами».

— Молчи, обжора, отвчалъ Донъ-Кихотъ, и поскоре вставай; мы отправимся взглянуть, что станетъ длать на этомъ свадебномъ пиру отверженный Василій.

— Да пусть онъ себ длаетъ что хочетъ, отвчалъ Санчо. Самъ виноватъ, за чмъ бденъ. Былъ бы богатъ, такъ и женился бы на Китеріи. А когда нтъ у человка гроша за душой, такъ чтожъ въ облакахъ, что ли, ему тогда жениться? Право, ваша милость, нищій пусть довольствуется тмъ, что находитъ, и не ищетъ жемчугу въ виноград. Я готовъ объ закладъ биться, что этотъ Камашъ можетъ этого самаго Василія упрятать въ мшокъ съ червонцами. И тоже была бы не послдняя дура Китерія, еслибъ плюнула на все, что подарилъ ей и еще подаритъ Камашъ, и прельстилась искуствами Василія швырять палки, да фехтовать рапирой. За этакія чудесныя штуки, ни въ одной корчм стакана вина не дадутъ. Богъ съ ними — съ талантами, отъ которыхъ выгодъ никакихъ нтъ. Другое дло, когда Богъ наградитъ ими человка съ туго набитымъ карманомъ, о, тогда желаю здравствовать имъ; потому что хорошій домъ можно выстроить только на хорошемъ фундамент, а самый лучшій фундаментъ, это деньги.

— Ради Бога замолчи, воскликнулъ Донъ-Кихотъ; если бы позволить теб оканчивать все, что ты начинаешь говорить, то у тебя не хватило бы времени ни сть, ни спать; ты все бы говорилъ.

— Ваша милость, отвчалъ Санчо, вспомните нашъ уговоръ; отправляясь съ вами, я выговорилъ себ право говорить когда захочу, лишь бы только не во вредъ ближнему и вамъ, а этого я кажется до сихъ поръ не длалъ.

— Не помню этого уговора, сказалъ Донъ-Кихотъ; но если бы даже онъ существовалъ, я все таки хочу, чтобы ты замолчалъ и отправился за мною. Слышишь ли: вчерашніе инструменты ужъ заиграли и обрадовали эти долины; свадьбу, вроятно, отпразднуютъ скоре въ утренней прохлад, нежели въ дневномъ жару.

Санчо послушался своего господина, осдалъ осла и Россинанта, и наши искатели приключеній, свши верхомъ, шагъ за шагомъ, въхали въ павильонъ. Первое, что кинулось тутъ въ глаза Санчо, это былъ цлый быкъ, воткнутый на вертел въ дупл молодаго вяза; въ нкоторомъ разстояніи отъ него гора куча дровъ, и вокругъ нее стояли шесть чугунныхъ котловъ, въ которыхъ легко укладывались быки, казавшіеся тамъ чуть не голубями. На деревьяхъ висло безчисленное количество очищенныхъ зайцевъ, зарзанныхъ куръ, дичи и разной свойской птицы, развшанной на втвяхъ, чтобы сохранить ее свжей. Тутъ же Санчо насчиталъ ведеръ шестдесятъ самаго лучшаго вина. Блый хлбъ наваленъ былъ кучами, какъ пшеница въ житниц, а разнородные сыры нагромождены были, какъ кирпичи, образуя цлыя стны; возл нихъ стояли два котла съ масломъ, приготовленнымъ для пряженія въ немъ пирожнаго, которое вынимали лопатами и опускали потомъ въ особый котелъ съ медомъ. Боле пятидесяти чистыхъ и ловкихъ кухарокъ и поваровъ возились у очага. Въ широкомъ желудк быка зашито было двнадцать молочныхъ поросенковъ для приданія ему нжности и вкуса. Разныя же пряности и сладости навалены были не фунтами, а пудами въ огромномъ открытомъ сундук. Хотя яства эти не отличались особенной нжностью, но ихъ было достаточно, чтобы накормить цлую армію.

Съ непритворнымъ восторгомъ жадными глазами поглядывалъ на нихъ Санчо. Его очаровали во первыхъ котлы, изъ которыхъ онъ съ удовольствіемъ позаимствовался бы кое чмъ; потомъ чаны съ виномъ и наконецъ фруктовыя пирожныя. Не будучи въ состоянія доле удерживать себя, онъ подошелъ къ одному изъ поваровъ, и со всей вжливостью голоднаго желудка попросилъ его позволить ему обмакнуть въ котелъ ломоть хлба.

— Братецъ, отвчалъ поваръ, сегодня, благодаря Канашу богатому, не такой день, чтобы кто-нибудь ногъ голодать. Слзай-ка съ осла, возьми вилку и скушай на здоровье одну или дв курицы.

— Не вижу я, братецъ мой, нигд здсь вилки, — сказалъ Санчо, оглянувшись по сторонамъ.

— Пресвятая Богородице! воскликнулъ поваръ, изъ-за чего онъ столько хлопочетъ этотъ человкъ, и схвативъ первую попавшуюся ему подъ руку кострюлю, опустилъ ее въ котелъ, вынулъ оттуда сразу трехъ куръ и двухъ гусей и подалъ ихъ Санчо: — «на ка, закуси пока этимъ, въ ожиданіи обда», — сказалъ онъ ему.

— Да мн не во что взять всего этого, — замтилъ Санчо.

— Ну такъ забирай съ собой и кострюлю, отвтилъ поваръ; Канашъ богатый не поскупится и на это добро, ради такого радостнаго дня.

Тмъ времененъ, какъ Санчо устроивалъ свои длишки, Донъ-Кихотъ увидлъ двнадцать крестьянъ, въхавшихъ въ павильонъ, верхомъ, на красивыхъ кобылахъ, покрытыхъ дорогой сбруей съ бубенчиками. Одтые въ праздничные наряды, крестьяне проскакали нсколько разъ вокругъ луга, весело восклицая, «да здравствуютъ Канашъ и Китерія, онъ такой же богатый, какъ и она красивая, а она красиве всхъ на свт«. Услышавъ это, Донъ-Кихотъ тихо сказалъ себ: «видно, что простяки эти не видли Дульцинеи Тобозской, иначе они немного скромне хвалили бы свою Китерію». Спустя минуту, въ бесдку вошли съ разныхъ сторонъ партіи разныхъ плясуновъ, между прочимъ — плясуновъ со шпагою; ихъ было двадцать четыре; все красавцы за подборъ, въ чистой, блой полотняной одежд, съ разноцвтными шелковыми платками на голов. Впереди ихъ шелъ лихой молодецъ, у котораго одинъ изъ крестьянъ, красовавшихся верхомъ на кобылахъ, спросилъ не ранилъ ли себя кто-нибудь изъ его партіи?

— Богъ миловалъ, — отвчалъ вожатый, пока вс здоровы. Въ ту же минуту принялся онъ съ своими товарищами составлять пары, выдлывая такія па и такъ ловко, что Донъ-Кихотъ, видвшій на своемъ вку довольно разныхъ танцевъ, признался однако, что лучше этихъ видть ему не случалось.

Не мене восхитила Донъ-Кихота и другая партія, прибывшая вскор за первою. Эта группа состояла изъ подобранныхъ деревенскихъ красавицъ, не позже восемнадцати и не моложе четырнадцати лтъ. Вс он были одты въ платья изъ легкаго зеленаго сукна; полураспущенные, полузаплетенные въ косы, чудесные и свтлые, какъ солнце, волосы ихъ были покрыты гирляндами изъ розъ, жасминовъ, гвоздикъ и левкоя. Во глав этой очаровательной группы шелъ маститый старецъ и важная матрона: старики, живые не по лтамъ. Двигались они въ тактъ, подъ звуки Заторской волынки, и живыя, скромныя и прелестныя двушки, составлявшія эту группу, были кажется лучшими танцорками въ мір.

Сзади ихъ составилась сложная, такъ называемая, говорящая пляска. Это была группа изъ восьми нимфъ, расположенныхъ въ два ряда; впереди перваго ряда шелъ Купидонъ; впереди другаго — Корысть; Купидонъ съ своими крыльями, колчаномъ и стрлами, Корысть, — покрытая дорогими парчевыми и шелковыми матеріями. Имена нимфъ, предводимыхъ Амуромъ, были написаны на бломъ пергамент, сзади, на ихъ плечахъ. Первая нимфа называлась поэзіей, вторая скромностью, третья доброй семьей, четвертая мужествомъ. Точно также обозначались и нимфы, предводимыя Корыстью. Первая была: щедрость, вторая изобиліе, третья кладъ, четвертая мирное обладаніе. Впереди ихъ четыре дикихъ звря тащили деревянный замокъ. Покрытые снопами листьевъ и зеленою прядью, они были изображены такъ натурально, что чуть не испугали бднаго Санчо. На фасад и четырехъ сторонахъ замка было написано: замокъ крпкой стражи. Группу эту сопровождали четыре прекрасныхъ флейтиста и игроки на тамбурин. Танцы открылъ Купидонъ. Протанцовавъ дв фигуры, онъ поднялъ вверхъ глаза, и прицливаясь изъ лука въ молодую двушку, стоявшую между зубцами замка, сказалъ ей.

«Я богъ всемогущій въ воздух, на земл, въ глубин морской и во всемъ, что содержитъ бездна въ своей ужасающей пучин! Я никогда не зналъ, что такое страхъ; я могу сдлать все что захочу, даже невозможное, а все возможное я кладу, снимаю создаю, и запрещаю».

Съ послднимъ словомъ онъ пустилъ стрлу на верхъ замка и возвратился на свое мсто.

За нимъ выступила Корысть, сдлала два па, посл чего тамбурины замолкли, и она сказала, въ свою очередь:

«Я то, что можетъ сдлать больше, чмъ любовь, указывающая мн путь; родъ мой самый знаменитый на всемъ земномъ шар«.

«Я — Корысть, изъ-за которой мало кто дйствуетъ на свт благородно; дйствовать же безъ меня можно только чудомъ, но какова бы я ни была, я отдаюсь теб — вся и на всегда. Аминь».

За Корыстью выступила поэзія. Протанцовавъ тоже, что Купидонъ и Корысть, она обратилась къ той же двушк и сказала ей:

«Въ сладостныхъ звукахъ и избранныхъ мысляхъ, мудрыхъ и высокихъ, сладкая поэзія посылаетъ теб, моя дама, душу свою, завернутую въ тысяч сонетовъ. И если вниманіе мое теб не непріятно, я вознесу тебя превыше лунныхъ сферъ, и станешь ты предметомъ зависти теб подобныхъ».