Дождись лета и посмотри, что будет

Я слегка стукнул Ласло в плечо и ответил, что бандиты хоть тупые, но честные, а здесь происходит какая-то неведомая хуйня, и я не хочу с этим иметь дело. Раньше я думал, насколько же лучше копаться в серых лунах, алхимических ключах, чем ходить в качалку и мечтать о захвате строительных фирм, а теперь не уверен.

Пожалуй, впервые в жизни почувствовал, что не имею никакой опоры. Что в любой момент асфальт может потрескаться и меня втянет вниз. Захотелось вернуться домой, достать все книги и сжечь их, чтобы больше не касаться всего этого бреда. Как мама тогда сказала про карты. Она была права. Только дело не в картах, а вообще. Так взять и посмотреть со стороны на все происходящее. Отец готовится кого-то стричь по интернету, проводит провода, разбирается в технологиях будущего. Химоз гниет на наркопритоне. Синий Толик ползает по полу и мяукает. Аладдин мечтает о производстве пластиковых окон. А Эдуард Петрович в зале психбольницы устраивает спектакли, не уступающие кислотным трипам. Двигайся с кем хочешь, делай, что хочешь, закончится одинаково.

Я пошел к вокзалу. Ласло тоже. Мы молчали. О чем говорить? Сам я не мог объяснить, что так задело. Действительно, что не так? Погрузились во время спектакля в какие-то мои глубины, достали оттуда детали, ощущения, все это выставилось наружу, а Эдуард Петрович, медсестра и пациенты помогли этому случиться. Зря я так. Реально неловко вышло, я даже не понял, чего загнался, они все ко мне хорошо отнеслись. Мне стало стыдно, я остановился, обнял Ласло и извинился.

Ласло спросил, почему во время спектакля на вопрос о проблемах я ответил, что это из-за памяти и отношения к ней. Действительно, так ответил, а почему — непонятно.

Перед вокзалом мост через речку. Зимой она покрывается коркой, как лицо Химоза, только белой. Трещит и звенит. Утки мерзнут, ходят по этой корке, переглядываются между собой.

Как только мы вступили на мост, со зрением что-то случилось, как будто с глаз слетела пленка, или протерли запотевшее окно мокрой тряпкой. Все стало ярким и четким. Память лежала по всему видимому пространству белой пенкой. Это не снег, и не лед, скорее хлопья или легкий пластилин, из которого можно лепить что-угодно.

Можно вылепить любую причудливую форму, и она встроется в общую жизненность.

Мост находился чуть выше дорожек, ведущих на вокзал. Эти дорожки открывались как детальные и прописанные полотна. Говорить «в один момент» здесь не стоит. Все люди поменялись. Мужчины стали собаками, а женщины лисицами. И это не вызвало никакого удивления, показалось, что так было всегда.

Они ныряли в память, выныривали обратно.

У собак и лисиц разное устройство движения. И еще выстроено напряжение между собой. Они соединены нитями, похожими на линии электропередач. На эти нити нанизываются взаимоотношения.

Вообще, это идеальная точка для обзора. Отсюда видно все.

Квартиры стали пустыми из-за карт, из-за того, что я тогда связал адреса с картами. Все их содержание притаилось, чтобы я его не углядел. Карты — это пустоты, и раскладывая их ничего кроме перемещения пустот нельзя уловить.

А я ничего не умею, и ничего из себя не представляю. Занимался только развитием памяти и крутил в руках карточки. И еще думал о происходящем. Иные интонации появлялись вместе с песнями на английском языке. Надо было учить языки, раз есть хорошая память.

Не заметил, как стал проговаривать все это вслух. Про собак и лисиц было про себя или уже вслух? Ласло стоял и внимательно слушал. Такое уже было. Что-то про причины. Как они собираются на ложке из пузырьков.

Извилистое и роскошное небо собралось и сжалось. Я ощутил страх. А дальше случилось совсем дикое. Лисицы остановились и спросили меня видом, хочу ли я секса. Вскоре стало понятно, что сейчас появится воронка, в которую всех нас засосет. И в ней не будет никакого дна, просто кружение и тошнота.

Спросил Ласло, неужели ему не страшно, ведь нас сейчас не станет.

Это была моя первая паническая атака. В первый раз это особенно неприятно. Ласло все понял и предложил вернуться в больницу, объяснил, что нужно уснуть как можно скорее, а когда проснусь, ничего этого не останется, никаких воронок и тревог. Это делается жесткими транками. Но как иначе? Мы не можем уснуть по желанию. Нам нужна помощь транков, чтобы они разошлись по венам как протяжные рыбы и успокоили нас.

Воздух напоминал воду с грязным песком. Сквозь него надо было проходить, просачиваться, продираться. Мы сначала оказались за забором, затем в отделении, палате, Эдуард Петрович позвал медсестру, она мне что-то вколола, все расплылось. Как акварельная краска в жидкости. Через обрывки, лучи, куски, острова, нити, запасы старых воспоминаний.

Тяжелый день закончился, когда я спал.

10. Деревня

Дядя Сережа стоял на ветру и глядел в пустоту, как памятник. Казалось, что на его выточенное лицо может сесть или нагадить птица, он и не заметит. Конечно, он застыл не просто так. Он метился в банку на голове снеговика. Выстрелил, попал, радостно захохотал.

Мазай бы возненавидел дядю Сережу, если бы встретил. Так показалось.

На холоде стояло еще четверо, все стреляли по склянкам. Стекло разносилось вдребезги с короткой мелодией. Когда кто-то попадал, сразу же подхихикивал, завершая мелодию. Получался такой дуэт разлетавшейся материи и людей.

Снеговики с банками на голове выглядели провинившимися и обреченными.

Дядя Сережа ехидно зыркнул в мою сторону.

— Слушай, Руслан, у тебя ведь дохуя ебанутых кентов. А что отвечать на такое?

— А если тему организуем. Хотите завод подпалить? Раз и ба-бах, и все пылает. Огонь до неба, а вы бегаете вокруг.

Аладдин напряженно глянул, явно не понял, к чему это сказано. Дядя Сережа, увидев наше замешательство, искусственно захохотал, сделав вид, что это такой прикол. А мне показалось, что не прикол. У него какие-нибудь документы по заводу не в норме, а все там застраховано. Он наверняка решил организовать пожар. Сам получит очередное бабло, а нас с кентами повяжут и закроют. Все это прочиталось. Хотя, может, все не так, и это реально его идиотская шутка.

Вообще из всех, с кем хоть как-то общался, дядя Сережа вызывал самое большое раздражение. И не из-за того, что бывший мент, а из-за какой-то пустоты и самоуверенности. Ответил ему, что у меня никаких ебанутых кентов нет, и он меня с кем-то спутал.

Через неделю. Приснилось, что Мазай записывает свой телефон и говорит, что могу позвонить ему ровно один раз, когда буду уверен в том, что предложить. Телефон не помню, но там был ноль среди цифр. Во сне почти невозможно читать и писать. Обычно знаки слипаются в одно ощущение, и не разделяются между собой. Ровно один раз, когда будет совсем нужно, тогда и позвоню.

Проснулся в шепчущей тишине.

Родители стояли в темноте на кухне и смотрели в окно. А в окне, вдали, среди черной ночи виднелось яркое красно-оранжевое пятно. Полыхал завод — красиво и торжественно.

Когда-то вокруг этого завода организовывалась жизнь, приезжали люди, селились, обзаводились семьями, ходили на работу, производили пластмассовые игрушки. Наверняка они находили в работе смысл, понимали, что эти изделия кому-то нужны, и их деятельность не пуста. А теперь здесь величественный костер. На таких кострах сжигали ведьм, отправляли их души по окрестным болотам и озерам. А теперь в огне сгорает прошлое, заботы и ожидания.