Дождись лета и посмотри, что будет

Спросил, а что этот Витя сделает, когда найдет. Убьет? Мазай ответил, что их отвезут в лес, там они сами выкопают яму, их туда торжественно поместят и объявят их последнюю еблю. Так они и перейдут в царство мертвых, через любовь. Или не так. Благословит их Витя, чтобы жили долго и счастливо, а сам сольется. Или еще что-нибудь. Да какая разница, что он сделает, эта баба его публично опозорила, ему решать, что делать. Надо сначала найти, но это дело времени.

День прошел в невесомости, без ног и вообще тела. Мысли остановились, а комната превратилась в теплицу с натянутыми целлофановыми пленками. За окном падал то ли снег, то ли свернутые комки бумаги или листья чая. Или подбитые птицы. Казалось, что это наша старая хата, и здесь сидит Ласло. Спросил его, что он думает по поводу всего этого. Он ответил, что ничего особенного не произошло, так и должно быть. А что мне делать? А ничего. Нас привезут в лес, закопают живьем, но ничего страшного не произойдет. Если посмотреть на всю мою жизнь и прикинуть, что в ней было хорошего. Останется то чувство к Оле, ну еще немного памяти от встреч со Светой, а больше ничего. Во мне нет ничего, что можно было бы жалеть, а то чувство находится не во мне, а везде, поэтому привезут в лес — так привезут. Я ее обниму, мы застынем в ожидании. Жалеют об упущенном или несбывшемся. А я тут при чем? Такие как я — тоже как грибы, может и не совсем черные, скорее бледные и дохлые, застилающие собой лесные поляны. Нас незачем жалеть. Правда, Ласло? Никакой жалости. Химоз сказал осенью, что если Продиджи в следующем году приедут в Москву, он тоже подтянется. Мы придем на концерт, поднимем руки, будем скакать и гудеть как неразумные животные. Ходят слухи, что в этом сентябре приедут. А пока тишина и пленки, перегораживающие всю комнату, зрение и слух. У меня интересная жизнь все же.

Кажется, я просидел часа четыре, не шевелясь. Или даже больше. Стемнело быстро, как обычно зимой. Серое тесто плавно перемешали с черным шоколадом, все почернело. Даже не заметил, как перестал видеть вещи в комнате. Может даже уснул сидя, и упустил разницу между тем, что внутри закрытых глаз и всем остальным. Вроде никого не было. Тишина и легкий звон. Снова послышался тот же звук ключа. Те же шаги.

Доносились лишь обрывки разговора, смех и язвительные комментарии Мазая. А в один момент все замолчали. Даже не просек, что меня это касается. Мазай резко открыл мою дверь, я дернулся.

— Ну что, уши греешь?

Я задрожал и даже если бы захотел что-либо ответить, не смог бы. Из всего тела дрожь собралась волной в губах. Но Мазай захохотал и сбросил тем самым напряжение.

— Подгребай к нам, студент, есть темка.

Мазай привел меня на кухню, стукнул по плечу и объявил «вот». У меня снова в глазах все рухнуло и закрылось. Видимое занавесили. Показалось, что сейчас-сейчас потеряю сознание. Мазай продолжил.

— Короче, темка такая. У америкосов есть шняга. Они ленятся в магазы ходить, заказывают по телефону. Им приносят пиццу, пюре, суки такие. Звонишь, говоришь, принесите хачапури. Тебе привозят прямо на хату. Они сидят, жиреют. У нас такой чепухи еще нет, но никто не знает, что ее нет.

Все внимательно слушали.

— Ну вот, а кто приносит хавку за бугром? А студенты типа Русланчика.

Все посмотрели на меня.

— Такие шкеты и приносят. Мелюзга. Ясно? Толик покивал.

— Короче, он и будет по адресам ходить. Никто ничего не просечет. Если вы подъедете, сходу распугаете видом, просекут и схоронятся, а если студент… Типа доставка еды. Какая еще доставка? Свежее пюре заказывали, нет? А, ошибся адресом. Пюре, сссука… слово какое.

Толика тоже рассмешило слово «пюре». Они с Мазаем загоготали как задорные чайки.

Человек без лица достал фотографию и протянул мне. Спросил, все ли я понимаю. Я постарался скрыть волнение, быстро спрятал фотографию в карман, чтобы не заметили, что у меня трясутся руки. Ответил, что все понимаю, пойду по адресам разносить еду, и если ее увижу, сразу же им сообщу. Мне дали длинный список адресов. Родственники родственников, кореша корешей. Надо начинать уже завтра. Сам могу распределиться, куда сначала, куда потом. Если открывают дверь, просто говорю, что заказывали еду, а дальше делаю вид, что перепутал адрес и не знаю, что делать, могу им оставить, если оплатят. Никто не станет оплачивать. Каждый вечер буду рассказывать, не было ли чего подозрительного, например, может кто-то слышался в квартире, но дверь не открыли. Шаги, шорохи, голоса. Да, все сделаю, ничего сложного.

В моей комнате никого не было. Картограф часто пропадал на несколько суток, затем появлялся и ложился, глазами в потолок, без сил и слов. Я сел на кровать, достал фотографию. Из окна шел дрожащий свет от фонаря, комната заполнялась диковинными диафильмами. По стенкам двигались непонятные очертания. То ли ветки, то ли лестницы с торчащими кусками арматуры. Поцеловал фотографию, затем поднес ее к щеке, прижал, закрыл глаза. Она ничуть не изменилась. И я тоже. Нет никаких изменений, есть мрачный диафильм на стенах и городская музыка, дергающая тишину. Город никогда не молчит, всегда шипит и шепчет. А если зажать уши, начнется гул и звон — еще громче. Завтра мы можем встретиться.

Перебирались всевозможные варианты нашей встречи. Воображение рисовало извилистую лестницу, ведущую на верхние этажи дома-замка, я взбирался, стучал в дверь, сообщал, что доставляю еду по адресу, она открывала, мы оставались стоять и смотреть друг на друга. Говорил ей, что пришел за ней, нам надо срочно уехать, неважно куда, она собираела вещи, мы выходили и бежали. Мы будем жить и скрываться, я смогу зарабатывать, буду играть в хороших казино. Или спрячемся в другой стране. Или по-другому. Она открывала дверь, смотрела и не понимала, откуда меня знает, вглядывалась. А ты кто? Ну как, кто? Что я узнал от Ласло и Эдуарда Петровича, так это то, что мир — пористый и слоистый. Можно упасть в одну и дыр, оказаться в комнате с диафильмами, и никто не найдет. Даже если будут ходить рядом, как сейчас ходят Толик с Мазаем. За дверью. Интересно, кстати, если бы они все узнали. Мир так выстроен, что она может оказаться с соседней квартире, сидеть сейчас и лишь догадываться о происходящем. Мы все здесь собрались, в одном месте, но разделены стенами и пленками.

25 января. Ночью не уснул. Или уснул, но не заметил как это случилось и как проснулся.

Серое утро выплыло из темной дремы.

На кухне суетился Мазай. Сказал, что даст мне мобилу на всякий случай, но ничего не должно произойти, а если что, надо прикинуться лохом, типа ничего не знаю, чисто еду разношу, запутался в адресах. Витя — беспонтовый гондон, но его батю не хочется расстраивать, поэтому надо помочь. Батя скоро станет губернатором и накроет поляну для хороших людей.

Надо начинать действовать.

В списке оказалось двадцать шесть адресов. Как половина колоды. Я открыл книгу про царевну, на картинке, где она стоит в лучистом просторе и улыбается, и спросил «ты где?», после чего раскидал карты по адресам. Убрал мелкие карты и две восьмерки. Перемешал всеми способами, что знал, и вытянул карту. Край Москвы. Час на метро, затем еще минут пятнадцать пешком.

Москва пахла и смотрелась как дымная кастрюля с кипящими специями. Люди перемещались как уткнувшиеся в себя утки, плавали по земле без ног. В такой погоде лучше беречь себя и не отвлекаться.

Первое время в Москве, смотрел на карту тех мест, которые проезжаю на метро. Впечатляло, что оказывался под рекой, даже под кладбищами, ниже некуда. В земле, в гробах лежат люди, а под ними проносится поезд. Их наверняка трясет. Они знают расписание, когда идет первый, когда последний, когда можно спокойно отдохнуть. Там нет ни утра, ни вечера, а время измеряется перерывами между поездами.

В метро люди не смотрят друг на друга, чтобы не смущать. Если лишний раз тревожишь человека взглядом, это надо как-то обосновывать. Типа заинтересовала форма уха, цвет волос. Или то, как он держится, чтобы не свалиться и дергается в ритм движения. В метро мне и жутко, и смешно одновременно. Жутко и смешно из-за нелепости нашего общего положения, как мы стоим или сидим, не смотрим друг на друга и проносимся под домами и кладбищами.

Вышел из метро в простор. Раскатанные ленты дорог туда-сюда, маршрутки, кричащие люди, россыпи многоэтажек.

Да, все как по карте, минут пятнадцать. Я встал перед нужным подъездом. Все вокруг жили как жили, как будто ничего не происходило. Должен был появиться голос, обозначающий торжественность момента, или какие-то знаки. Может быть, природе все равно, что со мной происходит? От этой мысли страшнее, чем от ночных кошмаров. Конечно, это не так, вся природа наблюдает за мной, просто не подает виду. Смешно думать, что она смотрит выпученными глазами, что птицы на бесчисленных окнах могут уставиться в одну точку — на меня, как я подошел к дому. Никто открыто не наблюдает, но не из-за безразличия, а чтобы не смущать, как в метро. Это не значит, что никто не ценит, все ценят и хранят трепет.