Дождись лета и посмотри, что будет

Я смотрел на Химоза, понимал, что он скоро умрет, и не знал, что ему сказать. Сам я живу ничуть не лучше, и хоть не вкалываю в себя всякую мочу, но по большому счету ничем не отличаюсь, и проживу подольше благодаря силе тела, а не души. Я не мог ему сказать «давай жить по-другому», потому не знал ничего о том, как жить по-другому. Все живут, как живется. Нарисовался типа на успехе, из столицы, ты это не коли себе в ногу, не вреди здоровью. Сказал ему на все, что точно Продиджи приедет осенью, что надо всем вместе поехать. Он вздулся и ответил, что поедет по-любому. И Бушу надо взять, чтобы подпевал.

На всех героиновых хатах, на которые по случаю заходил, одинаковый ритм. Как будто время затемнено, и вместо воздуха жидкость, а которую вот-вот вколют чернила. Я отказался ширяться, и признался, что мы ссыкотно. Влезет внутрь какая-то змея, будет сначала тепло, а затем она заерзает и зачешется. Лучше найду Аладдина и мы поедем постреляем. Вылепим снеговика и зарядим по нему. Представим, что этот снеговик забрал у нас прошлое.

Я не смог там находиться, выбежал, посмотрел на темные окна с улицы. Коричневые плотные шторы, а внутри все уже спят.

Мы встретились с Аладдином в том же баре, что раньше, и он рассказал про экономику. Скоро начнется большая починка дорог, труб, перекрытий, туда вольют лавэ, надо захватывать эту деятельность. Плотный капитализм. Все серьезные люди перейдут в строительство. Уже переходят. Дядя Сережа тоже пойдет по строительству, в области будут расчищают землю для новых кварталов, а там, где жилье, там коммуникации, нужны нормальные дороги. Но самое ценное — скоро все завозятся с пластиковыми окнами, надо первыми освоить эту тему по области.

Я все это слушал и не мог поверить, что он говорит всерьез. Казалось, что это настолько пустая и неинтересная жизнь, что лучше уж петь песни с Бушей на хате и вкалывать в себя всякую блевоту, чем это. Неужели пройдет несколько лет и Аладдин станет директором какой-нибудь строительной фирмы, будет ездить на своем джипаке, подписывать договора. Конечно, так и будет. Химоза и Бушу пошлют на спецзадание, на солнце. А что будет со мной — даже не могу представить, настолько все ветвится в воображении.

Новое время, о котором все рассуждали, представлялось белым шумом.

Рассказал Ласло о том, что говорил отец и Аладдин про новое время и спросил, что он думает об этом. Ласло ответил, что они правы, только не понимают причин. Идет изменение влияния стихий. Например, стихия песка входит в силу, поэтому люди будут заниматься строительством. Ветер, песок, дождь, все они между собой постоянно что-то делят, а люди это объясняют тенденциями в экономике.

Сколько лет прошло, а Ласло остался единственным, к кому возможно доверие. Он мог полчаса грустно смотреть в окно электрички, затем увидеть за окном какой-нибудь столб, такой же на вид, каких только что промелькнула сотня, и зажечься глазами.

Небо не тяжело-свинцовое, а извилистое и роскошное. Мы приехали.

Ласло постучал в белую дверь, мы зашли. Эдуард Петрович вскинул руки, подошел и обнял нас по очереди, усадил у себя в кабинете, а сам побежал на кухню. Вернулся со стаканами с компотом, спросил, как вообще жизнь. Да очень непонятно. Ну так рассказывай. Конечно, расскажу, за тем и приехал.

И я начал рассказывать. Обо всем, подробно. Про Толика, Мазая, Картографа. Ласло все это слушал без особого удивления, не меняясь в лице, как будто уже все знает, а по Эдуарду Петровичу порой пробегал нервный тик, дергался глаз и щека. Особенно его заинтересовал Картограф, он попросил рассказать как можно подробнее. Какие у него карты, цветными карандашами или фломастерами нарисованы стрелки, где он их хранит.

Эдуард Петрович подошел к шкафу, покопался в нем, достал альбом с рисунками. На одном из них были изображены прищепки, повисшие в воздухе. Как будто там везде натянуты веревки и висит невидимое белье. Прищепки, чтобы это белье не сдувалось ветром, и больше ничего. И подпись «Война».

Дошел до 24 января, до поворачивающегося ключа в замке, предчувствия, что сейчас что-то произойдет. Эдуард Петрович перебил вопросом, не дослушав. Это был тот самый человек без лица? Да. Эдуард Петрович довольно захохотал.

В этот момент дверь кабинета распахнулась, а за ней оказался щуплый старик с испуганными глазами. Эдуард Петрович подскочил к нему, поцеловал в макушку и отправил обратно по коридору.

Зимой в больнице больше сна и тишины, а в феврале особенно тихо. Снег окутывает и оглушает. Этот дед как будто замерз в зиме, пришел, согрелся и ушел домой.

На рассказе про списки и адреса, Ласло тоже оживился, начал заинтересованно смотреть и кивать. А когда я дошел до поездки на первую квартиру, они оба замерли.

Рассказал, как поехал с Витей, как Мазай не верил, что такое может быть, как сходил по оставшимся адресам. Везде были пустые квартиры. Никого. Никаких шорохов и шагов. И нет света в комнатах.

Эдуард Петрович и Ласло вопросительно посмотрели, как будто я что-то не досказал. В общем, все. Везде пустые квартиры. Я тоже посмотрел на них вопросительно. Мы так промолчали какое-то время, после чего я не выдержал и спросил их, что все это значит. Как эти квартиры могли оказаться пустыми?

Ласло ответил, что они не пустые. Эдуард Петрович покивал. Мне стало неловко, показалось, что сейчас разговор перейдет на другой язык, они будут его понимать, а я нет. Квартиры не пустые в каком-то алхимическом смысле, понятном Ласло, но объективно ведь там никого нет. Про квартиру можно сказать, что она пустая, если в ней никто не живет, а не если она не является вместилищем какой-то стихии, набора знаков, предчувствий, точкой пересечения взглядов, ветров и тому подобного.

Нет, мне стало даже не неловко, я почувствовал легкое головокружение и тошноту. Что-то не то с моим мышлением. Закрыл глаза и увидел сетку, плавающую туда-сюда как в испорченном телевизоре. Все разбито на дрожащие куски. И внутри этих кусков мои мысли. Рядом существовал огромный слой причин, эта сетка лишь слегка его касалась. Я вздрогнул, открыл глаза, увидел большое вглядывающееся лицо Эдуарда Петровича. Он сказал «ничего-ничего, сейчас все пройдет». И действительно, я снова стал думать четко и без лишних сомнений.

— А что это было?

— Ты куда-то запрыгнул. Где не привык находиться.

— А в каком смысле квартиры не пустые?

— Вот этот вопрос тебя и выбросил туда. У тебя было что-то подобное раньше.

Сначала ответил, что не было, а затем вспомнил про «иные интонации», новый дом и триповый бред. Эдуард Петрович посмеялся и спросил, запомнил ли я адрес той второй квартиры, около которой почувствовал чье-то присутствие. Да, запомнил. Как и все двадцать шесть адресов. Это из-за практик с памятью, запоминания номеров машин, случайных объектов. А запомнил дорогу, как туда добирался, на метро, пешком? Да, запомнил. Хорошо. Пригодится.