Дождись лета и посмотри, что будет

Толик лег на кухонном полу, раскинул руки и сказал, что не жалеет ни о чем, что не был гнидой, и пусть мочат. Тетя Марина на это ответила, что никто его не мочканет, сам дожрется и однажды захлебнется блевотиной. Толик недовольно зыркнул и замяукал. Как гигантский растекшийся кот. Мазай подошел ко мне и со смехом добавил: «вот, гляди, студент, это наше правительство».

Лежащий и мяукающий Толик, в пиджаке, галстуке, белой рубашке, выглядел и мило, и жутко одновременно. Интересно, что бы Ласло сказал, увидев такое. Наверное что-то вроде «ему требуется дневной сон» или «налейте ему молока».

23 января. Картограф сказал, что на войне все люди превращаются в птиц, и видят местность вокруг себя по кругу. И все карты боевых действий похожи друг на друга. Будь то древнее скандинавское сражение или подавление повстанцев в современной Азии. Он показал книги со схемами, с перемещениями, стрелками. Похоже на алхимические ключи. Здесь подорвали колонну, здесь были большие потери. Все красно-черное, перечеркнутое. Детальные карты, двести метров в сантиметре, со своими обозначениями, кодами, деревьями, речками. Эдуард Петрович точно бы заинтересовался.

24 января. Еще во сне понял, что произойдет что-то необычное. А может и тяжелое. Снились обрывки разговора с Картографом — карты со стрелками, лесами, движениями. Как будто то, что мы делаем в данное мгновение, кем-то рисуется и нам же сразу показывается. И все наши движения можно предсказать. Карта комнаты, мои перемещения, взгляды в окно, даже то, как лежу на кровати, нарисовано. Смотрю на эти рисунки и пытаюсь из них вырваться, придумать движение, которого там нет, и ничего не получается. Тело как будто закреплено и зажато конкретными действиями. И не только тело, но и мысли. Даже мысль о том, как вырваться из нарисованных карт.

Да, 24 января стал одним из ключевых дней. Снова все можно разделить на «до» и «после». И этот день — как вязкая граница, через которую переходишь в болезненном бреду, ничего при этом не понимая.

Утро было белым и спокойным. Можно описывать то, что виднелось за окном, чем пахло, откуда доносились шорохи. Но это не важно.

В одиннадцать утра решил, что никуда не пойду, а засяду смотреть боевики по видаку. На хате валялось много новых кассет.

Никого больше не было, все ушли по работам и заботам.

В полдвенадцатого, когда сидел и смотрел про китайские разборки, послышался звук поворачивающегося ключа в двери. Как раз кто-то кому-то разбил о голову старинную вазу. В китайском квартале Нью-Иорка. Этот звук растянулся в слухе как долгий напряженный звон. Это могло происходить несколько секунд, но показалось, что совершается важное действие, и восприятие дает возможность остановить все вокруг и задуматься. Кто зайдет? Да кто бы ни зашел, чего бояться. Дело не в страхе, а в непонятном натяжении момента.

В коридоре послышался голос Толика и смех Мазая. Я выдохнул. Непонятно, чего так напрягся. Затем шаги. Еще шаги. Человек пять. Все зашли на кухню. Я тихо подошел к двери, ведущей в коридор и прислушался. Ничего необычного, гости Толика. Часто кто-то приходит. Минут через десять решился зайти на кухню, как бы случайно.

Гости как гости, усталые и молчаливые. Когда-нибудь так изобразят бандитов нашего времени, и это покажется смешным. Все эти черные прикиды и застывшие взгляды. Толик посмотрел на меня, сказал всем «а это студент», никто особо не отреагировал. Мазай сел напротив

одного из них и прошептал «успокойся». Успокойся и нормально существуй.

— Витек, Витек, не дрожи и не нервничай. Поможем, само собой, и ни от тебя, ни от твоего бати нам ничего не надо.

Толик добавил, что всю дрянь типа травы или гаша не котирует, только бухает, но может гостям надо расслабиться, а то от их напряжения общее настроение портится.

— Студент, есть что дунуть?

Мазай зыркнул, я ответил, что ничего нет. Откуда? В этот момент мы зацепились взглядом с одним из гостей, с тем, напротив Мазая, и мне показалось, что знаю его. А откуда я могу знать заезжих бандитов? Встречал его у Аладдина и дяди Сережи? Все эти хмурые люди похожи на черные ветки в отсыревшем лесу. Они все время чего-то ждут. Они ждут рассвета, времени, когда смогут раскрыться как яркие букеты или облака на горящем небе.

В воздухе на кухне крутилась золотистая пыльца, намекающая на то, что все это может оказаться сном. Освещение как во сне, без видимых ламп, чисто подсвечивание изнутри. Но это никакой не сон, и в воздухе не пыльца, а пыль. И этот человек — тот самый без лица, жених, 17 сентября. Как только это понял, застыл, почувствовалось, как внутри все леденеет, заливается холодной водой. Мазай увидел, что я изменился в лице, подумал, что это из-за того вопроса про траву, засмеялся, отметил, что неспроста я позеленел.

Наконец-то смог его рассмотреть. Действительно, незапоминающаяся внешность, будто взяли, спрессовали тысячи людей, и вывели среднего, неприметного. Если внимательно посмотреть на любого человека, найдется что-то смешное, нос или форма головы, какая-то нелепость в голосе или походке. А у него все нормально. Походка наверняка тоже, он скоро встанет, пойдет, не хромая, не заваливаясь. Его глаза всех цветов одновременно, волосы и не темные, и не светлые.

Толик добавил, что поможет, что здесь все по-людски и нечего переживать.

— А ты точно знаешь, что она в Москве?

От этого вопроса меня тряхнуло еще сильнее. Можно даже не слышать остальной их беседы, все понятно из одной этой фразы. Как все же это похоже на сон или приход, или на спектакль. Может, они выбрали зрителя, и разыгрывают наперед заученные сцены, смотрят, как я реагирую и внутри себя смеются. Ждут, что я сейчас не выдержу и спрошу «а где именно в Москве?» или «а как ее найти?». Мазай тыкнет пальцем и с хохотом скажет «а, вот ты и спалился, а мы ждали, когда вскроешься». Из комнаты выйдет Эдуард Петрович и прокомментирует. Этот сюжет популярен на островах Фиджи, его знают все с детства.

Нет, конечно же. Это объективная реальность. И если это спектакль, то не только для меня, но и для них тоже. Мы все можем оказаться зрителями разыгрываемой драмы. Толик добавил, что им лучше заселиться в гостинице, отдохнуть, а к вечеру снова встретимся и потолкуем о делах.

Когда гости ушли, Толик со смехом замотал головой.

— Прикинь, студент, это сын уважаемого человека, ищет свою телку. Она сбежала, и теперь где-то здесь гасится.

Мазай добавил, что дело — канитель, тянется и не развязывается. Не движняк, а порожняк. Уже все в курсе, а Витя на принципе. Хочет найти и наказать. А как он накажет — его дело. Как бы ни наказал, никто из людей не осудит. Конечно, надо помочь, если в Москве зашкерилась со своим ебырем, надо достать. Тут хоть на вид город просторный, но все друг друга знают, так просто не залечь. Или по области — везде свои люди. Вообще в мире беспокойно, если ты сидишь и таишься, то внимание к себе не меньше привлекаешь, чем если бы бегал и кричал. Надо только понимать, куда смотреть.