Дубравы

Пока Булыгин и Лебедев раздумывали да прикидывали — покупать не покупать помещичий лес, приобрели его Мигыта с отцом, и лесные угодья были переписаны на имя молодого лесопромышленника Мигыты Гавриловича.

— И на мой и на твой век деревьев хватит. Даже внукам останется, — удовлетворенно шутил Каврий. Теперь он — владыка всего приветлужского края. А Мигыта — его наследник.

Яниса и Йывана новые хозяева угодий пригласили к себе в контору. Там им жали руки, благодарили. Мигыта доволен помощью своего товарища по детским играм — Йывана! Ему и в голову не приходило, что Йыван может затаить на него зло.

...Со всех углов марийского края, оборванные, в лаптях, стекались крестьяне к бывшим лесам Еремея.

Дрогнули деревья. Стук топоров, визг пил, крики рабочих распугали зверье. Величавые красавицы сосны, необхватные дубы падали на землю, сотрясая воздух. Умолкли птичьи песни, откуда-то издалека доносились крики коршунов и карканье ворон. Но поживы хищникам здесь не было — умирали деревья.

Пожива была — да еще какая! — только новым хозяевам. Немалый доход принесет им этот погибающий лес.

А бедняки искали спасения от голода и безжалостно валили сказочной красоты сосны и дубы. Поверженные великаны умирали, обнажая обезображенную, искореженную землю.

Деньги — большая сила. Ради миллионов имущие губят прекрасное, ради копейки нищий, доведенный до отчаяния, прыгает в огонь и в воду, идет на смерть.

Тут на делянках собрались почти все жители Нурвела. Даже дядюшка Тойгизя, сторож завода, точит пилы и топоры для порубки. И Янис с Йываном помогают старику.

В один из дней от ударов топора спящий вековым сном встревоженный дух леса поднялся из дикой темной чащобы. Огляделся, увидел толпы людей... Не понравилось ему это сборище... Любил он тишину, покой, трели птах да шорох листьев от вздохов ветра. Недолго раздумывал дух леса. Вздрогнул, нахмурил брови черной тучей, блеснул глазами-молниями, прогремел громом — прибежали, прискакали звери, слетелись птицы, окружили варваров плотным кольцом.

Йывану привиделось все это, когда он закрыл глаза и опустился на пенек — передохнуть.

— Сын мой, — узнал он голос деда Тойгизи, — прислушайся-ка! Ты слышишь?

— Что я должен слышать? — устало спросил Йыван.

— Не глухой ведь! Очнись-ка! — заговорил старец в тревоге. — Ослеп, что ли? Разве глаза твои не видят?

Йыван пытался понять, о чем говорит старик, и вдруг, вглядевшись, увидел на поляне толпу. Она медленно двигалась к вырубленному участку.

— Что такое? — спросил он.

— Из окрестных сел собрались крестьяне, — уверенно произнес старик Тойгизя. — Гнать нас отсюда...

— Почему? — и вдруг все стало ясно Йывану: лес много лет арендовали мужики у помещика — пасли скот, косили траву на сено. А Еремей, продавая делянки, и не вспомнил о долге перед мужиками. Очевидно, жители окрестных деревень собрались выяснить, как же им жить теперь дальше.

До ушей Йывана доносились крики возмущения, и издали было видно, что мужики размахивают руками, грозят кулаками. Наводящая ужас толпа неуклонно приближалась к собравшимся в кучу лесорубам. Они как овечье стадо сбились в клубок, не зная, что предпринять.

Все ближе подступали негодующие крестьяне.

— Кто приказал вам лес рубить? — громко спросили еще издали.

— Хозяин распорядился... — попытался защитить лесорубов Апшат Федор, кузнец из деревни Нурвел.

— Хозяин не мог приказать! Нам этот лес он сдал в аренду. Мы здесь скот пасем, траву впрок косим! — выкрикнул седовласый, как Тойгизя, старик. Словно хвост белки, распушилась борода на ветру, из прищуренных глаз летели искры гнева.

Лесорубы растерянно переглядывались.

— Кто же вам сдал этот лес в аренду? — переспросил его Апшат Федор. — Ну, живо отвечайте!

— Барин сдал, помещик!

— Он больше не хозяин леса. Теперь хозяин — Мигыта.

— Почему Мигыта?

— Помещик продал ему лес на сруб, — попытался объяснить происходящее Апшат Федор.

— Да врешь ты все! — раздались возмущенные крики.

— Нет, не вру. Продал, и все.

Поденщики старались угомонить пришедших крестьян.

— Зря вы шумите! Мигыта Гаврилыч купил, а нас нанял рубить.

— А где он сам, Мигыта Гаврилыч? — спросил кто-то.

— В город уехал, в Царево.

— Коли хозяин в Цареве, и вы там должны быть! — из толпы отделился белокурый молодой крестьянин. Сжимая кулаки, он подскочил к Апшату Федору. — Вам тут делать нечего! Убирайтесь подобру-поздорову.

— Недоброе дело замыслил ваш Гаврилыч!

— Отвечать ему придется!

За белокурым здоровяком вышел еще крестьянин, за ним — другой, третий. Они угрожающе размахивали кулаками. Казалось, вот-вот начнется схватка.

Йыван невольно подумал: светловолосый богатырь — словно Марий Онар из сказки о золоторогом лосе, а другой — потемней, с горящими глазами — был похож на Чуваша Онара.

Будто оба Онара сговорились и подняли своих на защиту народного богатства — лесных сокровищ.

Йыван решил вмешаться:

— Братья, успокойтесь!

— Говоришь, успокоиться? — зло спросил похожий на Мария Онара крестьянин. — Вы наш лес рубите, а мы должны спокойно терпеть?

— Так ведь это не по нашей воле, — вмешался молчавший до сих пор Янис.

— Ишь, какой масленый! — выкрикнул кто-то из толпы. — Не по его воле...

— А ты кто такой? — вперил глаза в Яниса вожак возмущенных крестьян.

— Ревизор он, — пояснил дядюшка Тойгизя, — помощник лесничего, лес подсчитывает.

— А-а, ревизор! — вспылил здоровяк. — Вот кто привел сюда лесорубов!

Кто-то ударил Яниса по голове. Кто-то его больно ткнул в грудь. Латыша окружили, свалили с ног, принялись дубасить чем попало.

— Что вы делаете, безмозглые люди, — крикнул Тойгизя, стараясь заслонить от них Яниса. — Коли решили извести Душу человеческую, убейте лучше меня.

От крика старика очнулись лесорубы — на пришельцев двинулись толпой, потрясая топорами. Те попятились.

Йыван выступил вперед, широко раскинув руки.

Тойгизя пытался всех урезонить:

— Думаете, нам эти бревна нужны?! Или мы — зачинщики этого дела?! По своей воле мы рубим?! Не на нас, на Еремея надо идти миром. Он лес продал. Он оставил ваших детей голодными. Если бы не продал он угодья, и духу нашего здесь не было бы. Взяли бы это в толк, прежде чем драться.

— Дельно старик говорит, — крикнул кто-то из толпы, и только что пылавшие гневом крестьяне отступили.