Дурдом - это мы

Вика схватила трубку:

– - Здравствуй, Роза. Скоро собираешься выйти?

– - Соскучились уже? Если попросите хорошо, организуете встречу по протоколу...

– - Подожди, Роза, у нас несчастье...

– - Знаю, знаю. Во сне видела -- дорогому шефу на лысину туалет протек.

Вика дала отбой.

– - Чёрт с ней. Потом позвоним, когда подготовимся.

Роза забеспокоилась.

– - Умер, что ли, кто. Вдруг Вера? И от Толечки давно ничего нет. Знает ведь, что болею. Мог бы давно зайти.

Она никогда не звонила Толику домой. Но сейчас решила: "Попрошу его к телефону. Пусть жена скажет, что его дома нет. Может, разъяснится, в чём дело". Но вместо жены ответил незнакомый мужской голос:

– - А кто его спрашивает?

– - Это по поводу стекла. Он зеркальное стекло обещал, сказал позвонить вечером, но я вчера не дозвонилась, извините, наверно, с телефоном что-то, -- тарахтела Роза, мучительно соображая, что же случилось, почему там чужие люди.

– - Боюсь, что ничего не выйдет. Он не сможет вам стекла достать.

– - Что, что?
– - в волнении закричала Роза.

– - Он умер.

"Он умер, а я жива. Так мне и надо".
– - думала Роза, как только сошло с неё шоковое оцепенение и она получила способность воспринимать мир.
– - "Не берегла его, гнала, высмеивала. "

Не хотелось знать подробности, всё это было неважно. "Жизнь кончилась, больше ничего не будет".
– - думала Роза. Она могла заплакать, разбив чашку или потеряв деньги. Но э т о горе не смоешь слезами. "Ну ничего, -- утешала она себя, -- зато можно спокойно стареть. Не надо держаться. Плевать на всех". Однако утешение было плохое.

Что делать? Нельзя ничего показать. Запереться дома, никого не видеть? Вечером был разговор с Викой. "Завтра все туда пойдем, в четыре. Его повезут в Дербент, здесь хоронить не будут. Может, не пойдёшь?" -- "Не знаю, Вика, посмотрим. "

Не ходить на похороны? Это было бы лучше всего. "Но нельзя. Никогда себе не прощу". Придётся пойти. Держаться ровно. Представить, что умер Пузатик. Жаль, конечно, но в общем безразлично. Говорить о постороннем, уйти до оркестра. "Вдруг зарыдаю под музыку, вот концерт для публики".

Назавтра, сидя перед зеркалом, Роза красилась, причёсывалась, продолжала готовиться:

– - Быть на виду у профессора и всей этой кодлы. Тогда смогу держаться. Не подходить к Вике, Гюле. А то вдруг заплачу. Это хорошо, что он умер. Значит, не разлюбил, не бросил. Хороший конец.

Черное не надевать. Она выбрала сине-зеленый костюм, закрытый, но не мрачный. Вчера ночью, лежа без сна, она вспомнила про чёрное платье. Встала в темноте, собрала все лоскутья, завернула всё вместе в газету, вышла в темный, тихий двор. Все спали. Лишь у Агигят слабо горел свет- из- за ребенка. Но там тоже спали. Роза прошла к подъезду, где стояли мусорные баки и бросила сверток в самый средний . Потом вернулась, легла, попыталась перевести свое горе в другое русло, поплакать за счет платья: сколько денег кошке под хвост, такую прекрасную ткань перевела -- но не помогло. Плевать на деньги и ткань!

Итак, держаться. Не давать им пищу для злословия. Может, принять какой-нибудь транквилизатор? Но ничего, кроме валерьянки, в доме всё равно не было. И неизвестно, как подействует.
– - Роза никогда никаких психотропных средств не принимала.

Вечером, после всего, сидя у Вики, они курили и пили коньяк из плоских хрустальных рюмок. Виктория Леопольдовна во внебольничной жизни была художником интерьера. Попавший к ней гость забывал, что только что карабкался сюда по гнилым деревянным ступеням мимо помойки и мусорных ящиков, щедро посыпанных хлоркой. Вика жила в таком же доме, что и Роза, но только в Крепости, самой старой части города, недалеко от Девичьей башни. Трещина в стене, которую безуспешно пытались замазать ещё до Викиного рождения, была при крыта замечательной гирляндой, а выбоины в мраморном подоконнике заставлены керамическими цветочными горшками. Давно стемнело, но хозяйка не стала включать свет, а зажгла свечи в фарфоровых подсвечниках.

– - Не могу привыкнуть без мамы. Страшно тут одной.

Викина мама умерла полгода назад, прожив восемьдесят лет.

– - Да тут от одной этой картины страшно. Зачем ты её держишь?

Напротив в багете висела картина -- женская голова с распущенными волосами на поверхности океана.

– - Ты что, не видишь? На меня не похожа?

– - Как вилка на бутылку.
– - Роза встала со свечой, подошла к стене.

– - Ты смотри, а я не замечала. Действительно, портрет, теперь вижу.

– - Это Гриша Бурмин нарисовал, из наркологии. Мне в подарок.

– - А я подумала, что какой-то художник.

– - А он и есть художник. Окончил в Ленинграде, работал всё время.

– - Пока не спился.

– - А он и не спился. Его Блёйлер спасает. Нет худа без добра. Он и сейчас у Этибара работает.

– - А я из больницы никогда, ничего домой не приношу. Чтоб заразу не заносить.

– - Какую ещё заразу? Ты что, веришь в вирусную теорию?

– - Не "верю", а своими глазами вижу, что так и есть. Доказывать не собираюсь.

– - Рехнулась на старости лет.

"Рехнулась семь лет назад", - подумала Роза, с болью отгоняя выползшее воспоминание.

Помолчали, покурили в темноте.

– - Ты представляешь, мама на меня всю жизнь по редакциям писала.

– - Да ну. Я не знала.

И вправду. Викина мама тетя Сима писала лет сорок пять назад в "Пионерскую правду", что Вика не соблюдает пионерские заповеди, пусть настоящие пионеры её осудят, потом, попозже, писала в "Комсомольскую правду", а потом уже просто в "Правду" и в журнал "Партийная жизнь", хотя Виктория партийной жизнью нисколько не интересовалась и не была никогда в партии. Заведующей отделением она стала благодаря предыдущему главврачу, который был изгнан в своё время усилиями профессора -- за строптивость. Они вспомнили политзанятия, которые ещё не так давно проводил парторг Семен Семенович.

– - Помнишь, закрывали дверь, а Люда приносила пирожные, чай.

– - А пирожные брали у Дадаша, в кафе. Я уже и названия забыла: как там, петишу, эклер.

– - Пили чай, болтали. А потом Семен Семенович говорил: "Ну что, проработали тему, вопросы есть?"

Роза слабо засмеялась. А Анатоля на собрания не допускали, не полагалось ему там сидеть.

– - Давай, Розка, ложиться спать.

На следующий день Роза не пошла на работу, больничный лист ещё не кончился. Но если бы она слышала разговоры на кафедре, ей было бы легче.