Дурдом - это мы

Автобус дребезжал по той же дороге. Пожалуй, близилась осень. Скоро поспеет, будет съеден или превращен в лучшее на свете варенье инжир. Горы гранатов завалят базары. А вот айва, хурма дозреют позже. Хурме ещё долго оставаться на ветках. Ветер оборвёт и унесёт с деревьев листья, а ярким оранжевым плодам хурмы положено висеть и висеть на своих квадратных плодоножках, освещая своим сиянием пасмурный день. Нужно дождаться, когда деревянистая, вяжущая ткань плода превратится в сладкое, нежное желе, когда лопнет тонкая кожица и мякоть выступит из трещин. Не капни только на скатерть этим соком- останется навек коричневое пятно.

Самая запоздалая из всех -- айва. Всё лето растут под округлыми густыми листьями покрытые шёрсткой плотные, несъедобные, неровные шары. Зато положите две-три зрелых айвы куда-нибудь на полку, и её тонкий, несравненный аромат встретит вас у порога.

Долго тянется осень, до самого декабря...

Роза Марковна вечером в пятницу поссорилась с Толиком, а в субботу вечером заболела. Все ссоры между ними затевала она. "Я даю ему возможность легко бросить меня", -- говорила она себе. " -- "Ведь это ужасно, если я ему опротивею, а он не сможет порвать".

На самом деле, Толя был добросердечен и не мог причинить другому боль, разве что нечаянно. Но Роза, конечно, почувствовала бы его отчуждение и сама бы отошла вовремя. Это была её природа -- сделать муху из слона и наоборот, наговорить колкостей, высмеять и себя же выставить оскорбленной -- тут ей не было равных.

Вечером в субботу она позвонила Вике. Сморкаясь и покашливая, она объявила, что берет бюллетень с понедельника: "Посижу дома. Если нужно будет, наверно, к пятнице смогу выйти".

"Посплю по утрам и закончу платье", - думала она. Роза шила себе и вязала, умела плести макраме и так далее, короче, было чем заняться. А в последнее время она задумала себе "маленькое чёрное пальте" по Диору.

– - Представляешь, узкое, с узкими рукавами, и вот здесь разрез, - объясняла она Анатолю.

– - Но почему чёрное? Ты хоронить кого-то собралась? Тебе чёрное не идёт, -- это был последний аргумент.

– - Черное собирает свет, фигура получается отточенная, понятно? С моими ногами, на тонком каблуке, представляешь?

– - Ненавижу чёрное. Мерзость.

– - Ты ничего не соображаешь. Тамиллу учи!
– - Слово за слово -- и Розка закричала: -- Видеть тебя не хочу, пошёл к чёрту!

Толик встал, положил Розкину кошку, которую всю ссору держал на руках, и ушёл из Розкиного дома, как оказалось, навсегда.

Ах, если бы знать заранее!

В понедельник Анатолий почувствовал себя совсем разбитым. Болела грудь, болело сердце, левая рука, голова. "Заразился от Розы", -- думал он. Не дождавшись конца рабочего дня, он решил уйти.

– - Так паршиво себя чувствую, пойду домой, лягу.

– - Зайди сюда, старик, я тебе медицинскую помощь окажу, -- пригласил его случайно подвернувшийся Рауф, врач из второго мужского. Он остался в отделении один, его коллега Семен Семенович ушёл в отпуск. Раскрыв белый шкафчик для одежды, где висела на плечиках его рубашка, он достал снизу завернутую в газету бутылку, развернул её.

– - Армянский? Откуда?
– - вяло удивился Толик.

– - Подарили добрые люди. Из-за кордона, контрабанда. Сколько я коньяка ни пил, и Камю, и Наполеон, всякий там грузинский, молдавский, и наш, конечно, а самый лучший все-таки армянский.

– - Он легкий, испаряется прямо во рту, -- согласился Толик.

– - Аромат убийственный. Извини, брат, что в пластмассе даю, другой посуды нет. Вот, хочешь, в чашку плесну.

– - Да нет, давай так. Устал я, Рауф, одна нервотрёпка кругом.

Приятно переговариваясь, они выпили по пластмассовой мензурке коньяка, затем по другой.

– - Ну как, легче стало?

– - На самом деле, отпустило как будто.

– - Вот видишь. Иди домой, прими аспирин -- и на боковую. Утром выздоровеешь.

У ворот Анатоля встретил Махмуд Алиевич.

– - Ты что, Толик, скучный такой?

– - Заболел я, Махмуд. Голова болит, вся левая сторона, аж рука онемела.

Махмуд принюхался.

– - Ты уже полечился немножко, я вижу. Иди, прими аспирин и побольше жидкости.

– - А в отделении сказали, в горячую ванну.

– - Кайф. Смотри, не утони только в нетрезвом виде.

Часов в пять главврачу позвонила Тамилла, дрожащим голоском сказала: "Ахмед Агаевич, Толик умер". Сквозь плач она рассказала: пришел домой, велел набрать ванну погорячее, разделся и лёг в неё. А когда она заглянула через полчаса, он был весь уже синий. Вызвали его двоюродного брата, Тамиллиных родных, сообщили в Дербент, где жили другие родственники.

Утром Виктория Леопольдовна совещалась с Гюльнарой Самедовной: -- Надо Розу как-то подготовить.

– - Как ей сказать? Вот ведь никто не ожидал. Как у брата моего. Это инфаркт, Вика.

– - Какой дурак сказал ему ванну принять? Он себя этим угробил.

– - А сколько ему лет?

– - Сорок один, кажется.

– - Самый опасный инфарктный возраст для мужчин. Брату сорока не было.

– - Бегал, метался на два фронта, и в больнице Ахмед всё на него спихнул --Фигаро здесь, Фигаро там.

– - И не курил.

– - Зато нервотрёпка. Сердце не выдержало.

– - А Розке сколько?

– - Пятьдесят четыре. Гюля, я не могу с ней об этом разговаривать. Позвони ей сама.

Гюля набрала номер.

– - Это ты, Розочка. Ну как ты, когда придёшь.

– - Спасибо, Гюля. Может, послезавтра или в пятницу. Как в больнице дела?

– - Да ничего, Роза.

– - У тебя тоже насморк, что ли?

– - Да, Роза, да.
– - Гюля уже плакала. Закрыв рукой трубку, она повернулась к Вике:

– - Не могу я. Сама скажи.