Дурдом - это мы

Мамед Мамедович знал толк в диагностике. Это была его сильная сторона, хотя и он мог ошибаться. Конечно, психиатрия более субъективна, чем другие медицинские дисциплины. Но есть определённые критерии, есть чёткие, незыблемые признаки, есть твёрдая, определённая взаимосвязь между определёнными явлениями "и здесь и в Москве и в Америке", как говорил Мамед Мамедович.

"Это ленивые, малограмотные психиатры говорят: я чувствую, что здесь шизофрения. Если на самом деле чувствуешь, значит, уловил что-то. Потрудись, выскажи это словами, а мы обсудим, может, ты ошибся".

Но после стольких лет в психиатрии профессор всё чаще отказывался от категоричности в диагнозе, в интересах больного, да. Конечно, превыше всего врачебное искусство. Приятно выявить болезнь, когда другим она ещё незаметна, приятно, когда твоё предвидение подтвердилось. Но общество наше несправедливо, немилосердно, невежественно. Заклейми больного таким диагнозом, как шизофрения, и вся жизнь у него перечёркнута.

А ведь течение бывает разное. Иной проживёт всю жизнь в семье, имеет работу, круг общения, и только специалист заметит у него схизис, расщепление. Иной перенесёт приступ в молодости, а следующий будет через 15 лет, так лучше его без диагноза оставить, чем загнать под дамоклов меч.

Поэтому Мамед Мамедович пореже выставлял "эндогенные" диагнозы и почаще всякие другие. И врачей своих так учил. Не только в больнице, в своём кругу, но и с кафедры, в своих неуклюжих лекциях и на разборах. А разборы У Мамеда Мамедовича бывали хорошие, с интересными, порой неожиданными поворотами. Скажем, читает врач- докладчик: у больного то- то и то- то. Но мелькнёт какая- то ниточка, которую никто не заметил, не придал ей значения. А профессор потянет за эту ниточку и развернёт весь клубочек. И станет всем ясно, что картина- то совсем другая, вся мозаика сложится совсем по-другому, чем казалось вначале! Однако жизнь часто мешает искусству.

Значит, Фаня зашла в кабинет последней, вместе со своим больным. Профессор уже утомился. Вид Фанечки, свеженькой, красивой, приободрил его.
– -- Садись, Франгиз, располагайся. Я слушаю тебя внимательно.

Фаня забормотала: родился... детские болезни... вредные привычки... попал такого-то числа.

– - И до сих пор не диагностирован? Кто его вёл, ты, Фаня?

– - А у него тут написано "Алкогольный психоз", на приёме.

– - А что сейчас? Что вы там сами находите?

Фаня снова забормотала: бредовые идеи... парафрения...

– - Где же парафрения?

Мамед Мамедович задал Зауру три- четыре вопроса, вглядываясь в его лицо. Всё имело значение: мимика, поза, модуляции голоса.

– - Ну, ладно, уведите больного.

Оставшись с Фаней, он сказал:

– - Ну как, Франгиз? Работаешь? Как дома?

Никак не могла Фаня решиться на супружескую неверность, хотя Мамед Мамедович давно подталкивал её к этому.

– - Или у тебя кто- то есть?

– - Что вы, Мамед Мамедович. Мне не до этого. Ребёнок, муж.

– - А через десять лет ты никому, даже мужу, не нужна будешь.

Фаня надулась. Подумала: "А ты через десять лет будешь просто мерзким старикашкой!"

Мамуля засмеялся:

– - А я через десять лет буду уже на свалке, да? А пока нет, надо радоваться жизни! А то нечего будет вспомнить. Я понимаю, трудно тебе, муж, ребёнок, работа эта противная, да? Старухи тебя донимают, да? Виктория с Розой? Они завидуют тебе, что ты молодая, красивая, что я тебя выделяю.

– - Они всех больных себе забрали, а мне вот такое барахло, без родных, без ничего суют.

– - Ну, почему барахло. Он же сказал, имеет свой бизнес, братья у него есть. Не какой-нибудь забулдыга. Работать надо уметь с больными.

– - Они надо мной издеваются.

Да, было немного. Не издевались, конечно, а слегка иронизировали над Фанечкой, над её прямодушием, неумением скрыть свои мыслишки.

– - Не психиатр она, нет у неё данных, -- был их вердикт.

А какие данные должны быть?" ... проницательность, позволяющая угадывать, что происходит в сердцах людей, и умение учесть малейшее движение лица и другие признаки страстей, проявляющиеся подчас у самых скрытных людей". А ещё "особенно необходимо, чтобы он достаточно хорошо владел собой", ну и так далее.

Откуда же взять всё это бедной Фане?

Но профессор сказал:

– - А хочешь перейти ко мне на кафедру?

Да, Фаня очень, очень хотела. Она впервые за всё время взглянула ему в глаза:

– - А это возможно?

– - Возможно, Франгиз, всё возможно. Ну как, договорились?

Он положил ладонь на её напряжённо лежащую на столе руку, поймал её взгляд. Тут скрипнула дверь и в просвет просунулась голова Изы:

– - Вас из ректората, Мамед Мамедович, возьмите трубку. (на время консультаций телефон переключался к секретарше). "Ах, чёрт, -- подумал Мамуля, -- настроение испортили". Всей позой Фаня выражала нерешительность и надежду.

– - Ничего, Франгиз. Завтра решим. Я тебя вызову, поняла? А пока пиши: "Атипичный алкогольный психоз", ну и расшифровку. Знаю, что можно возразить. Но и чёткого Блёйлера здесь нет. Время покажет, он от нас не уйдёт. А сейчас переведите его к Этибару, он ведь тебе ни к чему? А Этибар сам его выпишет.

Этибар был младшим родным братом профессора, очень похожим на него лицом, голосом, повадками. Но только у Мамеда вокруг лысины вились чёрные кудри, а у Этибара натуральные, цвета перца и соли.

Этибар справедливо полагал, что он ещё не настолько стар, чтобы краситься. Не хватая звёзд с неба, он неустанно ковал себе копейку, заведуя наркологическим отделением. Трудов приходилось вкладывать много. В наркологическом коротали дни полсотни алкоголиков, были среди них и золотые умельцы, попадались и жирные завмаги. Ничьи возможности не пропадали даром: кто работал на даче Этибара, кто участвовал в домашнем ремонте, а кто подвергался индивидуальному лечению, по особой схеме. Правда, бог не дал Этибару никакого особого дара, лечил он больных традиционно. А владей Этибар каким-нибудь "кодированием" -- да ведь цены отделению не было б!