Две стороны неба
Шрифт:
– Ну ругай же меня, Катя, бей!
Она повернула к нему изумленное курносое лицо, вытерла слезы.
– Ты что, ненормальный?
– Ругай меня, Катя!
– с отчаянием повторил он и сел у ее ног на выгоревшую под солнцем траву.
Катька опять заплакала, уткнувшись носом в исцарапанные коленки.
– Причем... здесь... ты? Ду...рачина!
Катька плакала, и Роберт беспомощно смотрел на ржаное поле, речку и дубовую рощу на холмах, на спокойно голубеющее небо и не мог найти слова утешения, потому что никакие слова не в силах были помочь.
А потом он повернул голову и увидел,
День просочился, окрасившись черной краской общей беды. Роберту казалось, что ребята то и дело отчужденно и даже, может быть, с ненавистью, смотрят на него. Он старался не прислушиваться к разговорам, но ему казалось, что за спиной мрачным шепотом повторяют его имя.
Вечером в кинозале все они были потрясены страшным и прекрасным кинофильмом о борьбе с врагами Советской власти в первые годы Эры Октября.
Они вышли из зала, когда уже стемнело, молча сели в шезлонги у коттеджа. Разговор начался незаметно, с реплики, брошенной всегда задумчивым Альберто Торрено.
– Вот были тогда дела!
– сказал Альберто.
– Что ж, нам теперь плакать о времени большевиков?
– вызывающе спросила маленькая Рената.
– Конечно, времена были трудные и интересные, - вмешался Христо.
– И даже скорее трудные, чем интересные. С точки зрения романтики. Интересными они нам кажутся сейчас, а тогда это была повседневность, и шли против кулацких обрезов не ради приключений, а ради победы.
– А кто спорит?
– вскинулся Пашка.
– Синьор Альберто хотел сказать, что раньше были дела, а теперь нет. Слишком все гладко, спокойно...
– Он запнулся и виновато посмотрел на тихую Катьку Мухину. Катька сидела очень прямо, смотрела перед собой и было трудно понять, слушает ли она разговор или нет.
– Ну не все, но настоящая-то борьба практически исчезла.
– Ты однобоко понимаешь слово "борьба", - возразила Инна Егорова.
– И это на одиннадцатом году обучения. Борьба ведь не только противодействие классовому врагу. Это столкновение нового со старым в любой сфере человеческой деятельности.
– Истина для первоклашек, - сказал Анджей.
– Конечно, тогда вершились грандиозные дела, но разве наши дела менее грандиозны? Разве люди того века могли мечтать об укрощении землетрясений и управлении погодой? Разве мог кто-то тогда предложить план полной автоматизации производства? Мы ведь уже многое сделали, а сделаем еще больше!
– Ну, положим, не мы сделали, - вставил Пашка.
– Нет, именно мы. Не ты, не я, а все люди!
Инна поднялась, прижала руки к груди.
– Да не надо так много красивых слов! Ребята, девочки, мы ведь и так все это прекрасно понимаем. О чем же спор?
– А о том, что некоторые считают, что раньше было лучше, - сказала Рената.
– В добрые старые времена. Каждое время интересно по-своему и надо не вздыхать о прошедших романтических веках, а пошире открыть глаза и посмотреть вокруг.
– А кто спорит?
– спросил Альберто.
– Для любого поколения найдется достаточно трудных и нужных дел.
Роберт никак но мог избавиться от ощущения, что весь этот спор (спор в общем-то ни о чем), затеяли только ради Катьки.
– Вот и родили истину!
– подытожил Пашка.
Наставница
Анна внезапно спросила:– А ты как считаешь, Роберт?
Роберт растерянно посмотрел на нее. Он не ожидал вопроса.
"Что я им скажу?
– думал он, опустив голову.
– Что я им скажу, если борьба в моем понимании всегда была борьбой против коммунистов и никакого другого значения это слово не имело?"
Он принял решение. И поднял голову.
– Мне всегда твердили, - глухо начал он, глядя на Катьку Мухину, все так же неподвижно сидевшую напротив, -всегда, с детства, что борьба против землян - главная цель нашей жизни. Так думали мы все. Так думают оставшиеся.
Роберт помолчал, собираясь с мыслями. Вокруг было очень тихо, словно он стоял один в глубине ночного леса.
– Если человеку изо дня в день говорить, что небо черное, а не голубое, а трава красная, а не зеленая... и не давать возможности увидеть это самое небо и эту траву... Ведь он поверит, что так и есть на самом деле. А если постоянно внушают, что ты изгнанник... Что виноваты в этом земляне... Ведь тогда возненавидишь их... Все силы отдашь борьбе с ними!
Роберт говорил медленно, с трудом, и, не отрываясь, смотрел на Катьку. Она тоже смотрела на него. Не в пустоту перед собой, а на него. Губы ее подрагивали.
– В каждом землянине видишь врага, только врага! Врага, которому нужно перегрызть горло, чтобы хоть как-то отомстить за свои страдания... У меня была персональная каморка... Примерно такой же величины, как Эльзина конура. И еще у меня были длинные коридоры с синими огнями и я мог бродить по ним сколько угодно. В коридорах иногда попадались очень интересные люди - полоумная Лиз, пьяный Арчи Антоневич, нудный проповедник О'Рэйли, который призывал объединиться для борьбы... И другие... Еще я мог пойти в бар. Это такое место, где весело проводили время... Напивались и устраивали небольшие потасовки или стреляли. Да, я твердо знал, что надо бороться. И так же твердо я знал, что борьба будет не на жизнь, а на смерть, потому что, если попадусь - пощады не будет. Допросы, пытки - и смерть...
– Ой!
– воскликнул кто-то из девчонок.
– Да! Я не хотел попадаться живым, потому что... потому что боялся пыток... И только оказавшись здесь, я начал понимать, что с борьбой ничего не получится...
– Потому что ты не победишь?
– звенящим голосом спросил Пашка.
– Нет. Потому что она... бессмысленна... Но другие-то ненавидят вас, потому что знают: небо черное, а трава красная... Ненавидят, Катя...
Катька вздрогнула, но ничего не сказала.
– Но не все же, Роберт!
– тихо спросила наставница Анна. Даже не спросила, а произнесла утвердительно, потому что знала о Гедде.
– Не все. Встречаются нетипичные экземпляры. Но это большая редкость.
– А дети? Там ведь тоже есть дети, - сказала наставница.
– Так в чем же они виноваты? Почему они обречены на существование в каморках меньше Эльзиной конуры? Как ты допускаешь такое?
Роберт почувствовал на себе анимательные взгляды ребят, болезненно скривился и вздохнул. Ничего он им не ответит. Все-таки начали разворачивать ежа!
– А что вы предлагаете?
– настороженно спросил он.
– Что я могу сделать?