Двуглавый. Книга вторая

— А что за вопросы? — рассказ Эммы становился всё интереснее и интереснее.

— Почему Хвалынцев не говорил ему, например, — да, в той ситуации вопрос более чем естественный. — Про другие вопросы не знаю, я и об этом-то только догадалась, но Хвалынцев тогда просидел у директора чуть ли не час.

— Ты поэтому опасалась, когда тёзку определили у Хвалынцева учиться? — припомнил я её предостережения.

— Да, — Эмма снова скривилась. — И так, вообще… Неприятный он… был.

Я собрался было поинтересоваться, в чём ещё эта неприятность Хвалынцева проявлялась, но тут проснулся дворянин Елисеев, обнаружил рядом с собой голую Эмму и беседа как-то сама собой прервалась. Потом пришлось подождать, пока тёзка воспользуется моей памятью, которую я ему открыл для знакомства с последними событиями, потом он всячески благодарил Эмму словами (ну да, благодарность делом он выразить уже успел), потом Эмма сказала, что пора приводить себя в надлежащий вид, чем мы все и занялись.

Рабочий день Эмма Витольдовна начала с осмотра ротмистра Чадского. Мы с тёзкой не участвовали, для простого осмотра и одной Эммы было слишком много, но с непростым пациентом оно бывает и так. Вместо этого дворянин Елисеев сначала излагал титулярному советнику Воронкову, прибывшему в институт ещё до начала присутственных часов, своё видение событий, предшествовавших гибели Хвалынцева, затем сведения, выведанные мною у Эммы, а я следил за тем, чтобы тёзкино изложение было как можно ближе к оригиналу.

Мнение Воронкова об институтских деятелях и особенностях их поведения излагать здесь не стану, но, уж поверьте, отличалось оно крайним неодобрением. Затем Дмитрий Антонович произнёс целую речь, где очень эмоционально охарактеризовал необходимость одновременно заниматься поисками Яковлева и раскапывать некрасивые тайны Михайловского института. Речь эту по понятным причинам я тоже не буду ни приводить здесь целиком, ни даже цитировать отдельные её фрагменты. Но тут пришла Эмма и сыщику пришлось заткнуть фонтан своего красноречия.

Эмма сообщила, что состояние ротмистра Чадского опасений не внушает, однако в данное время прерывать его отдых и сон нельзя, иначе это не лучшим образом скажется на полноценности возвращения ротмистра к исполнению служебных обязанностей. Воронков, и без того признательный ей за своё исцеление, даму поблагодарил, однако прежде, чем её отпустить, задал несколько вопросов по услышанному от дворянина Елисеева. Уж не знаю, доволен он остался ответами или нет, но поступившее от сыщика предложение отправиться в институтскую столовую и позавтракать мы с тёзкой приняли с воодушевлением, поскольку забросить с утра внутрь нашего организма должный набор питательных веществ в достаточном их количестве тёзка не успел.

За завтраком Воронков рассказал, что побывал в Покрове и поговорил с Грековым, поэтому к очередному прибытию дворянина Елисеева в родительский дом полиция будет готова. Все дома, из которых можно видеть дом Елисеевых, Греков уже определил, так что контролировать придётся всего три телефонных номера.

После столовой Дмитрий Антонович двинулся к Кривулину. С некоторой неловкостью сыщик поведал дворянину Елисееву, что, согласно процессуальным установлениям, тот не может присутствовать при допросе свидетеля по делу, где сам фигурирует в статусе, пока что не определённом ни как свидетель, ни как подозреваемый. Тёзка всё понял правильно, юрист же. Главное — переход в положение обвиняемого ему никак не грозит, здешние законы право на защиту обеспечивают надёжно, тем более, Кривулин и Чадский, когда проснётся, должны свидетельствовать в его пользу.

Направились мы с тёзкой к Эмме — больше всё равно некуда. Да, уединиться в комнате отдыха нам не светило, но мы же не только за этим, особенно я. Странно, конечно, у нас всё сложилось, но что теперь поделать — что имеем, тем и пользуемся, другого нет. Увы, но тут нас поджидали два облома подряд — сначала пришлось ждать, пока освободится занятая пациентом Эмма, и прямо во время этого ожидания позвонил Воронков и попросил дворянина Елисеева с госпожой Кошельной явиться в директорский кабинет. Я решил, что раз приглашают обоих, то вместе и придём, тёзка спорить не стал, и, дождавшись Эмму, мы отправились, куда позвали.

Там нас ожидало целое собрание — Воронков, Кривулин и поручик Демидов. Я так примерно и думал, что компания соберётся представительная, а для тёзки это почему-то оказалось неожиданным. Эмма, судя по всему, тоже ждала чего-то подобного.

— Эмма Витольдовна, — хоть кабинет и директорский, распоряжался в нём сейчас Воронков, — мы бы хотели задать вам несколько вопросов, имеющих отношение к роду ваших занятий, — держался сыщик подчёркнуто дружелюбно, всем своим видом показывая, что каверзными вопросы уж точно не будут. — Прошу вас, Владимир Иванович, — повернулся он к поручику Демидову, едва Эмма высказала согласие.

— Каково состояние господина ротмистра,Эмма Витольдовна? — спросил поручик. — И когда можно ожидать его возвращения к исполнению служебных обязанностей?

— Состояние вполне удовлетворительное, — ответила целительница. — Пробуждения пациента я ожидаю приблизительно к часу пополудни, — все посмотрели на массивные напольные часы в углу, показывавшие половину двенадцатого, — говорить же о его возвращении на службу можно будет только после осмотра, каковой я должна буду провести по его пробуждении.

Ответ, что называется, исчерпывающий, да ещё и с лёгкой такой подковырочкой — поименовав Чадского пациентом, а не ротмистром, Эмма этак ненавязчиво опустила ценность хотелок господина поручика.

— Теперь вы, Сергей Юрьевич, — Воронков кивнул Кривулину, тот издал не сильно членораздельный звук, должно быть, прочищая горло, и начал:

— В свете, кхм, известного рода действий покойного в отношении Виктора Михайловича и Александра Андреевича, такой к вам вопрос, Эмма Витольдовна, — вступление директор, отдам ему должное, завернул интригующее, так что слушали его все внимательно. — Вы могли бы осмотреть господина Бежина? Помочь Виктору Михайловичу у вас же получилось, Александр Андреевич, надеюсь, вашими стараниями тоже будет исцелён, а касательно Бежина о лечении говорить, разумеется, преждевременно, а возможно, и вряд ли уместно, но вот разобраться в природе его, эмм… состояния, и, хотелось бы надеяться, что и причин оного, мы бы хотели по возможности без привлечения посторонних лиц, пусть даже и дипломированных психиатров.

Ага, переданные Воронкову слова Эммы о том, что причиной сумасшествия Бежина могло стать внушение со стороны Хвалынцева, упали, значит, на благодатную почву. Нас с тёзкой это вполне устраивало — чем более мрачным и зловещим типом окажется в представлении собравшихся, да и не только их, Хвалынцев, тем меньше проблем нам с дворянином Елисеевым. Нет, что с точки зрения закона тёзке ничего не грозит, это понятно, но ведь кроме закона есть и целесообразность, и вот тут могут возникнуть сложности на почве отношения Денневитца, а скорее даже, более высокого начальства к потере возможности обучения агентов у столь крупного специалиста, каким тот Хвалынцев был. И если наши с Эммой подозрения хотя бы частично подтвердятся, сложности эти будут для внетабельного канцеляриста Елисеева не столь и крупными, как оно могло бы выйти при иных обстоятельствах…

Договорились в итоге, что осмотреть Бежина Эмма готова, но решение по этому вопросу будет принято после возвращения на службу Чадского и прибытия Денневитца. Что ж, оставалось только ждать.

Долгим ожидание не стало. В десять минут второго Эмме сообщили, что Чадский проснулся, и она отправилась к нему. К половине третьего в институт приехал Денневитц, отдельно побеседовал по очереди с Воронковым, Кривулиным и Чадским, затем собрал всех, включая тёзку и Эмму, и объявил, что в четверть пятого ждёт нас в кабинете директора, пока же можно пообедать. Такое человеколюбивое решение нашло среди присутствующих самый живой отклик, и в столовую отправились все, включая и самого Карла Фёдоровича.