Двуглавый. Книга вторая

Как и вчера, что именно делала Эмма и как у неё это получалось, тёзка увидеть не смог. Но получалось у неё на этот раз легче, потому что помощь ей не потребовалась, управилась она тоже быстрее, а главное — по завершении сеанса она выглядела далеко не такой уставшей и обессиленной, как в первый раз. Нам с с тёзкой было жутко интересно, в чём причина такого небывалого прогресса, но отвлекать Эмму расспросами по нашей связи не хотелось, а спрашивать при всех и вслух — дураков нет, в другом месте их ищите.

— Ваш вопрос заставил больного обратиться к воспоминаниям, которые были запечатаны внешним внушением, — объяснила женщина. — В себя он придёт скоро, но я полагаю необходимым перевести его ко мне и продолжить допрос там.

— Прошу прощения, Эмма Витольдовна, а как скоро мы сможем продолжить? — Воронков, даже пребывая в лёгкой степени офонарения, службу свою тянул исправно.

— Может быть, через полчаса, может, через два часа, точно не скажу, — Эмма и сама была, что называется, на нервах. — Но о сутках речи нет.

А вот это интересно… Чадскому в тот раз чуть больше суток понадобилось для возвращения к нормальной жизни, тёзке поменьше, но тоже немало, тому же Бежину вчера Эмма опять-таки сутки отвела на сон, а сейчас вот гораздо меньше. Эмма совершенствуется или организм Бежина привыкает к её воздействию? Скорее всего, два в одном.

Перемещать Бежина к Эмме не стали — воспротивился Чадский. Секретность, мол, пострадает, носилки или каталка привлекут внимание, вот усадили его в кресло, и ладно. Хотите, другое принесут, поудобнее? А вам, уважаемая Эмма Витольдовна, что у себя за Бежиным присмотреть, что тут — какая разница? Видно было, что перспектива провести ближайшее время в секретном отделении Эмму не сказать чтобы радовала, но в конце концов она сдалась, и Бежин остался на месте. Впрочем, кресло поудобнее для Бежина Эмма всё же затребовала.

Скуку, верную спутницу ожидания, убивали без особых изысков — сначала Чадский организовал чаепитие, потом разбились по интересам — ротмистр отправился дальше руководить секретным отделением, Воронков по мере сил всячески его от столь важного занятия отвлекал расспросами о недавних событиях в институте, Эмма так и сидела рядом с Бежиным, дворянин Елисеев то вёл с ней болтовню на отвлечённые темы, то отходил поучаствовать в разговорах Воронкова с Чадским.

В себя Бежин пришёл почти через два с половиной часа, ещё какое-то время ушло на его осмотр Эммой, после чего она разрешила продолжить допрос. Что и как подкрутила Эмма в голове Бежина, даже не знаю, но результат всем понравился — отвечал Юрий Иванович без особой охоты, но врать уже не пытался. И стали выясняться крайне интересные подробности…

Получая все приходившие в институт сведения о людях с признаками наличия паранормальных способностей, Юрий Иванович, как оказалось, передавал их академику Угрюмову далеко не в полном объёме. Первым их просматривал Хвалынцев, и часть тех сведений оставлял у себя. По каким признакам Степан Алексеевич создавал свой собственный каталог, Бежин внятно сказать не мог. По его словам, были там люди и с высокими показателями, и со средними, разве что те, у кого показатели совсем низкие, кузена не интересовали.

— А где Хвалынцев хранил свой каталог? — спросил Воронков. Хороший, кстати, вопрос — в институте его не обнаружили, дома у Хвалынцева тоже.

— Дома, — Бежин даже плечами пожал: что, мол, за дурацкий вопрос, понятно же!

Воронков и Чадский переглянулись, оба смотрелись не шибко довольными. Ну да, необходимость повторного обыска — не лучший показатель качества работы. Но прерывать допрос и ехать на квартиру Хвалынцева было бы не лучшей идеей, поэтому Воронков сосредоточился на прояснении открывшихся обстоятельств.

Сосредоточиться-то он сосредоточился, но толку с того оказалось чуть — Бежин просто не помнил подробностей. Даже сколько именно было тех людей, сведения о которых он отдал кузену мимо институтского начальства, не смог сказать.

Пока Воронков с Чадским благодарили Эмму Витольдовну за помощь в проведении допроса, мы с тёзкой поделились друг с другом предчувствиями, которые полностью совпадали — удалиться вместе с Эммой не получится. Так и вышло — она вместе с поручиком Демидовым повезла Бежина обратно в Косино, а мы с Воронковым и Чадским отправились проводить повторный обыск у Хвалынцева.

Пока жандармы под мудрым руководством Чадского вновь переворачивали вверх дном обстановку профессорской квартиры, Воронков взялся за допросы вдовы и прислуги, ненавязчиво намекнув им на то, что если не будет найдено искомое, неприятная процедура обязательно случится и в третий раз, соответственно, в третий раз придётся и наводить в квартире порядок. Вдова, хоть заметно напряглась, повторила тем не менее, что ничего не знает, а вот горничная, которой бы как раз и пришлось выступить основной рабочей силой в очередной уборке, в восторг от такой перспективы не пришла и показала, что несколько раз видела, как хозяин совершал непонятные ей манипуляции у книжного шкафа в кабинете. Названный предмет мебели был со всем тщанием осмотрен, в ходе какового осмотра и обнаружилось, что одна из полок имеет хитро замаскированную прорезь, откуда Воронков собственноручно извлёк два небольших листка бумаги, исписанных аккуратным почерком. Листки содержали перечень восемнадцати человек, в том числе четырёх женщин, где были указаны фамилии, имена, отчества, возраст, место жительства и двузначные числа, первая цифра в которых не превышала семёрку, второй же неизменно оставалась восьмёрка. Всё стало понятно — именно это мы и искали, окончательно же мы в том убедились, найдя в перечне некоего Елисеева Виктора Михайловича, восемнадцати лет, проживающего в Москве, Посланников переулок, номер пять, дом госпожи Волобуевой, квартира одиннадцатая. Если учесть, что в мае прошлого года тёзке исполнилось девятнадцать лет, получается, впервые в Михайловский институт сведения о нём поступили до этого. Сведения, кстати, обновлялись — напротив тёзкиной фамилии стояла перечёркнутая отметка «68», рядом с ней чернилами несколько другого оттенка было написано «88».

Окрылённый успехом, Воронков на этом не остановился, и, прихватив с собой дворянина Елисеева, направился на квартиру академика Угрюмова. Визиту бывший директор института, понятно, не обрадовался, однако на вопросы сыщика отвечал правдиво. Тот факт, что Хвалынцев с Бежиным утаивали от него часть собираемых сведений, Фёдора Фёдоровича возмутил до глубины души, так что, помимо ответов, он наговорил и немало такого, о чём его даже не спрашивали.

Однако, помимо возмущения, Угрюмов ещё и сильно удивился тому, что Бежин действовал в пользу Хвалынцева — по словам бывшего директора, кузены между собой не очень-то ладили. Причиной их ссоры стала конкуренция за денежных клиентов, желавших избавиться от табачной, алкогольной или наркотической зависимости, и спор о том, какими методами лучше такое избавление проводить. Бежин практиковал воздействие на соответствующие участки мозга, причём воздействие осторожное и постепенное за три-четыре сеанса, Хвалынцев же одним сеансом избавлял от зависимости внушением. Бежин утверждал, что одномоментное избавление от одной зависимости провоцирует её замещение другим видом зависимости, что не идёт пациенту на пользу, но эта дискуссия велась среди сотрудников института, а клиенты предпочитали отдавать деньги Хвалынцеву, предпочитая оплатить один сеанс, а не три-четыре. Да, сам сеанс у Хвалынцева стоил дороже, чем один сеанс у Бежина, но Бежину клиент должен был заплатить не единожды, вот и набегала разница, при которой идти к Хвалынцеву было дешевле. Поначалу дискуссия кузенов шла тихо и спокойно, но по мере роста разницы в доходах стала постепенно обостряться. А когда Хвалынцев чуть ли не прямо из кабинета увёл у Бежина богатого клиента, пожелавшего бросить курить и злоупотреблять спиртным, Бежин вынес спор на заседание учёного совета института. Совет тогда поручил доценту Кривулину провести проверку утверждений спорщиков, и уже по её итогам обсудить вопрос повторно.

Дальше началось самое интересное. Ещё до заседания совета Хвалынцев начал жаловаться на странности в поведении Бежина, подводя слушателей своих жалоб к мысли о том, что у кузена не всё в порядке с головой, и когда на обсуждение учёного совета вынесли доклад Кривулина, Юрий Иванович уже находился в сумасшедшем доме в Косине. Совет, тем не менее, установил правоту Бежина и запретил Хвалынцеву практику избавления от зависимостей.

Воронков чисто из любопытства спросил, что это был за клиент, из-за которого поссорились кузены, Угрюмов его имя вспомнить не смог, добавив, что и в документах учёного совета оно не упоминалось по этическим соображениям, но подсказал, что должен помнить Кривулин, раз уж он плотно тем делом занимался. Что ж, время, чтобы вернуться в институт и застать там всех на месте, ещё оставалось, вот мы туда и двинулись.

По прибытии мы сразу попали на совещание, что проводил Кривулин с Эммой и Чадским. Собрались они по инициативе Эммы, поставившей вопрос о переводе Бежина из сумасшедшего дома в институтскую лечебницу. Посоветовавшись по телефону с Денневитцем, Воронков объявил присутствующим, что это дело сугубо институтское и ни он, ни Карл Фёдорович вмешиваться в него не станут, после чего Кривулин утвердил предложение Эммы, поставив перед нею и Чадским задачу обеспечить неразглашение неприглядных обстоятельств истории Бежина.