Ее тайная мечта

Да, бежать отсюда некуда: по одну сторону от нас лежат тысячи миль морских отмелей, по другую – враждебные и опасные земли, которым нет конца, хотя преодолеть это желание, забыв, какая судьба тебя ждет, невероятно трудно. Когда вокруг все так плохо, разум требует перемен, и не имеет значения, к худшему или к лучшему они окажутся.

С ростом нашего маленького поселка росла и моя неудовлетворенность жизнью. Уилбурн обращался с нами несправедливо и жестоко, и среди осужденных зрело недовольство, хотя высказать свои претензии ему в лицо никто пока не решался. Осужденных, которые отказывались повиноваться, заковывали в цепи и отправляли в специальные бригады, где работать и без тринадцатифунтовых гирь, прикованных цепями к лодыжкам, невероятно тяжело.

Тех немногих осужденных женщин, что прибыли на кораблях, распределили между офицерами и другими высокими чинами. Поскольку сказывается отсутствие женского общества, губернатор Филипп должен был объявить о суровом наказании, которое ожидает тех, кого заподозрят в мужеложстве. Тем не менее оно имеет место быть, что вызывает крайнее отвращение у тех из нас, кто, к счастью, еще не опустился до скотского состояния. Я, правда, порой задумываюсь, сколько человеческого осталось во мне. Ко многому из того, что еще год назад глубоко задевало меня и причиняло боль, теперь я отношусь с полным безразличием. Я часто думаю о моей любимой Элизабет и детях, пишу им письма, которые надеюсь отправить, когда придут корабли с продовольствием.

А еще я мечтаю убить Уилбурна и сбежать отсюда. Вопреки всему, что рассказывают об этой негостеприимной земле, в моих мечтах она всегда представляется зеленой и плодородной, и я вижу, как пересекаю ее и оказываюсь в родимой Англии. Мечта, несомненно, безумная, но по-своему облегчавшая череду тоскливых дней, как и не менее безумная, чем предположение, что по ту сторону горной цепи, на западе от Сиднея, лежит Китай, до которого, по слухам, несколько дней пути. Какая бы страна ни лежала по другую сторону Голубых гор, называемых так за то, что они постоянно окутаны голубым туманом, я твердо знаю, что это не Китай. Но я не стану смеяться над теми, кто верит: у каждого должна быть мечта. Только мечты подчас удерживают нас от сумасшествия и самоубийства.

Все, что радует меня в этой жизни, – мой дневник и общество Генри и Котти Старков. Мальчик, конечно же, не осужденный, может бегать где захочет и чувствует себя на удивление хорошо. Для своих девяти лет он проявлял изумительную предприимчивость и находчивость и каким-то образом, о котором я могу только догадываться, раздобывал дополнительно еду и всякие полезные вещи, что в наших условиях очень высоко ценится, поэтому ни его отец, ни я не требовали от него отчета. Генри, увы, не становится лучше. Когда-то он, вероятно, был сильным и здоровым, но сейчас его точит какая-то неведомая болезнь, от которой он быстро чахнет. Котти никогда не заговаривал со мной об этом, но в его глазах я вижу тревогу.

В лагере нарастает беспокойство: лейтенант Болл, ответственный за снабжение, вернулся с острова Лорд-Хау, куда отправлялся охотится на диких голубей, без единой птицы. А это была единственная надежда пополнить наш запас продовольствия.

Май 1788 года.

Я все серьезнее начинаю подумывать о том, чтобы все-таки попытаться бежать. Так как я ничего не знаю ни о кораблестроении, ни о мореплавании, моя единственная надежда – суша. Я понимал, что в глубине страны могут подстерегать опасности, но мечта о побеге не оставляла меня и становилась навязчивой. В моей бригаде было еще двое таких же сумасшедших, которые вообще не могли говорить ни о чем другом. Эти крепкие здоровые мужчины полагали, что способны вынести все, что угодно, кроме здешней жизни, но у них, к сожалению, не хватало здравого смысла, чтобы объективно оценить степень риска. Несмотря на это, мы довольно часто обсуждали, как можно было бы осуществить нашу мечту. Видимо, это служило хоть и слабым, но все же оправданием нашей беспомощности. Человеку необходимо чувствовать, что он может справиться с обстоятельствами, даже если на самом деле это не так.

Генри Старк с каждым днем слабеет: боюсь, долго не протянет, я же, наоборот, стал куда крепче и теперь резко отличаюсь от того изнеженного городского жителя, каким был когда-то. Смогу ли я выжить там, где многие терпели неудачу? Но туземцы же как-то приспособились и, видимо, прекрасно себя чувствуют. Всякий раз, когда представлялась возможность, я наблюдал за ними и заметил много интересного.

Вопреки первому впечатлению, они отнюдь не нищие: про них не скажешь, что они влачат жалкое существование. Они всегда веселы и энергичны. Ясно, что жизнь, которую они ведут, им нравится, и, очевидно, гораздо больше, чем нам – наша.

Июнь 1788 года.

Положение с продовольствием становится катастрофическим. Точный срок прибытия судов с провизией никому не известен. Люди впадают в уныние, поскольку не знают, удастся ли им выжить. Муки осталось совсем мало, а новые посевы пшеницы еще даже не взошли. Большинство привезенных нами овец пало от болезней. Для борьбы с цингой нас по очереди посылают собирать местные целебные растения: дикий сельдерей, шпинат и петрушку. Мы даже нашли папоротник, у которого съедобные, а для голодного человека даже вкусные корни. Несмотря на близость моря, рыбы очень мало, а наши охотники умудряются больше распугать дичи, чем подстрелить. Кстати, мясо кенгуру оказалось очень вкусным. Я пробовал суп из белых какаду и ворон, а также жареных диких уток, фаршированных ломтиками соленого мяса, и опоссумов, но их мясо сперва нужно вымочить в воде, чтобы избавиться от сильного запаха каучуковых листьев, которыми они в основном питаются. Бандикут – животное с острой мордочкой и глазками-бусинками, очень похожее на крысу, – в зажаренном виде тоже вполне съедобен и по вкусу напоминает молочного поросенка. Однако дичи на всех не хватает, а уходить на охоту в глубь страны, нам не разрешают, опасаясь побегов.

Не следовало писать про еду: желудок тут же дал о себе знать. Вечером мы сварили несколько кусочков протухшей солонины и горстку зараженного долгоносиком риса, и это был весь наш ужин.

Июль 1788 года.

Сегодня умер Генри Старк. Мне будет очень его не хватать. Перед смертью он отдал мне на память свой нож с острым широким лезвием и костяной ручкой.

Котти будет жить в семье Уилла и Сары Мур, с которыми Генри был знаком еще по Англии. Они содержат небольшое заведение в районе Скал и надеются со временем превратить его в постоялый двор. Собственных детей у них нет, и они с радостью приютили Котти, который, без сомнения, будет им хорошим помощником.

Сегодня у меня окончательно созрело решение попытаться бежать из этого проклятого места: угроза смерти не так страшна, как условия, в которых я сейчас живу.

Недели три назад у одного из осужденных кто-то украл последние припасы, спрятанные в тростниковой крыше. Никто не пожелал сознаться в этой подлости, а Уилбурн, жаждавший найти козла отпущения, без всяких доказательств схватил меня и приговорил к наказанию в виде ста ударов плетью. Мои заявления о невиновности его не тронули.

Меня привязали к большому дереву так туго, что грудь едва не расплющилась об его ствол. В роли палача выступил один головорез из осужденных, который даже не пытался скрыть радость от предстоящей экзекуции. Меня били по спине и ягодицам с таким остервенением, что скоро кровь заструилась по ногам в сапоги. Кожа с меня слезала полосками, и боль была такой нестерпимой, что, когда все наконец закончилось, я был почти без сознания.

Я не мог потом спать, и именно в те бессонные ночи окончательно решился на побег. Возможные последствия меня уже не страшили: лучше умереть, чем еще хоть раз пережить подобное истязание!

Джонс и Томас, с которыми мы обсуждали варианты побега, наметили бежать послезавтра. Поначалу я собирался присоединиться к ним, но мы не смогли договориться, в каком направлении двигаться: они настроены были идти на запад, к Голубым горам, я же намеревался отправиться на юго-запад к озеру. Правда, про большое озеро я только слышал: они же утверждали, что это всего лишь легенда. Поскольку никому из нас не разрешается выходить за пределы Сиднея, кто из нас прав – непонятно. Я не раз видел, как привозили обратно кости тех, кто пытался бежать через Голубые горы. Говорят, что дорога в Парраматту прямо-таки усеяна костями. Как бы то ни было, мне, пожалуй, лучше бежать в одиночку. Джонс и Томас – бандиты и закоренелые преступники – если все сложится неудачно, могут стать опасными. Среди тех, кто неудачно пытался бежать, ходили жуткие рассказы о каннибализме и прочих подобных ужасах.

Все хорошенько обдумав, я стал готовиться: прятать понемногу еду, собирать кое-какие вещи, которые могут пригодиться в пути. Удалось даже раздобыть вполне приличный бурдюк для воды, кусок брезента, небольшой моток веревки, трут с кремнем и немного соли. Несмотря на то что мы с Генри никогда не обсуждали возможность побега, думаю, он догадывался, потому что, отдавая мне нож, сказал: «Он пригодится вам, мой друг». Действительно, без ножа в лесу делать нечего: какое-никакое оружие.

Мне было радостно как никогда. Даже если я отправляюсь на смерть, по крайней мере хоть как-то пытаюсь изменить свое положение. Я уже потерян для семьи, у меня нет никаких шансов снова увидеть родных, а моя жизнь в данный момент мало чего стоит. Этот дневник я возьму с собой, и, когда умру, быть может, кто-нибудь позаботится передать его моей семье. Отныне это мой единственный друг, который всегда готов выслушать и никогда не сделает замечаний.