Ее тайная мечта

Жизнь на корабле очень непростая, я очень скучаю по жене, моей дорогой Элизабет, и детям, Джеймсу и Кейт. Очень горько думать, что они вырастут, станут взрослыми, и даже отдаленные воспоминания детства обо мне сотрутся из их памяти. Единственное утешение я нахожу в том, что Элизабет будет жить с родителями, и, надеюсь, они помогут ей заботиться о наших детях. С болью в сердце я смотрю на невинных малюток, которые волею судьбы оказались на этом корабле вместе со своими родителями.

Например, один из осужденных, Генри Старк, плывет со своим восьмилетним сыном Котти. Паренек шустрый и сообразительный, и, если бы он имел возможность учиться, из него, несомненно, вышел бы толк, но так уж сложилась жизнь, что знания он черпает из окружающей среды, и подчас они носят далеко не безобидный характер. С его отцом мы даже подружились, несмотря на его криминальные наклонности. Генри хоть и не имел образования, в здравом смысле и остром уме ему не откажешь; будучи отлично знаком с законами улицы, он умеет держаться на равных с другими осужденными – талант, которым я, увы, не обладаю. В этом отношении он опекает меня, а я в свою очередь стараюсь рассказать маленькому Котти о большом мире, ибо мальчик понятия не имеет, что происходит за пределами лондонских трущоб и тесного корабельного трюма. Мальчик сразу привязался ко мне, и мне тоже очень нравится его общество. Я часто задумываюсь, что с ним будет, когда мы доберемся до новых земель.

Январь 1788 года.

Последние дни были так наполнены событиями, что у меня не нашлось времени записать ни строчки.

Наконец-то наше длительное путешествие подошло к концу. После долгих восьми месяцев мы, похожие на туземцев, но живые, прибыли в Новый Южный Уэльс. Женщины выглядели ужасно: их одежда превратилась в лохмотья, а для починки не было ни иголок, ни ниток.

Неделю назад, когда мы сгрудились у поручня, чтобы взглянуть на эту неведомую гавань – конечную цель нашего путешествия, – воодушевление, охватившее нас при виде земли, быстро улетучилось и сменилось горьким разочарованием. Нам все время рассказывали о травянистых сочных лугах и плодородной земле, но нашему взору открылись лишь каменистые почвы и песчаник, пока флагманский корабль «Сириус» шел вдоль берега в поисках подходящего места для причаливания.

По словам одного из офицеров, место, выбранное капитаном, первоначально носило имя капитана Кука, но после того, как мы 26 января наконец сошли на берег, капитан Филипп переименовал порт в гавань Сидней – в честь лорда Сиднея. Гавань оказалась удобной и куда более привлекательной на вид, чем Ботани-Бей, чего не скажешь об окрестных землях.

При входе в гавань судно шло мимо полуобвалившихся утесов из песчаника. Поднимавшиеся из глубины рифы разделяли ее на множество бухточек с берегами, густо поросшими лесом. Больше всего меня поразило, что выглядели они как хорошо ухоженный парк: деревья стояли свободно, пространство под ними не заполоняла беспорядочно разросшаяся растительность. Позже я узнал причину: местные племена периодически выжигали подлесок, чтобы облегчить охоту на дичь.

Разбить лагерь в первые дни пребывания на твердой земле оказалось весьма непросто. Первыми сошли на берег осужденные мужчины под охраной солдат, и лишь спустя две недели за ними последовали женщины. Если во время пребывания на борту корабля женщины содержались отдельно, то, как только ступили на берег, эта изоляция кончилась и солдаты дали волю необузданным страстям. Чтобы не видеть разврата и разгула, мы втроем забрались в палатку и как можно плотнее закрыли вход.

На следующее утро, 7 февраля, опять воцарилась тишина, и капитан Филипп официально вступил в управление новой колонией, о чем всем объявил судебный исполнитель капитан Дэвид Коллинз. После этого новоиспеченный губернатор произнес короткую, но чрезвычайно содержательную речь, заверив нас, что будет ко всем справедлив, и предупредив, что те, кто не намерен работать, останутся без еды. А в отношении вакханалии предыдущей ночи посоветовал строго блюсти священный обет супружества. После официальной церемонии губернатор пригласил офицеров присоединиться к нему перекусить в брезентовом доме, который привез с собой из Англии. Остальные – и осужденные, и солдаты – тоже получили паек, хотя наверняка не такой изысканный, как закуски офицеров.

Всех нас одинаково поразили аборигены – их здесь называют индейцами, – которые ходят без одежды, если не считать тонкой ленточки вокруг головы, а у мужчин еще и узкой набедренной повязки. Их тела, загорелые до черноты, у некоторых тела, как и лица, расписаны белой краской, добываемой из глины, что производит жуткое впечатление. Они мускулисты, хорошо сложены и жизнерадостны. У них глаза, обрамленные густыми темными ресницами, как у пугливой газели, чрезвычайно широкие и плоские носы с вставленными в ноздри для украшения кусочками белой кости, и густые черные волосы, в которых тоже что-то болтается. Когда индейские мужчины увидели наших женщин, их естественной реакцией было удивление и, как следствие, побуждение увидеть все, что там, под лохмотьями, что дало повод для безудержного веселья среди самых неотесанных осужденных обоих полов. Трудно сказать, что аборигены думают о нас, хотя наше первое знакомство прошло вполне успешно.

Кто-то из охраны рассказывал, как один из туземцев положил на песок свой щит в качестве мишени и был очень удивлен, когда офицер выстрелами из пистолета изрешетил покрытую кожей поверхность, но быстро оценил силу нашего оружия, из чего следует, что они, по-видимому, весьма сообразительны. И еще рассказывали, как в один из вечеров, когда капитан Филипп и офицеры ужинали на берегу, из зарослей появилась группа туземцев. Капитан, давая понять, что настроен дружественно, поднял руки над головой, но те, очевидно, не поняли. Тогда капитан обвел то место, где сидели его офицеры, и жестами попытался объяснить, что они не имеют права пересекать эту линию. Поговаривают, что по крайней мере частью своего влияния на туземцев капитан Филипп обязан отсутствию у него переднего зуба, так как этот, по нашему мнению, недостаток считается у них признаком превосходства над остальными. К чему невозможно привыкнуть – это исходящий от аборигенов отвратительный запах, причиной которого является отсутствие привычки мыться и обычай натирать тела жиром животных.

Что у нас вызывает удивление и восхищение – так это кенгуру, если пользоваться терминологией Кука. Они похожи на огромных зайцев, только стоят на больших задних лапах и опираются на толстый мускулистый хвост, в то время как передние лапы у них очень маленькие, и кенгуру, по-видимому, ими почти не пользуются. Это травоядные животные и, пожалуй, не умнее овец или коров, а своих детенышей носят в кармане на животе, как опоссумы.

Всех осужденных сразу отправили расчищать землю, которая в здешних краях чрезвычайно каменистая, а деревья, что на ней растут, мы прозвали «каучук» за смолу, что выделяется из стволов. Древесина у них твердая, как железо. Подходящего инструмента у нас нет, работа тяжелая, а после многих месяцев, проведенных в море, мы все обессилели. Мне не повезло: я оказался приписанным к рабочей бригаде, отданной под надзор «красного мундира» Уилбурна. Высадка на берег ни в коей степени не смягчила его характер и не уменьшила неприязнь ко мне, и придирки, которые приходилось терпеть, помимо прочих трудностей, становится выносить все труднее.

О, моя нежная Элизабет, как хорошо, что ты не видишь, в кого я превратился! На мне, похоже, навечно запечатлелось все пережитое, и остается только гадать, кем я стану в конце концов!»

Глава 4

В последующие годы у Фейт будет немало поводов благодарить Котти Старка, но в этот первый вечер причина для этого оказалась куда значительнее всех остальных.

Когда паренек оставил их у мастерской Симона Марша, пообещав вернуться до наступления темноты, пошел дождь, и Фейт подумала, что, если ему не удастся отыскать для них хижину, придется спать в сырости да еще и голодными.

Мастерская состояла из двух крохотных каморок, где было не очень чисто и пахло шерстью. В дальнем помещении стояли ткацкие станки, а в переднем хозяин принимал покупателей и показывал им выставленные на продажу рулоны тканей. Полом в мастерской служила утрамбованная земля, а крышей – плетеный тростник. Фейт содрогнулась, услышав, как в сухих листьях над головой снуют маленькие зверушки. Хоуп молчала, крепко уцепившись за материнскую юбку, и только маленькая Чарити хныкала:

– Мама, здесь плохо! Мне кушать хочется!

Под пронизывающим взглядом Симона Марша Фейт старалась успокоить девочку, но хозяина, похоже, совершенно не волновал ее плач.

– Это моя мастерская. – Он жестом указал на тесное помещение. – Я ткач, а сюда приехал в надежде улучшить свои дела. – Он сделал кислую мину. – Да, ничего не скажешь: еще как разбогател. Почти все овцы, что я привез, пали, а здесь, на месте, шерсть достать трудно. Ваши корабли привезли шерсть из Лондона, и теперь я смогу производить больше товара, поэтому-то мне и потребовалась помощница. – Его губы изогнулись в едва заметной улыбке. – Я не стану зверствовать. Пока вы будете прилежно выполнять свои обязанности, никаких осложнений не возникнет. Работать мы начинаем с восходом солнца! До завтра!

У Фейт сжалось сердце: она-то надеялась, что ей дадут хотя бы день устроиться на новом месте, а он даже словом не обмолвился о жилье.

– Но я должна найти какое-то пристанище. Или вы дадите нам жилье?

– Это не моя забота. – Марш покачал головой. – От меня вы будете получать только еду и одежду.

– Но мне говорили, что на еду и одежду выделяет деньги правительство.

– Ах вот как говорили? – Его взгляд стал колючим. – Да, это так. Но ведь я не получу никакой выгоды, пока вы не начнете по-настоящему работать.