Ефим Сегал, контуженый сержант

– А почему керосинка в коридоре?
– спросила Надя.
– Где кухня?

– Извините, гражданочка, ни кухни, ни туалета, ни водопровода, ни парового отопления здесь нет. Будет, планируется. Начальству виднее, - констатировал домоуправ равнодушно, — ну как, остаетесь? Тогда велю сейчас доставить вам, что обещал... Коечку поставите в угол, он пустой. А вот эта печка, - Тимкин указал на выпирающую из стены закопченную «шведку», — известно, отапливается дровами... Маруся! У тебя дрова есть?

Маруся отрицательно покачала головой.

– Ладно, нет дров - выпишу. Сложите их в Марусин сарай. Согласна, Маруся?

Та и ухом не повела.

– Значит, согласна, - мудро заключил управдом.
– Облегчение тебе, Маша, будет. Эти жильцы заодно и тебя обогреют... Располагайтесь, товарищи. Имущество вам комендант минут через тридцать-сорок подбросит.
– Управдом удалился.

Располагаться, при всем желании, Сегалы не могли, им даже сесть не на что: весь скарб в этой комнате чужой. Оставили чемодан, спустились на улицу. Погода сырая, промозглая - не то зима, не то глубокая осень. Ефим виновато, как побитый пес, смотрел на Надю. Подавив волнение, она ласково улыбнулась мужу:

– Не вешай нос, перетерпим! Мы еще так молоды!

Ефим не обманывался насчет теперешнего состояния своей храброй подружки, поэтому еще больше был благодарен ей за мужество, которого ему в этот час - увы!
– недоставало. Он взял ее за руку.

– Спасибо, родная! Наверно, так сперва небо кажется с овчинку... Какой же все-таки мерзавец Козырь! Как тебе нравится девочка Маруся? И характерец у нее, судя по встрече... «Дитя»!

– Честно говоря, ее можно понять, пожалуй, и извинить. Она нам помеха, но и мы для нее - кость в горле... Ничего, как-нибудь поладим.

– Тпру-у!
– перед Ефимом и Надей остановилась лошадь с повозкой, нагруженной железной койкой, матрацем, тумбочкой и табуреткой. В роли возницы — молодая румяная женщина.
– Не вы новенькие жильцы?
– весело обратилась она к Сегалам.
– Точно, вы! А я комендантша домоуправления, имущество вам привезла... Ну, давайте выгружаться!

...В одиннадцать часов вечера бывший фронтовик, искалеченный войной солдат, журналист Ефим Сегал со своей супругой укладывался спать в новом обиталище на узенькой односпальной кроватке с жестким матрасиком, под легким казенным байковым одеяльцем. В двух шагах от них посапывала «девочка» Маруся.

Тем же часом номенклатурный Савва Козырь, разжиревший за войну от безделья и обжорства, бесценную жизнь которого охраняла бронь, а также Степаны жилины, ефимы сегалы и их товарищи, видел первые сны в просторной спальне «заслуженно» захваченной благоустроенной квартиры, на кровати из красного дерева.

Великий принцип социализма «каждому по труду» действовал наглядно и убедительно.

В редакции все еще царило «безвластие». Вернее, главная власть в ней вот уже несколько месяцев принадлежала ответственному секретарю Сегалу. Нового редактора пока не подобрали, Адамович, прервав всего на две недели больничный лист, снова отправилась к Богатиковой - заполнять очередной...

Стараниями Ефима и Нади, трудами новенького сотрудника Жоры Белоголовкина и показными хлопотами Крошкиной газета выходила регулярно. Помогала и Дубова. По-своему, со всей зоркостью рысьих глаз следила она, чтобы на страницах многотиражки не появилось бы ничего «такого». Как и полагается партидеологу, методично, в каждом номере, выступала с длиннющими статьями, определяющими, как она считала, лицо газеты и направляющими мысли читателей в нужное политическое русло.

С несвойственным ему равнодушием смотрел Ефим на свою во всех отношениях бледную, беззубую, как глубокий старец, многотиражку. Не до нее теперь было: заедала нищета. Денег на жизнь не хватало, не вылезал он из долга у прижимистого бухгалтера, не упускавшего случая унизить его нотациями и поучениями. Выматывала и бытовая неустроенность. Козырь не торопился отселить девочку Марусю...

В коридоре квартиры вечно чадили керосинки, отвратительная смесь запахов копоти и еды проникала в комнату. В комнате холодно, промозгло, дрова сырые, печка неисправна...

Тяжкий крест нес Ефим. И казался еще тяжелее он, этот крест, оттого, что давил непосильным грузом на Наденьку. Не сетуя, не упрекая друг друга, несли они трудную житейскую ношу. В череде серых будней, словно солнышко, светила им, согревала и прибавляла силы немеркнущая, нетускнеющая любовь. Только молча, втайне, Ефим казнил себя за непомерные страдания, омрачавшие жизнь Наденьки. Однажды, в горькую минуту, родились у него строки, обращенные к многострадальной, неизменно ласковой жене.

Я мучаюсь украдкой,

Не раз себя кляня,

Что жить тебе не сладко,

Хорошая моя.

Что с первых километров Далекого пути На лобовые ветры Приходится идти.

Морщинками усталость Легла у глаз твоих.

Хотя бы ветер малость Унялся и утих.

А он, неугомонный,

Бушует и ревет.

– Быть может, повернем мы?

– Нет, - говоришь, - вперед!

Горькие стихи, но не беспросветные. Заключительные строки вырываются из минора в мажор, из мрака к свету.

Глава шестая

Егор Рызгалов - начальник отдела рабочего снабжения ОРСа - слыл работником высочайшего класса, поильцем, кормильцем многотысячного коллектива. Высокий, худощавый, в безукоризненно сидящей на нем военной форме, он и впрямь производил впечатление человека энергичного и знающего свое дело. За два с лишним года работы в редакции Ефиму не приходилось с ним сталкиваться: ни одной жалобы непосредственно на Рызгалова за это время не поступало.

... Как-то в редакцию пришел немолодой мужчина.

– Здорово, товарищ Сегал, вы меня не узнаете?
– спросил он, подходя к Ефиму.
– А я с вами знаком еще по пересылке, вместе пришли на завод. Фамилия моя Забелин, зовут - Корней Лазаревич. Дело у меня к вам есть... важное, - добавил значительно, - желательно побеседовать с глазу на глаз.
– Он поглядел на машинистку, Алевтину и Надю.
– Я - общественный контролер. Дело срочное.

Они уединились в пустующем, по обыкновению, читальном зале парткабинета.

– Как тебя величать, редактор?.. Оба мы солдаты, стало быть, «выкаться» нам ни к чему. Верно?

– Не редактор, корреспондент, - поправил Ефим, - зовут Ефим Моисеевич.

– Добро! Слыхал я о тебе на заводе много хорошего, парень боевой, смелый. Мне теперь такой и нужен.
– Забелин пятерней пригладил свои буйные полуседые кудри, оправил пояс, стягивающий гимнастерку.
– Я работаю слесарем по ремонту оборудования. После Победы остался здесь: семью мою немецкая бомба в воронке похоронила. Куда мне ехать? Работаю и работаю. С год назад меня, как бывшего фронтовика, ввели в рабочий контроль. С той поры я после смены частенько бываю в заводских продмагах, слежу, чтоб продавцы не очень баловали, не обманывали, не обвешивали покупателя, само собой, пересортицей не занимались...