Ефим Сегал, контуженый сержант

– Согласен? Все правильно?

– Верно все! Но не ты, а я виноват перед твоими родителями. Свинство, да еще какое, с моей стороны.

– Оба порядочные свиньи, - добавила Надя, - но больше все-таки я, я - дочь. Очень хочу чтобы вы породнились, чтобы понравились взаимно.

– Надеюсь. И постараюсь понравиться. Ты их предупреждаешь, что скоро приедем в отпуск, вот там все и прояснится.

Очередной отпуск молодоженам предоставили через две недели. После расплаты с долгами, они отложили деньги на проезд в Озерки и обратно, отоварили продовольственные карточки на месяц вперед, кроме хлебных (на них взяли открепительные талоны), закупили на специальные талоны четыре пол-литры водки - для маленькой свадебки.

С набитыми вещмешками за спиной, с авоськами в руках Надя и Ефим отправились в следующую часть своего свадебного путешествия - в Озерки, к Надиным родителям. Из ее рассказов известно Ефиму было немного: чета Воронцовых бедна, предельно честна, родители очень любят дочь, она отвечает им тем же.

Дорога до Озерков, совсем не дальняя, крайне нудна и утомительна из-за двух пересадок с поезда на поезд. Первые сорок километров их мчала электричка. На этом удовольствие кончилось и начались мытарства. На станции «Раменское» предстояло пересесть на пригородный поезд - «рабочий»... Июльское солнце сияло в зените безоблачного неба. Жара. С опозданием минут на двадцать прибыл на посадку состав из небольших, видавших виды вагонов. Нечеловеческих усилий стоило Ефиму и Наде втиснуться в набитый битком тамбур, откуда, не раз перевернутые вправо и влево, они были втолкнуты в вагон, все места в котором были заняты, проход плотно забит людьми, мешками, корзинками, сумками, узлами... Духота, смрад. Стиснутые по рукам и ногам, около трех часов промучились до следующей узловой станции, где предстояла новая пересадка. На втором дыхании добежали они до поезда, что направлялся в Озерки. В вагоне Ефим увидел два свободных места. Тут было не до соблюдения приличий: по-солдатски, броском, занял их. Рассовали вещмешки, сумки; счастливые, уселись рядышком у окна. Отсюда до Озерков - тридцать километров. Дребезжащий тарахтящий состав из ветхих вагонов паровоз тащил по разболтанным рельсам почти два часа. Надина головка, устало покачиваясь, тяжело прижалась к жесткому плечу мужа. Его веки тоже свинцово смыкались. Но он, как некогда на фронте, в окопах, боролся с наседающей дремотой. Уснуть опасно: вдруг стащат их бесценный груз - продукты, месячную норму по карточкам!.. Тогда - катастрофа, хоть ложись да помирай с голоду...

Поглядывая в окно, Ефим любовался непрерывной лесной стеной, подступающей почти к рельсам. Свежий ветерок, наполненный ароматами трав и зелени, помогал одолевать дрему. Невеселые думы теснились в голове. Как-то встретят тесть и теща? Он не тешил себя иллюзиями - наверняка неприветливо, настороженно: откуда взялся, неважно, что расхваленный дочкой человек, на их бедную голову?.. Возможно, старые Воронцовы вдобавок недолюбливают евреев?.. «Дела...» - вздохнул Ефим. Скосив глаза, с болью смотрел на утомленное, бледное личико Надюши. Усыпанное веснушками, оно казалось ему прекрасным, бесконечно дорогим. Э-эх! До чего же тягостным с первых же шагов оказалось их свадебное путешествие... А что еще впереди? Лучше не думать...

Наконец-то состав подполз к станции Озерки.

– Приехали, Наденька, проснись.

Пассажиры заторопились к выходу. Среди встречающих на перроне четы Воронцовых не было. Все еще яркие лучи склоняющегося к западу солнца освещали растерянное, раздосадованное лицо Нади. Напрасно она перебирала глазами толпу.

– Нет их, нет, - сказала она не скрывая разочарования, - может быть, маме стало плохо от жары - у нее гипертония?

Не по себе было и Ефиму.

– Не вешай нос, - сказал он бодро, - пошли. Далеко до дома?

– Километра три. Транспорта никакого.

Оставалось навьючить на себя нелегкую поклажу и шагать... Через час с лишним они дошли до маленького домика. Надя с тревогой заглянула во дворик, сплошь покрытый картофельной ботвой - никого. У калитки стояла коза и аппетитно похрустывала ветками рябинника. Поднявшись на невысокое, в три ступеньки, крылечко, Надя потянула на себя дверь. Заперто. Постучала. Не сразу отозвался глуховатый мужской голос.

– Кто?

– Это мы, папа, открой.

Пожилой, худой мужчина с серо-голубыми, точь-в-точь как у Нади, глазами появился на пороге, простер навстречу Наде жилистые руки:

– Приехала!
– воскликнул радостно.
– Приехала!

Надя расцеловала отца.

– А где мама?

– Дома... там.

Отец вскользь, сбоку бросил взгляд на Ефима, на узлы, сумки, нагроможденные у двери, молча начал носить кладь в дом.

«Тэк-с!
– подумал Ефим, - встретил меня новоявленный папа куда как радушно!» От него не ускользнуло восклицание тестя: «Приехала!» Будто его, Ефима, здесь и не было...

Вошли в переднюю. Собственно, тут, на каких-нибудь двенадцати метрах, совмещались передняя, столовая да крохотная кухонька за фанерной, не достающей до потолка, перегородкой. Слева от двери вешалка, платяной славянский шкаф кустарной работы. Справа - черная лакированная этажерка, тоже кустарной работы, доверху забитая книгами. Рядом - квадратный обеденный стол, несколько венских стульев, на стене - диск репродуктора «Рекорд», возле него на гвоздике семиструнная гитара.

Чистая, но изношенная рубаха с расстегнутым воротом, облезлые, дудочкой, штаны из хлопчатобумажной диагонали, тупоносые, на босу ногу, калоши - туалет тестя вполне соответствовал обстановке.

– Надюша! Доченька!
– раздался голос то ли радостный, то ли болезненный из смежной комнатенки. Ефим повернул голову в сторону бросившейся туда Нади.

– Мама! Мамочка! Что с тобой? Ты больна?

– Ничего страшного, немножко раскисла от жары, - отвечала с постели еще нестарая, с широконосым лицом женщина, опираясь на локоть.

Пока Надя целовалась с матерью, Ефим топтался среди узлов и авосек, не зная, что делать. Тесть, повернувшись к нему вполоборота, с умилением наблюдал трогательную сцену у кровати. Ефим, и без того подавленный красноречивой нищетой сей обители, чувствовал себя сейчас тем самым незваным гостем, который, как гласит старая русская пословица, хуже татарина.

А Надя почему-то не спешила представить мужа родителям. Положение Ефима становилось невыносимым. Он перешагнул узлы в направлении тестя, протянул руку, как мог приветливо, дружелюбно сказал:

– Давайте знакомиться, меня, как вам уже известно, зовут Ефимом, Фимой.

Воронцов не сразу отреагировал на приветствие. Медленно повернул голову, посмотрел пристально, подал крупную руку с узловатыми пальцами, глуховато буркнул:

– Да-да, давайте знакомиться... Павел Михайлович.

– Фима, иди, я тебя представлю маме, - позвала Надя.

– Извини, Ефим, неожиданно прихворнула, - мама с почти нескрываемым неудовольствием оглядывала невзрачную фигуру зятя.
– Зовут меня Наталья Сергеевна. Ты называй, как хочешь.

– У меня давно нет матери, если разрешите, буду звать вас мамой. Надина мама - моя мама.

Слова Ефима, видно, пришлись по душе Наталье Сергеевне.

– Что ж, сынок, возьми стульчик, садись рядышком, небось намаялись дорогой.

...Ночевали молодожены на небольшой открытой террасе. Постелью служило пахучее сено, заготовленное для козы. Ночь тихая безлунная, безветренная. От переутомления и волнений ни Надя, ни Ефим не могли уснуть. Долго молчали: никому не хотелось заговорить первым. В густой сосновой роще напротив дома покрикивала ночная птица, изредка негромко побрехивала соседская собачонка, над самым их изголовьем звонко цвыркал сверчок.