Египетское метро
Шрифт:
– Вот, свет отрезали. Из коридора протянул, – Клименко легонько хлестнул шнуром по полу.
Тягинские гостинцы его обрадовали чрезвычайно. Стола в комнате не было, и они выложили всё на широкую тумбу.
После второй рюмки Клименко стал было рассказывать о том, как после смерти матери остался без квартиры, но, оборвав себя на полуслове, махнул рукой. После третьей, резко повеселев, вдруг скороговоркой, дергая головой, произнес:
– Как верим верою живою, как сердцу радостно, светло…
И, запнувшись, подняв указательный палец, торжественно, с выражением закончил:
– Как бы эфирною струёю по жилам небо протекло! О!
Медленно откинувшись к стене, он блаженно прикрыл глаза, положил ладонь на грудь и повторил:
– Как сердцу радостно, светло!..
Немного погодя он стал расспрашивать Тягина,
– Странные люди. Так ждали перемен, свободы. А как только они пришли, собрали чемоданы и уехали. Иногда спрашиваю таких: что ж вы, черти, разъехались кто куда? Ведь могли бы тут вместе как-то всё обустроить… Обижаются.
Он не удержался, выпил еще и еще, и начал раскисать, стал тянуть слова, запинаться, в голосе появилась слеза. Тягин собрался уходить.
– Постой, – попросил Клименко. – Тягин, друг… Погоди. Хочу тебе тут… – Он тяжело поднялся, спотыкаясь прошел к окну, зашуршал там бумагами. – Так, нашло как-то ночью. Даже не знаю, как назвать. Стихотворение в прозе, что ли…
Он переставил лампу на подоконник, надел очки и вытянул из-под книжки еще какие-то разрозненные листки. Стоя лицом к окну, Клименко продолжал говорить, и Тягин то и дело путался, где еще была его речь, а где уже объявленное стихотворение. Тем более что написано оно было в форме обращения к другу или подруге. Несколько заунывный тон и нетвердое произношение не способствовали вниманию, и Тягин невольно отвлекался то на какую-то свою мысль, то на ползущего вдоль плинтуса большого черного таракана.
– …А было это в год летнего нашествия итальянских моряков в белых одеждах. Не помню точно месяца, да и года, честно говоря. Только помню, что оно почему-то совпало и потому навсегда связалось с апофеозом, с полным расцветом всех физических и душевных сил. Или с отчетливым ощущением, уверенным сознанием этого расцвета. И всё вокруг было так восхитительно, как не будет уже никогда потом. Прекрасно было всё: люди, город, море, запахи, погода, своё тело, будущее – всё! И каждая вторая студентка, бегущая в университет через городской сад, была хороша, как Галя Ганская. Нет, никогда мне не забыть, тебе не забыть, нам не забыть того ощущения. Как будто еще и всё время расширяемого, распираемого изнутри блеском и шумом южного портового города. И знаешь, когда для меня всё стало заканчиваться? Еще до того, как исчез флот?.. Знаешь? Когда перекрыли движение на Дерибасовской, убрали с неё машины и троллейбусы. Такая динамика там была, такая жизнь бурлила! Такой ритм! А сейчас ходишь, как по райцентру… Не люблю даже там бывать. Это я уже от себя сейчас, – пояснил Клименко, повернувшись вполоборота.
– Могу подбросить в Москву за компанию, – предложил Тягин, думая, что он закончил.
– А, вот! Ты помнишь, была шутка: последний пусть погасит свет? Но никакого последнего не понадобилось… Стоп, это старый вариант. А где же новый?.. Сейчас… одну секунду…– Клименко зашуршал листками. – В Москву? Нет. Я, хоть и русский, а страшно боюсь холода, это у меня в генах, все предки южане. Немного потеплеет, пойду в Крым. Сюда больше не вернусь. Да и никто не вернётся. О, вот оно. Продолжаю. Вернее, всё уже, заканчиваю.
Он кашлянул и продолжил чтение. При этом руки у него задрожали пуще прежнего, и какая-то плотная, вроде оберточной, бумага в его пальцах гремела и постукивала по стеклу, пока он не положил её перед собой и не прижал ладонью.
– И вот свет погас. Солнце нашего города померкло. Не зря же мы, чем ближе к концу, тем всё чаще, так неосмотрительно, неосторожно, так глупо называли его Пальмирой. Да еще и южной. Вот с ним и произошло то, что произошло с той, настоящей южной: упадок и запустение. Накликали. Или то было предчувствие?.. Когда-нибудь, через сколько-то лет, мы, может быть, посетим его. Придём кто откуда, покинувшие его в разное время, и будем долго и потеряно, не поднимая друг на друга глаз, ходить среди его давно остывших, осквернённых равнодушием пришельцев камней. Ходить и ходить. А потом сядем и заплачем. – Он на секунду умолк, чтобы перевести прерывистое дыхание. – И будем плакать горько и безутешно. О том, как мы когда-то бросили его умирать…
XXV
Со
дня получения задатка (и позорного изгнания с Коблевской) прошло десять дней. Однообразные, пустые, они, каждый по отдельности, тянулись невыносимо долго, а все вместе пролетели, как один миг. За это время Тягин немного отошел. По ту стороны Канавы он побывал лишь дважды, и оба раза старался держаться подальше от Соборной площади, чтобы ненароком не столкнуться с Майей и ее верным лектором. Предосторожность, как выяснилось, оказалась напрасной. Он даже несколько опешил, когда, открыв дверь на звонок, увидел их у своего порога.Рядом с Майей, приготовившей для него дурашливо-виноватую гримасу, стоял парень в камуфляжном костюме, очевидно тот, из-за которого Тягин сначала был загнан под кровать, а потом выставлен за дверь; за их спинами маячил весёлый лектор.
– Вот, гуляли рядом, решили зайти, – сказала Майя. – Хотели пригласить в гости.
Тягин посторонился. Молодой человек, пропустив спутницу и лектора, протянул руку: «Саша». Он был невысокого, вровень с Майей, роста, с короткой, но густой льняной бородкой и с демонстративно открытым и как бы искусственно подогретым, по случаю, взглядом.
В комнате Саша помог Майе снять блестящую стеганую курточку, нежно освободил от шарфа; лектор тем временем из сумки на плече выставил на стол две бутылки – шампанское и каберне. Было одиннадцать часов утра. Тягин сходил на кухню и принес стакан, две чашки и фужер – всё, что смог собрать. Майя стояла у окна, держась за спинку стула. Излучая снисходительность и негу, она похвалила квартиру и район, отметила близость парка и моря. Говорилось это с несколько отстраненной заученной интонацией экскурсовода или агента по недвижимости, но предназначалось спутнику. Тот кивал, крутил головой, оборачивался на окна и между делом открывал и разливал шампанское. Судя по тому, как Майя привязывала дом Тягина к местности, Саша был в городе недавним гостем. Притихший лектор тоже вертел головой и отпускал короткие растерянные улыбочки. А Тягина так и подмывало обратиться к Майе: ты чего пришла? показать мне своего бравого хахаля? Наконец Саша поставил бутылку и сел бок о бок с Майей. Одной рукой он по-хозяйски обнял её за плечи, другой поднял стакан. Кого-то он напоминал. То ли Тягин его где-то видел, то ли пятнистый зелено-коричневый наряд, обобщая, делал его похожим сразу на всех, кто в таком же виде бродил по городу. Выпили за встречу.
– А где жить теперь будете? – спросил Саша.
– Я уезжать собираюсь. До отъезда буду жить у приятеля. Перекантуюсь как-нибудь.
– Надолго уезжаете?
– Как получится.
С недоверчивой усмешкой в небольших подвижных глазах Саша глядел на Тягина поверх стакана.
Долго ломать голову над целью их визита Тягину не пришлось. Только-только заговоривший, начавший очень издалека Саша еще и не приблизился к теме, а Тягин уже понял, зачем они пришли. «Ясно. Явились посмотреть и оценить, каких примерно денег я жду. И он меня сейчас попытается обуть. Мило». Тягину стало даже весело. Наклонив в ладони пузатую бутылку, он, улыбаясь, разглядывал этикетку: 0,7л, алкоголь 9,5–13%, виноград сорта каберне-совиньон, приятный ягодный вкус придает вину легкости… После многословной подводки Саша наконец перешел к сути: Майе надо работать на себя и открывать свой салон. Время от времени Тягин размеренно кивал, но утомительные подробности, которые перед ним разворачивал гость (проценты какие-то…), пропускал мимо ушей. Кстати, язык у парня был подвешен неплохо, вот только грубая громкая речь, как будто заполнявшая собой весь объем помещения, выдавала в нем уроженца маленького городка, а то и села. Выслушав Сашу, Тягин одобрил их планы, но, обращаясь к Майе, сказал, что никаких свободных денег у него и близко не предвидится. Одна только квартира в Москве, а он собирается снимать что-нибудь поприличней, влетит ему в копеечку, а еще давно чаемая поездка на Сардинию в конце апреля – начале мая. Ну и кое-что по мелочам. Так что: увы. Саша сгоряча, кажется, решил, что Тягин что-то не понял и пустился объяснять по второму кругу (всё честно, расписка, опять какие-то проценты). Согласно кивая, Тягин с докторским терпением выслушал то же еще раз и завёл сначала: квартира, Сардиния, текущие расходы… На этот раз Саша слушал его с неловкой кривой улыбкой. Утешительно протянутую Майей руку отбросил. «Экая простота», – подумал Тягин.