Египетское метро

Через час, в полдень, Тягин отмечал получение задатка у Майи, которую увел с работы. Из принесённых им белых и желтых хризантем лектор сплел венок и, когда Майя в черном шелковом халате вышла из ванны, уговорил её надеть. Это был один из самых весёлых, разгульных дней. Сначала сидели на кухне, потом с десертом перебрались в комнату. Майя подтрунивала над лектором, а тот исправно выполнял роль подставного смеха. Все вместе понемногу напивались.

– Ты мне его спаиваешь, – пожаловалась Майя Тягину. – Ночью из-под кровати перегаром несёт.

Лектор громко топнул ногой и, запрокинув голову, расхохотался.

На Тягина тоже напала какая-то беспечная веселость. Время от времени он коротко задумывался: не задержаться ли здесь на полгодика? Деньги есть, вот-вот весна грянет. Ходить с лектором за вином на Новый базар, шататься туда-сюда, устраивать весёлые посиделки и не тужить. Впрочем, всё это были свободные фантазии человека, сидящего на чемоданах.

Вполне праздничное настроение портили только звонки Тверязова. Сначала у них состоялся довольно безумный диалог:

– Ты что-нибудь слышал о тесной материи? – спросил Тверязов.

– Материи? – переспросил Тягин.

– Да. Тесной материи.

– Нет. Не слышал. А что это?

– Материя. Она тесна.

– Кому?

– Всем, дурак!

– И что?

– Она уже здесь.

– Это хорошо или плохо?

– Это охренеть.

– И что нам теперь с этой темной материей делать?

– Тесной. Не путай, это разные вещи.

– Тесной. Хорошо.

– Ничего хорошего.

– Ты же только что сказал «охренеть».

– Я имел в виду: охренеть как плохо.

– Ладно. А чем плохо-то? Приметы хотя бы перечисли. Чтобы знать.

– Тебе еще и приметы перечисли? Ага. Счас… В общем, что я хотел сказать… Вали, Миша, отсюда, вали. Тут и так тесно. Без тебя. Чемодан, вокзал, Россия.

– Саша, можно тебя спросить?

– Спрашивай.

– Ты когда пить закончишь?

– Ты когда пить закончишь?

– Что?

– Что?

– Ясно.

– Ясно.

Тягин дал отбой. Через минут десять Тверязов позвонил опять.

– Роман читаешь?

– Конечно.

– А скажи мне, Миша: разве это так плохо, так скучно написано, что надо размазывать на месяц, жилы мне тянуть? Ты что, решил меня совсем, что ли, уничтожить? Совесть у тебя есть?! Да хотя бы просто элементарное сострадание? Ты не мог двух-трех дней, нескольких часов своего драгоценного времени потратить, чтобы сесть и почитать этот роман? Сука ты! Ты знаешь, как я здесь живу, в этом проклятом городе?! И не мог мне доставить такого простого, ничего для тебя не стоящего удовольствия?..

Тягин дождался, когда он остановится, чтобы перевести дух, и как можно спокойней спросил:

– Во-первых, а кто тебе сказал, что я не дочитал?

– Дочитал? Тогда чем там закончилось?

– Ты же сказал, что он не окончен!

– А я вот тебя и спрашиваю: чем заканчивается этот неоконченный роман. Ну?! Говори!!!

– Я сейчас занят, давай в другой раз.

Отбой.

И был еще один звонок, после которого Тягин отключил телефон.

– Миша, а давай я с тобой в Москву уеду, а?.. Забери меня отсюда, Миша, прошу… забери в Москву. Не могу я здесь больше. Ты не бойся, я твоему счастью не помешаю, клянусь тебе. Только забериииииии… Ты ведь в некотором роде мой должник? Звучит мерзко, подло, но клянусь, я говорю это в первый и в последний раз…

Нет, пока я здесь, он уже пить не бросит, подумал Тягин. Ему было больно это слушать, и он как бы заранее разделял мучительный стыд Тверязова, который тот почувствует наутро. И даже подумал: а не плюнуть ли на всё. На всю свою хитрую конструкцию, на все эти тени прошлого. А просто взять с собой Тверязова и там, в Москве, передать ему Дашу из рук в руки. Может, это будет лучшее из того, что он сделал в своей жизни. И тут же сам себе страстно стал возражать: нет-нет-нет, это невозможно! Но почему это было «невозможно», ответить не смог бы. Попутно, хотя и невольно, как бы боковой мыслью Тягин отметил, что из последнего звонка можно извлечь пользу. Надо только не забыть, заняться этим с утра, до того как Тверязов позвонит с извинениями.

Тем временем лектор завел разговор на свою любимую тему.

– Сейчас я тружусь над теорией, но время, когда придется всё претворять в жизнь, не за горами. А пока я работаю над этим, уже могли бы потихоньку браться за дело художники. Вот, например, написать её портрет… У вас есть знакомые художники?

– Есть парочка. Но они вам не понравятся, – не долго думая, ответил Тягин, имея в виду Бурого и Руденко, сразу же выскочивших на слово «художники». Еще и отмахнулся, живо представив портрет Майи в их исполнении.

– Ладно, это не проблема. Найдем. Были бы деньги, – сказал лектор. – А вообще, конечно, работы будет невпроворот. Пишущие люди вот тоже позарез нужны. Кстати, тут один новый поэт в городе появился, забыл фамилию, такая необычная, что-то среднее между Бетховеном и Шопенгауэром, не помню… Он, правда, какую-то дребедень сочиняет – революция, майдан, но это ничего, переориентируем. Главное – плодовитый очень, легко и быстро пишет. Это важно. Потому что текстов понадобится много: ритуалы, праздники, игры, мистерии и всякое такое… Эпос какой-никакой на местном материале нужен? Нужен.

Потихоньку пьяневшая Майя (хмельная, она еще больше походила на сестру) была как-то нарочито и при этом же – такой вот парадокс – естественно вульгарна. Она вызывающе закидывала голову, небрежно курила, взглядом с поволокой то и дело останавливалась на Тягине. Поманив пальцем лектора, стала с ним, млеющим от счастья, танцевать. В ту минуту Тягин почувствовал, что останется сегодня здесь. Возможно, до самого отъезда.

После танца Майя сказала:

– Лектор, прочитай нам какую-нибудь лекцию. Он смешно читает. Раньше по санаториям выступал. Зина его помнит.

– Меня многие помнят.

– Ну вот давай, читай. А то ведёшь себя кое-как… подглядываешь за мной, когда я переодеваюсь…

– Не подглядываю, а любуюсь и боготворю.

– Это еще выяснить надо, как ты там, под кроватью меня боготворишь.

– Благодарю судьбу и плачу от радости, что дожил до этого, удостоился… Плачу и благодарю. Так будет называться один из гимнов. «Благодарю и плачу».

– Давай, быстро читай нам лекцию. А то выгоню.

– Хорошо. Какую категорию выбираете? Музыканты, поэты, художники?..