Египетское метро

– Мы с ней рано остались одни. А у меня своя жизнь. Я как-то в Питер уехала на два года, оставила её у бабки.

Она стала довольно весело рассказывать о своей жизни в Питере, встречах, любовниках, и Тягин гадал – что она имела в виду, когда говорила, что из нее личное «не вытянешь клещами»? Потому что всё было достаточно откровенно.

За её рассказом они допили бутылку. Зина встала, обошла стол и потянулась через Тягина, налегая на него, в буфет за коньяком («градус надо повышать»). Стул под Тягиным, затрещав, сдвинулся, и он, придерживая, обнял ее. Край футболки задрался, и его ладонь легла на заголившуюся талию. Она наконец достала бутылку, резко опустилась на пятки и его ладонь, проехавшись под футболкой вверх и немного вперед, едва не коснулась груди.

– Она мне этой поездки до сих пор не может простить, – продолжила, вернувшись на место, Зина. – Дети, знаете, любят придумать что-нибудь такое, чтобы жизнь интереснее казалась. Подраматичней.

– Ну, иногда жизнь в этом идет им навстречу.

– Не поняла. А-а, ну, иногда бывает и идет, да.

– А у вас детей нет?

– Бог миловал.

Они еще немного о чем-то поговорили и, видимо устав от разговоров, еды и вина, замолчали. Зина закурила. Через минуту Тягин уже не мог вспомнить, о чем и чьей была последняя реплика.

Ударивший вдруг над их головами закатный луч расколол и будто удвоил пространство кухни, зажег фасетку в застекленной дверце буфета и осветил уходящий завитками к открытой форточке сигаретный дым. В наступившей тишине стали слышны мелкие уличные звуки: голоса прохожих, далекое шарканье метлы, комариное зуденье музыки из машины под окном. Зина сидела, откинувшись на спинку стула, прикрыв глаза и чуть отвернув изможденно-гладкое лицо; только раздувались ноздри и подрагивала сигарета в пальцах. А Тягин смотрел на нее, на эти великолепные, освещенные заходящим солнцем руины, и голова его пылала так, что он не выдержал, встал и вышел в ванную. В зеркале над умывальником он с удивлением увидел себя ничуть не покрасневшим, а лоб и щеки, когда он прикоснулся к ним ладонью, совсем не горели и даже были холодны. Когда он, умывшись, вышел, темневший до этого дверной проем по правую руку оказался ярко освещенным, и он из любопытства, и рассчитывая увидеть там хозяйку, повернул туда. Солнца здесь было еще больше, и оно освещало комнатку так, будто в ней горел свет. Кровать, трюмо, книжный шкаф.

Позже Тягин пытался вспомнить: где, в какой момент он допустил оплошность, после которой напряжение между ними поменяло знак? Когда спросил о детях? Или раньше, когда, обняв её за талию, на том и остановился? Или же что-то внезапно в ней самой изменилось, без его участия, как это часто бывает у женщин. Но к тому времени, когда он встал на пороге комнатки, уже всё было непоправимо испорчено.

Зина бесшумно подошла сзади.

– Зря примериваешься. Кровать у меня, как видишь, низкая. Ни один лектор не заползет. А ты уж подавно.

– Да мне и на ней было бы неплохо.

– Что, бриллиантовый, на десерт потянуло? За неимением гербовой попишем на простой? Или ты тут реванш решил взять? Или сразу и то, и то, и то? – бойко и насмешливо проговорила Зина, и неожиданно сильно похлопала его ладонью по щеке.

– Может быть, не стоит так? – сказал Тягин, отводя ее руку.

– Как? Так? – она высвободила и опять занесла было ладонь; Тягин взял ее за кисть. – А вот так? – Она крепко обхватила другой рукой его подбородок снизу, сжала пальцы.

Тягин свободной рукой сделал ей то же самое. Она опустила ладонь ему на горло. Тягин опустил на ее горло свою и потянулся было губами, но она сдавила его горло крепче, и он остановился. Так они стояли некоторое время, держа друг друга за горло и соединив свободные руки на отлете.

«А потом мне останется только переодеться в её платье», – вдруг отчетливой законченной фразой подумал Тягин, будто кто-то шепнул на ухо.

– Ладно, всё! – сказала Зина, откачнувшись назад, и они разомкнули и опустили руки. – Как любит говорить один мой знакомый: расход по мастям. Что это значит, точно не знаю, но звучит красиво.

Она вернулась в кухню и, когда он вошел следом, объявила:

– Мне надо уходить.

После чего заперлась в ванной. Тягин постоял, оделся и вышел.

Ну, в общем, визит удался. Зинаида только утвердила его в мнении насчет Майи: красивая туповатая тёлка. Он ведь за этим сюда шел? Нда. И к Хвёдору удачно сходил, пригрозил Тверязовым. Ну такой сегодня день. Не лучших побуждений.

XXIV

Всё как будто остановилось. Замершую на последнем переходе к теплу погоду язык не поворачивался назвать весенней, и каким же бесконечно долгим оказался этот хмурый март! Оставшиеся до сделки несколько дней представлялись непреодолимым препятствием. Голова была пуста, всё валилось из рук, и Тягин уже смирился с мыслью, что опять жить, чувствовать, действовать он начнет, только вернувшись в Москву.

В один из этих стоячих беспробудно серых дней, позвонил человек-свинья Василий и заставил Тягина пожалеть о том, что он тогда настоял провести сеанс в отсутствие Георгия. Узнав о таком самоуправстве, Георгий прогнал Василия со двора, и теперь тот просился пересидеть ночь. Отказать у Тягина не хватило духу. Город, центральную часть, Василий знал плохо, пришлось долго объяснять, а потом еще направлять по телефону.

Несмотря на энергичные возражения, гость стянул у порога ботинки и прошел в комнату в носках; виновато сел на предложенный стул. Тягин поставил чайник. Василий попросил тарелку и, начиная рассказ о своих злоключениях, выложил из портфеля пару образцово красных яблок, банан и несколько завернутых в салфетки бутербродов с сыром и ветчиной. Намертво приставшие салфетки снять целиком не удалось и Василий, махнув рукой, ел бутерброды вместе с промасленными прозрачными обрывками. Время от времени он говорил:

– Угощайтесь.

Пить, как и в прошлый раз, он испуганно отказался, а вот Тягин немного выпил и теперь, поудобнее устроившись на диванчике, слушал нежданного гостя.

О сеансе с Хвёдором Георгию донесла баба с ведром, которую привратник Лёшка, пожадничав, обманул с гонораром. Василий отдал Георгию все деньги и еще долго просил прощения, но тот остался непреклонен. Вообще-то трения у них начались раньше, когда Георгий обвинил Василия в предательстве. История оказалась длинной, запутанной, но других у Василия, кажется, не было. Нет так давно у Георгия появилась идея устроить в своем дворе что-то вроде цирка. Собственно для этого он и определил Василия в помощники депутата. Чтобы тот лоббировал его интересы. Но с месяц назад всё пошло наперекосяк. Сначала у Георгия с жильцами соседних домов возник конфликт из-за кричавшего по утрам осла.

– Молодой же, поговорить хочется, а люди стали жаловаться, что не могут спать, – пояснил Василий.

Тут он в привычной для него манере отвлекся и рассказал, как какое-то время жил с подобранным на улице котом у знакомых и как этот кот стал причиной его выселения. Странное дело: Тягин хорошо помнил, как в первую их встречу его до чесотки раздражало трудное невнятное говорение собеседника, но вот теперь он ту же монотонную корявую речь слушал почти с удовольствием, особенно не вдаваясь, как музыку.

– Лев? – рассеянно переспросил Тягин.

– Ну да, лев. Вон какое солидное животное, царь зверей, а и то, я сам видел по телевизору, подойдет к какому-нибудь баобабу и пометит. Моё значит. Я здесь живу. А я этого кота подобрал и принес, поэтому на мне ответственность. Сколько его уговаривал: «Что ж ты меня позоришь? Не стыдно? Мы ведь с тобой гости...». А тут – прям на хозяйскую подушку. И так я кинулся на него! А он прыг на форточку, а там четырнадцатый этаж. Уши, бедный, прижал и мяучит, плачет, как будто говорит: смотри хозяин, мне некуда бежать, не бей… так жалко его стало…