Его искали, а он нашелся

И вот, словно в какой-то горькой комедии, они наконец-то встретились сейчас. Она пригласила его сюда, приглашала раньше, но письма пришли с опозданием. Он пришел, загнав несколько лошадок и заплатив за телепортацию изрядное количество серебра и золота. Они говорили, смеялись, вспоминали и казалось, что не прошло даже дня с момента их вынужденного расставания, когда они пообещали помнить друг друга вопреки всему, помнить всегда, навечно.

Она специально попросила его доставить какой-то очень ценный, по ее словам, футляр в небольшой городок, чуть в пригороде Вечного. Там его должен был встретить тот, кому футляр предназначен, причем аж вечером встретить. Он с радостью согласился, но в последний момент выдался отличный шанс передать тот футляр с караваном знакомого торгаша, который был многим обязан мрачному и неразговорчивому Самураю, а потому с радостью принял ношу, не вызывая сомнений в ее сохранности.

И он остался в черте города.

Города, что провалился в Пекло.

До последнего момента он не верил, хотя разум, будто сбрасывая наваждение, все подбрасывал и подбрасывал мелкие детали, на которые он должен был обратить внимание, если бы речь шла о ком-то ином, не о Мариа. Улучшившаяся внешность, превратившая просто милую девушку в писаную красавицу, несмотря на то, что ему года только шрамов прибавили. Ее удивительная харизма и легкость, с которой она убеждала окружающих в своей правоте. То, как она занималась любовью, так непохоже на ту в чем-то трогательную скромность, застенчивую хрупкость, какую он познал с ней в их ночь перед расставанием. Он мог бы догадаться, она ведь не воздействовала на него намеренно, а сопротивление любого Самурая ментальным воздействиям, иллюзиям и проклятиям считается одной из визитных карточек его класса.

Мог.

Не хотел.

Не верил.

Он пришел на эту крышу, стоявшую в годы его детства и стоящую сейчас, искренне надеясь ошибаться, но ошибки не было, только горькая-горькая правда. Она ждала его тут, пышущая заемной силой и чуждой мощью, смотрящая взглядом столь томным, что ему невольно хотелось отвести собственный. Она предлагала ему присоединиться к творящейся битве, предлагала искренне, но не на стороне обороняющихся.

Он уже успел ей отказать.

Они смотрели друг на друга, как тогда, в последний раз, смотрели, словно вновь виделись впервые. Высокий, крепко сбитый самурай в глухом шлеме и обтекаемой формы доспехах из пропитанного алхимией дерева и чрезвычайно плотной бумаги, приобретенном за время странствий по Островным Княжествам. И хрупкая, удивительно легкая девица, разодетая в цветные и намеренно вызывающе окрашенные тряпки столичного вольного бретера. Прямая шпага и дага против полуторной островной сабли.

Холод в сердце.

Холод в глазах.

И подступающее отчаяние, понимание того, что сейчас они видят друг в друге тех, против кого они сражались раньше, вдвоем, спина к спине, вместе и навсегда. Они сходятся, словно набегающая на каменный склон волна и с первых же секунд и он, и она осознают, кто победит в этом сражении. Его класс, все его умения позволяют превосходно контролировать поле боя, противостоять нескольким противникам сразу, да и в индивидуальном сражении он далек от бессилия. Но все это меркнет перед смертельной точностью и убийственной стремительностью бретера, привыкшего только и только к сражению один на один.

Раньше, когда они шли нога об ногу, он побеждал в одном случае из трех, когда удавалось подловить или вымотать свою противницу, но то было давно, до того, как тело и душу его единственной любви, его самого ценимого друга, наполнила сила Пекла, возвышая и низвергая туда, куда ему уже нет дороги. Там, где он был быстр, она была молниеносной, где он был несокрушим, она стала всесокрушающей, никакая защита, никакое мастерство не могло компенсировать это отставание. Он всю жизнь шел своими ногами, брал силу только ту, что мог назвать своей, как и она... когда же настал тот миг, тот момент принятия, когда Мариа отбросила эту истину, приняв новую, более ей выгодную.

– Дурак!
– Не слово, но развратный стон, въедающийся в разум даже сквозь броню железного спокойствия и самоконтроля.
– Чего ты добьешься? Ради чего хочешь сдохнуть? Ради кого?

Он молчит, лишь шатаясь под градом ударов, слишком быстрых, чтобы даже уследить за ними, слишком сильных, чтобы он мог устоять и вынести их без повреждений. Молчит, не зная, что ответить, что сказать той, кто была для него всем, для кого он сам был всем.

– Ты мог быть со мной!
– Трудно сказать, ранит его сильнее слово или все же клинок.
– Мы бы ушли, спрятались ото всех. Тебе просто нужно было не мешать!

"Разве отпустили бы тебя твои новые хозяева?" - хотелось спросить.

"Разве смогла бы ты сама уйти, распробовав Похоть и ее власть?" - мог ответить он.

"Этого ли ты хотела, за этим ли пришла к извергам?" - так и просилось на язык.

Но он молчал, пытаясь даже не отбиваться, а просто устоять на ногах, не упасть на такую хрупкую черепицу забытой крыши, не проломить ее, падая внутрь мастерских цехов. Молчал до тех пор, пока эфес шпаги, разогнанный дарованной силой, не проломил забрало его шлема, выбивая зубы и ломая челюсть, роняя его вниз, на покрытую его кровью черепицу.

Красное на красном.

Под пурпурным небом.

– Прими меня, Хиро, пожалуйста.
– Она просит искренне, не пытаясь влезть в голову, хотя, несомненно, может, особенно пока он в столь плачевном состоянии.
– Будь со мной, как был когда-то.

Как же он хотел согласиться, как желал забыть обо всем и принять ее обещание, поверить в милость тех, кто обещал ей счастье, обещал отпустить восвояси, только помоги им победить здесь. Она сама пришла к ним, возможно, даже верила в это, но он слишком хорошо помнил наставления, книги, истории и рассказы, чтобы верить в чужие обещания.

– Ньет.
– Сквозь боль, сквозь капающую изо рта кровь и осколки зубов выдавливает он из себя, с болью смотря на вновь застывающее каменной маской лицо теперь уже точно врага.

– Ты умрешь.
– Просто и как-то буднично произносит Мариа, перенося вес тела в ударную позицию.
– Все твои начинания. Все твои цели. Они исчезнут. Вместе с тобой.

Несмотря на сломанные кости, раздробленную челюсть и заливающую лицо кровь он крепче сжимает свою саблю, перехватывая ее в нижней стойке, сквозь горечь и слезы отвечая ей той фразой, с какой шел всю свою жизнь, с какой мечтал, чтобы рядом шла она, зная, что она разберет даже сквозь то бормотание, какое он способен выдать с такими травмами.

– У самурая нет ьеьи, только ъуъ!

Следующие сорок ударов сердца он сражается так, как не умел и не смел мечтать всю свою жизнь, за секунды постигая истины, ради осознания тени которых раньше тратил годы, повторяя и воплощая те приемы, о каких и не подозревал ранее. И когда Мариа поймала его на очередном маневре, зашла за спину, уже в момент заскока пробивая доспех напротив сердца ударом, нанесенным неглядя и за спину. Когда немеющие ноги подогнулись в коленях, а Хироко упал на спину, ощущая, как остановилось пронзенное сердце. Когда Мариа уходила прочь, даже не взглянув на поверженного врага, на ходу стягивая с себя одежду и оставляя только обнаженную кожу, покрытую сотнями развращающих символов. Когда начало темнеть кажущееся алым небо, позволяя сознанию смертельно раненного воина погрузиться в темноту.

Она уходила победительницей, не получив никаких ран, окромя небольшой царапины чуть ниже колена

А он улыбался грустно и с пониманием, какого ему так не хватало при жизни.

Не хватило в тот единственный момент, когда он пожертвовал будущим и настоящим ради тени прошлого, оставив ее одну против всего мира, мира такого же холодного и жестокого, но теперь без его поддержки, без спины, к которой можно прислонить спину собственную. Ему всего лишь стоило не уходить тогда и все пошло бы по иному пути, вышло бы иначе, закончилось бы по-другому.