Экс на миллион

Вышел на параллельную улицу. Покрутил головой. И что дальше у нас по программе, господа подпольщики?

Сбоку раздался свист. Я повернул голову и увидел человека в простеньком черном полупальто и серой приплюснутой кепке, совсем не по погоде. Приблизился. О-па! Так это товарищ Володя!

Он махнул мне рукой, предлагая следовать за ним, и скрылся в ближайшем подъезде многоэтажного доходного дома.

Железных дверей с кодовым замком еще не изобрели, так что в подъезд проник без труда. Никаких консьержей или швейцаров. Скромненько, но чисто. Лифта нет. Стал подниматься по ступенькам.

На лестничной клетке меня ждал Володя. Он внимательно смотрел в окно. Даже не повернув в мою сторону головы, протянул мне руку. Я пожал.

— Вроде, чисто. Пошли.

Мы поднялись выше, до третьего этажа. Володя отпер ключом дверь.

— Прошу! — пригласил меня и шагнул первым в квартиру.

Я зашел, прикрыл за собой дверь, оказавшись в полутемной прихожей, ведущей в комнату, залитую светом от спиртовой лампы.

Володя сбросил свое полупальто, повесил его вместе с кепкой на гвоздик. У меня выдался случай рассмотреть его пристальней. Среднего роста, крепкого телосложения, коренастый, в нем сразу чувствовалась какая-то сила. И мускульная, и внутренняя. Синяя рубаха с расстёгнутым воротом, пиджачок — скорее пресненский обитатель, чем интеллигент. Еле пробивающаяся борода и усы — пацан пацаном, если бы не стальные глаза. И голос, сильный и звонкий, и манера выделять интонацией отдельные слова, и располагающая к себе улыбка выдавали в нем природного лидера. Того, к чьим словам прислушиваются. Чьи указания выполняют. Недаром он при первой встрече отрекомендовался командиром дружины.

— Раздевайтесь и присаживайтесь к столу. Сейчас нам чайку организуют. Или голодны? Можно и перекусить.

— Я не голоден, — ответил, вешая свою бекешу на свободный гвоздик. Кубанку запихнул в рукав.

— Ерунда. Кто в здравом уме откажется от жареной картошки? Я быстро. Почищу, на керосинке приготовлю. А вы пока располагайтесь.

Он бросился в угол, занавешенный ситцем в цветочек. Сдвинув его в сторону, завозился у небольшого столика, загремел сковородкой. Вытащил откуда-то несколько картофелин и принялся их быстро чистить.

Я рассмеялся, присаживаясь к столу, застеленному чистой клеенкой. Вокруг, в комнате, вообще все было опрятно, хоть и бедно. Сразу видно привыкшего к самостоятельной жизни человека, не желавшего жить в свинарнике. Еще один плюсик в мою оценку товарища Володи.

— Что вас насмешило? — без тени обиды спросил подпольщик.

— Мы собрались обсуждать дело на миллион, и картошка.

— Бывает, — пожал плечами Володя, не переставая чистить клубни. — Зато потом, когда социалисты придут к власти и нас признают народными героями, будете рассказывать где-нибудь в пивной, кто вам ужин готовил.

— Не думаю, что вам грозит стать большим начальником.

— Почему?

— Не ваше это дело. Вы скорее боец.

— Ваша правда. Я органически не переношу начальства. Любого. Школьного, студенческого, тюремного, верховного. Даже умудрился с товарищами по партии эсеров рассориться. Из тех, кто привык раздавать указания. Где они были, когда мы сражались на баррикадах?

— Вы, несмотря на свою молодость, успели в тюрьме побывать?

— Да, больше года. Вышел в октябре по амнистии. А до ареста учился на естественном факультете Московского университета.

— За что вас?

— За революционную пропаганду. Тюрьма — полезная школа, признаться. Я там даже связи завел с уголовными.

— И как они?

— Как дети.

Конкретный такой парень, нешутейный, в очередной раз убедился я. «Как дети»! И это про блатных, для которых что обмануть, что ножичком пырнуть плевое дело. И ведь не паясничает, говорит на серьезных щах. А самому-то немногим за двадцать. Арестантские университеты пошли ему впрок, закалили характер, сразу вытолкнули на дорогу взрослой жизни. А может, с детства был такой. Сперва непоседа, потом бунтарь. Вечный борец с несправедливостью и чужим диктатом.

По комнате уже разливался приятный запах поджариваемой на масле из семечек картошки.

— Водки хотите?

— Пожалуй, воздержусь.

— Вот и правильно. Царизм спаивает народ и за этот счет существует.

— То есть вы, придя к власти, отмените водку?

— Конечно. Это же позор — паразитировать на народной беде.

Я усмехнулся. Сразу припомнил фразу отца о причинах крушения СССР: «не надо было водку трогать». Всем этим юным революционерам сейчас кажется простым и легким управлять государством. Убеждают сами себя, что хуже, чем сейчас, уже быть не может. А значит, революция — благо. Эх, им бы мое послезнание. Может быть хуже, еще как может. Ваши соратники по борьбе из другой партии с вами церемониться не станут, если вам покажется, что не туда корабль России поплыл. За шкирку и к стенке. В лучшем случае червонец в зубы и пять по рогам. Без права переписки. И членов семьи вдогонку на поселение или в лагерь.

— Как вы относитесь к большевикам?

Володя водрузил готовую сковородку на стол и удивленно вскинулся.

— Странно, что вы спросили. Мне показалось, что вы человек далекий от политики. Но я отвечу. Эсдеки — наши товарищи. Мы вместе сражались в декабре. И сейчас друг другу помогаем. Помните, вы просили паспорта? Я организую их вам именно через питерских большевиков. Но давайте сперва поедим.

— Давайте.

Подпольщик разделил вилкой золотистые кусочки на две половинки прямо на сковородке. Принялся есть — обстоятельно, неторопливо. Сразу видно тюремного сидельца. В «крытке» время тянется медленно. И его убивают разными способами. В том числе, и медленно поглощая пищу. У меня такой школы не было, поэтому я со своей порцией справился быстро.

— Вкусно. Спасибо.

— Эх, был бы огурчик соленый, был бы рай.

Дверь в комнату распахнулась. Я резко обернулся. Володя продолжал есть как ни в чем не бывало, нисколько не обеспокоенный появлением нового лица.

Вошедший произвел на меня впечатление. Очень красивый стройный молодой человек, чуть старше товарища Володи, в щегольском костюме. Воротник-стоечка, галстук, лакированные туфли в галошах и… самовар в руках. Водрузив его на стол, гость кивнул на меня.

— Он?

— Да, Медведь.[1]

— Договорились?

— Еще не приступали.

— Договоритесь, — непререкаемым тоном заключил Медведь и протянул мне руку. — Можете звать меня Анатолием.

— Солдат, — представился я, пожимая руку вождя террористов. В том, что он занимает именно такую роль, понял сразу. По тому почтению, звучавшему в тоне, которым отвечал ему Володя.

— Не Командор? Впрочем, так еще лучше. Слишком вызывающая кличка. Чем вы занимались во время восстания?

— Я должен вам отчет? Что-то не припомню такой договоренности.

Медведь принялся сверлить меня суровым взглядом. Володя рассмеялся.

— Я же говорил тебе: кремень.

— Он якшается с уголовниками.

— Ничего подобного, — возмутился я. — Если вам Беленцов напел о моем знакомстве с Пузаном, он невольно ввел вас в заблуждение. Мне с ворами не по пути. И с вами тоже, если доверия нет.

— Мне Пузанков то же самое говорил, — удивил меня не на шутку Володя своим замечанием. — И он же мне подсказал, что у Солдата есть идея крупного экса.

Вот это номер! Чего не ожидал, того не ожидал. С ума сбежать: эсеры сотрудничают с ворами. Видать, в тюрьмах связи наработали.